Иду к людям (Большая перемена) - Георгий Садовников

— Нестор Петрович, значит, вы совершенно не представляете, какой вы взаправду? — удивилась Нелли. — Такой хороший, такой хороший! Вот сейчас вы отговариваете меня, а почему? А потому, что прежде всего заботитесь обо мне.

И она начала расписывать, какой я потрясающий человек. Я даже заслушался. Оказывается, я обладаю скопищем всевозможных достоинств, да не ведаю этого. Жаль, нет здесь Лины. Не мешало бы послушать и ей.

— Если не верите, спросите у наших девчонок, — убеждённо доказывала Нелли.

Её взволнованная речь разбудила географичку, та подняла голову и сделала замечание:

— Девушка, не спорьте с учителем. Учитель всегда прав.

Старушка не знала, о чём идёт спор, тем не менее сочла нужным поддержать молодого, неопытного коллегу.

— Идите, Нелли, потанцуйте. Вечер подходит к концу. Мы будем с вами настоящими добрыми друзьями.

Она сделала несколько шагов к выходу и обернулась.

— Нестор Петрович, может, мы пойдём в кино? В следующее воскресенье… Как друзья.

Она смотрела на меня с такой надеждой, и я уступил:

— Добро, Нелли, мы сходим в кино, действительно как друзья.

Не знаю, правильный ли я выбрал ход или свалял дурака, но коль обещал, придётся пригласить Нелли в кинотеатр.

Потом я вышел в коридор. Мимо меня бежали мои всполошённые ученики. Ляпишев, не сбавляя прыти, крикнул:

— Нестор Петрович, спускайтесь в буфет! Там аттракцион невиданной щедрости. Устроил Тимохин!

— Осторожней. Или схлопочете мат.

— Положим, до мата ещё играть и играть.

Я поставил чёрного ферзя на b3.

— Доигрались?

Маркин пытался укрыть покинутого всеми короля за жалкой пешкой — не вышло, я, как Ганнибал, бросил в атаку боевого слона.

— Действительно, мат! Как же так? Я всё рассчитал наперёд, выстроил эшелонированную оборону.

Маркин таращил глаза на клетчатую доску: мат был поставлен по всем канонам — не поспоришь. Тогда отставник извлёк из необъятных карманов пиджака столовую ложку и флакон с тёмно-жёлтой жидкостью. Валокордин? Ничего подобного! В комнате остро пахнуло коньяком.

Он опрокинул содержимое ложки в рот. Пополоскал рот, проглотил, шумно выдохнул и пояснил:

— Его принимают в качестве лечебного средства. Не верите, покажу рецепт.

Я перевернул доску и бросил в неё горсть деревянных фигур.

— Хоть одну партию, — попросил Маркин. — Нельзя же в самом деле так! Без реванша.

Но меня ждала школа и некоторые непутёвые ученики.

— Егор Мефодьич, представьте: вы немец, но живёте в нашей стране или, скажем, на островах Тристан-да-Кунья. И вы не знаете родного языка, калякаете на местном. Что бы вы сделали в этом случае? — спросил я, поднимаясь из-за стола.

— Не знаю, как на островах Тристана и Куньи, но в других местах я бы выучил родной язык, в лепёшку разбился, а овладел. Даже в Антарктиде! — твёрдо ответил бывший полковник, словно перед ним стояла боевая задача.

Можно подумать, человек появляется на свет ради одного: без устали бороться с подвохами. Тебе их забавница-жизнь подбрасывает на каждом шагу, твоё бытие похоже на бег с препятствиями. Стипль-чез! Преодолел, едва отдышался, а перед тобой очередной барьер, и надо бежать дальше.

Вчера меня атаковала учительница немецкого языка Дина Юрьевна:

— Нестор Петрович, вы обещали поговорить с Функе, но ваш воз так и не сдвинулся с места. Сегодня я ему, то есть Карлу, снова отмерила двойку. Это какой-то сюр: ставить двойки немцу за полное незнание немецкого языка. Представляете, вместо «цукер», то есть сахар, он произносит «цускер»! И так повторяется каждый раз, сколько я с ним ни билась.

— К понедельнику всё будет орднунг, — пообещал я, мобилизовав свой школьный немецкий, уже забытый, далёкий. — Можете его ауфштеен из-за нарты и геен к доске. Кажется, ди Тафель.

— Ну чем вы лучше Функе? Такой же цускер, — огорчилась Дина Юрьевна. — Но я вас прощаю! Только поговорите с этим горе-немцем как следует, постарайтесь ему прочистить мозги.

Я уже с ним говорил, прочищал и не раз, однако, как выяснилось, родной язык так и остался для Карла всего лишь досадной морокой, и сегодня я, дождавшись большой перемены, отправился искать нерадивого ученика. Нашёл его в школьном буфете, по наводке всеведующей Коровянской. Функе пил кефир и закусывал булкой в компании с Ганжой и семьёй Леднёвых.

— Надеюсь, я не испортил вам аппетит? — пошутил я, возникая возле их столика.

— Что вы, Нестор Петрович, совсем наоборот! Когда приходит друг, хочется есть и есть, и как можно больше, — с жаром возразила Нелли и, подтверждая это, откусила от сдобной булки её солидную часть.

— А чего ты набиваешься Нестору Петровичу в друзья? Он твои учитель, — напомнил ей Леднёв, а мне сказал виновато: — Вы уж её извините, она росла без матери. А я всё время в рейсах.

— Мы с Нелли действительно друзья, — подтвердил я, заступаясь за его дочь. Но дабы о нас не подумали ничего предосудительного, добавил: — Вы все мои друзья. — И сел на свободный стул.

— Мы даже пойдём в кино, — с гордостью оповестила Нелли всех присутствующих.

— Ну и дела?! — поразился Леднёв. — Только, Нестор Петрович, я должен вас предупредить как отец, её отец: если фильм про войну, она будет ахать и щипать вашу руку. От страха. «Ой-ёй-ёй, его сейчас убьют», — передразнил он дочь.

— Это было только раз, я не удержалась, — смутилась Нелли. — Нестор Петрович, а что взять вам? Может, столовой колбасы? Я сделаю бутерброд. В буфете есть винегрет, он свежий.

— Не беспокойтесь, меня интересует только Функе. Я буду вас ждать в учительской, насытитесь, подойдите — нам следует кое-что обсудить, — сказал я Карлу.

— Говорите здесь. Мы сейчас уйдём. Мы поели, — засуетился деликатный Леднёв и поднялся, прихватив со стола плавленый сырок. — И ты, Нелька, и ты, Гришка, вставайте, много есть вредно.

— Карл, приятного тебе десерта, прежде чем уйти, — пожелал Ганжа и подмигнул, нет, не ему, а мне, педагогу: мол, мы-то с вами знаем, что сейчас будет.

— Да, десерт! — с гордостью подтвердил Функе, не заметив подначки. — Нестор Петрович пришёл меня хвалити. Правда, Нестор Петрович? — и он перевёл на меня засиявшие глаза.

— За что же я должен вас хвалить? — спросил я с искренним любопытством.

— Та ж за четвёрку. По той географии. Наталья Борисовна мне казала: скажу Нестору Петровичу, вы, Карл, — гарный ученик. Она не казала? — забеспокоился Функе.

— Если учитель обещал, значит, скажет, — произнёс я строго — Но по немецкому у вас три двойки. Одна за другой, как из печи.

— Нестор Петрович, тилько подтяну химию и…

— Функе, никаких «тилько», — перебил я сурово. — Я только что не ползал на коленях, уговорил Дину Юрьевну предоставить вам шанс. Иначе у вас в четверти будет двойка. В общем, в понедельник последний и решительный бой: она вас спросит. Поэтому в воскресенье, то есть завтра, вы утром встаёте, желательно пораньше, и после завтрака сразу за учебник! И так весь день, с короткими перерывами на обед и ужин!

— Я завтра не можу! Мне грати в футбол! — заартачился Функе.

— В футбол? — изумился я. — Функе, голубчик, чем заняты ваши мысли? Немецкий язык — язык Гёте и Шиллера! — Я повторил не раз говоренное и, внося в этот старый тезис свою лепту, прибавил: — Это и язык братьев Гримм!

— Нестор Петрович, у нас принципиальный матч. Наш цех против кузнечного. — От волнения Функе перешёл со своего суржика на чистый русский. — Мы их в выходной, в прошлый, задрали, как мальцов, счёт: три — два. Они теперь роют землю, хотят отыграться, и, если мы свалим, разнесут по всему заводу, будто мы боимся кузнецов. Будто нам в тот раз пофартило. И ещё, но это между нами, жене моей ни слова… — Он подался в мою сторону и понизил голос: — У нас такая традиция. Те, кто продул, победившим ставят пивко. Смекаете? От пуза!

— Функе, у вас не пузо, а впалый живот. Ну сколько в него поместится за один раз? Три кружки? Пять? А я буду поить каждый день, до отвала, но когда вы исправите двойку по немецкому. К тому же завтра продуть можете вы, и тратиться придётся вам. А я предлагаю беспроигрышный вариант — исправляете и хлещете своё пиво, — сказал я, по-моему, вполне логично.

— Не надо, у вас не хватит денег, — отмахнулся Функе и был, конечно, прав.

— Спасибо! Вы — бессребреник. И я вам за это благодарен. В общем, так: завтра немецкий язык! — сказал я, употребляя власть. — А я вас беру под контроль. Приду и проверю.

В воскресенье я и впрямь наведался к Функе в его Тепловозный переулок, долго шёл улицами и переулками с частными домиками и садами, будто по типичной станице. Впрочем, не так уж давно этот район и впрямь был станицей, но постепенно город наполз, окружил пятиэтажными блочными домами, превратив его в зелёный остров. Над ним витал голубоватый запах жжёных листьев, во дворах в преддверии холодов укрывали изнеженный виноград,