Фронтовые ночи и дни - Виктор Васильевич Мануйлов

За первый день наступления мы продвинулись километров на сорок. Толпы (трудно назвать их колоннами) пленных румын, сдававшихся целыми соединениями, запрудили дороги. Вид у них был жалкий: в шинелишках на рыбьем меху, в ботинках с навязанными на них соломенными снопами, в пилотках с опущенными отворотами и повязанными поверх женскими рубашками, юбками, чем попало. Однако и это их не спасало — с синими носами и губами, землисто-серыми худыми лицами, они дрожали от сталинградской стужи.

Но тут начались и наши беды, которые мы не могли предвидеть, но обязаны были проверить конструкторы: установки наши были смонтированы на шасси американских машин «шевроле». Для установок оказалась слишком слабая рама, тем более что для рам был использован неморозостойкий металл. В ходе наступления мы ежедневно давали по два-три залпа, однако, в связи с тем что температура упала до минус двадцати градусов, мы почти каждый день теряли свою технику: рама машины лопалась, кабина уезжала, а артчасть с задним мостом оставалась.

В хуторе Малый Набат мы остановились: части 5-й танковой армии в районе совхоза Советский (под Калачом) соединились с частями Сталинградского фронта. Части 1-й гвардейской армии отвернули вправо, создавав внешнее кольцо окружения. К этому времени в дивизионе оставалась одна установка. Ею поручили командовать мне как представителю дивизиона при командире механизированной бригады.

Всю ночь мы двигались в колонне этой бригады, то и дело останавливаясь, чтобы сбить очередной опорный узел немцев. При каждой остановке я бежал к командиру бригады для получения команды. Трассирующие пули пулеметов и автоматов роем вились над нашими головами. Боевую установку вел шофер Симонов, не раз проявлявший себя с самой лучшей стороны.

Когда колонна в очередной раз остановилась, я бросился искать начальство, чтобы выяснить обстановку и задачу отделения — все, что осталось от дивизиона. Пока я отсутствовал минут пятнадцать, нервы у Симонова от густой сети трассирующих пуль не выдержали, и он развернул установку, намереваясь дать деру.

В этот момент я выбежал перед машиной, крича «Стой!» и размахивая руками. Но в грохочущей свалке шофер уже ничего не видел и не слышал, тем более что ехали мы с потушенными фарами. И вот машина трогает с места, сбивает меня с ног, я оказываюсь на спине, и по мне, прямо по животу, проезжает переднее колесо «шевроле».

Я даже не теряю сознания, только вижу, что на меня надвигается заднее колесо, а на заднем шасси вес установки со снарядами составляет около двух с половиной тонн. Собрав всю волю, едва успеваю перевернуться. Колесо проходит мимо, диффер заднего колеса слегка «гладит» меня по спине…

Солдаты, проходившие мимо, видели эту картину и подняли крик. Машину остановили, мои бойцы забрали меня из-под колес.

Даю водителю команду развернуться, наводчику задаю прицел, угломер. Едва ворочаю руками (мышцы передавлены). Делаем залп. Затем посылаю командира орудия найти комбрига и доложить о случившемся.

Минут через десять мы повернули к месту дислокации дивизиона. Приехали, а его и след простыл. Встретил нас связной, сообщил, что передислоцировались на хутор Назаровский. Приказываю командиру догонять своих и доложить о случившемся. Сам же ехать не в силах — не могу сидеть, тем более испытывать тряску. Оставляю с собой одного солдата. Командир орудия отдал мне запасную пару белья, а бойцы собрали по своим вещмешкам на пару дней сухарей.

Расположились мы в брошенной землянке. Воды нет, ведра тоже не найдешь. Кое-как с помощью снега привел себя в порядок. Помог солдат. Через двое суток за нами пришла машина, и мы уехали в Назаровский. Снег валил густыми хлопьями, дул сильный ветер, и мы с трудом различали полевую дорогу.

Через неделю я уже ходил. В госпиталь ехать отказался. В лесу под Назаровским солдаты срубили баню на «высшем уровне» — не только установили где-то добытый котел, но и оборудовали парилку. Такого удовольствия после полугодового пребывания в грязи я в своей жизни не испытывал. Бойцы парились до потери сознания. Наиболее усердных выносили на улицу и катали в снегу. Снег был чистый и мягкий.

Отмылись все основательно, очистились от вшей. А я после такого лечения быстро восстановил свои силы и стал ходить.

Взвод разместился в просторном доме одинокой казачки, ее муж и двое сыновей были на фронте.

Погода нас не баловала. Уже в первых числах декабря температура падала до минус двадцати градусов, при этом мороз сопровождался ветром.

По дорогам двигались толпы немцев и румын, взятых в плен в ходе боев. Колонны немцев в пять — семь тысяч обычно сопровождали два бойца с автоматами — один впереди, другой сзади. Колонны румын не сопровождал никто. И те и другие имели жалкий вид, закутанные в одеяла, простыни, женские юбки, кофты и просто в тряпье, награбленное в домах или украденное с плетней. Как они не были похожи на тех, которые в начале войны с высокомерной наглостью грабили, насиловали, убивали женщин и детей! С обмороженными лицами, едва попадая в село, они грязной массой растекались по улицам и у каждого встречного просили: «Клеба?!»

Вот к дому, где мы размещались, подошли двое немолодых румын. Вид у них был более чем жалкий. Дрожали как осиновый лист, и видно было, что из хутора им уже не выйти — замерзнут где-нибудь под забором. Хозяйка дома, пожилая казачка, кляня их на чем свет стоит, тем не менее пустила в сени. Мы увидели у одного из них за спиной футляр скрипки.

Пригласили румын в горницу, где располагались солдаты и было жарко натоплено. Я попросил одного из румын — капрала — сыграть нам что-нибудь. Тот знаками объяснил, что скрипка и смычок должны согреться. Я также знаками показал — грейся сам и грей свою скрипку.

Румын снял футляр, открыл его, бережно извлек скрипку и смычок, посмотрел по сторонам, а в зале нас оказалось человек пятнадцать, и положил инструмент на пол, подальше от печи. Старый солдат Березин взял свой стул, поставил рядом и бережно положил на него скрипку и смычок.

Довольный, заулыбавшись, румын кивком выразил свое одобрение. Солдаты, расположившись на стульях и на полу, молчаливо наблюдали эту сцену. Капрал несмело изрек:

— Клеба!

Старшина Михаил Андреевич Гагарин, солдат тоже в годах, молча отрезал румынам по огромному ломтю хлеба, на каждый из них положил по паре кусков американской тушенки, налил по сто граммов водки и знаками предложил выпить и закусить.

Румыны недоверчиво и даже с некоторой опаской смотрели то на Гагарина, то на меня (мне только что