Пилот штрафной эскадрильи - Юрий Корчевский

— Да уж! — вспомнил Михаил свою работу на «кукурузнике». — А немцев-то я и не видел. Одна забота была — не врезаться бы во что-нибудь.

— И что, не видел даже, что в нас из пулемета стреляли?

— Слышал, так вроде далеко; да и некогда было смотреть.

— Рисковый ты парень! Где научился таким маневрам?

— Я же тебе говорил — до войны летчиком был. Приходилось в сельхозавиации поля от вредителей обрабатывать. Там и научился. Разбрызгивать химикаты только с бреющего полета надо.

— Я раньше думал, что бреющий полет — метафора, преувеличение. Оказалось — правда. Но честно скажу тебе, мне не понравилось — страшно очень. Я, как сели, пальцы от бортов едва оторвал — даже занемели.

— Ты пальцы береги: тебе ими еще рисовать после войны.

— Когда она еще кончится! Да и будем ли живы?

— Непременно! А война, конечно, не скоро еще закончится — она ведь только началась.

Михаил едва не ляпнул про победный май тысяча девятьсот сорок пятого года, но вовремя удержался.

Далее выспались, пообедали — и на стоянку. А там удивились: вместо бомб в кабину штурмана пачки бумаги загрузили. Оказалось — листовки на немецком языке.

— Отдел пропаганды привез. Разбросаете над перед-ним*краем в ближних тылах. Надо немцам объяснить их положение — не все же они оголтелые фашисты. Может, одумается кто, оружие сложит, на нашу сторону перейдет, — на полном серьезе объяснил подошедший политрук.

У Михаила заходили желваки на скулах, но он сдержался, вовремя вспомнив, что он находится в штрафной эскадрилье. Хотел он политруку сказать, что врага бить надо, смертным боем бить, пока не издохнет, а кому живым повезет уползти назад, в Германию, — так чтобы он и внукам своим дорогу к нам заказал. А он — листовки! Сколько бумаги зря извели, лучше бы бойцам раздали — письма домой написать или на самокрутки — больше пользы было бы. Но приказы в армии не обсуждают.

Стемнело. Сначала вылетели женские эскадрильи, а потом уж, как повелось, — штрафники. Самолет Михаила поднялся последним.

Когда добрались до линии фронта, штурман скомандовал:

— Иди вдоль передовой!

Василий разрывал руками тонкие бечевки, перетягивающие пачки бумаги, и сбрасывал за борт стопки листовок. Они разлетались и, кружась, как большие хлопья снега, опускались на землю. И немцы снизу не стреляли — не хотели себя обнаруживать. Ночью любая вспышка света далеко видна, выстрелишь — а тебе на голову с «небесного тихохода» бомбочки посыплются.

В этот раз они вернулись быстро — весь полет едва в полчаса уложился. Михаил трижды моргнул аэронавигационными огнями, на короткое время вспыхнул прожектор, осветив посадочную полосу. И едва колеса самолета коснулись земли, он тут же погас. Немцы не дремали — их разведчики тоже летали по ночам, выискивая полевые аэродромы и передвижение техники. Любая колонна — хоть танковая, хоть автомобильная — на марше фары включит. Хоть на фарах и стоят маски с узкими щелочками или стекло на них синей краской закрашено, а все равно с воздуха видно.

Вторым, третьим и четвертым заходами уже грузились как обычно — бомбами. Если загружались по норме, то брали на борт 120 килограммов; с перегрузом, когда бензобак уже ополовинен, — 150 килограммов. Бомбы брали в основном противопехотные, по 10–25 килограммов каждая. А скажем, «пятидесятку» или «сотку» подвешивать было просто некуда. Зато бомбили точно, несмотря на темноту, — глаза адаптировались и четко различали окопы, траншеи, пулеметные гнезда и небольшие постройки. Были мастера своего дела, которые ухитрялись бомбой прямо в окоп вражеский угодить или в траншею, чтобы враг даже в своем окопе не чувствовал себя в безопасности. Бомбардировщики серьезные вроде Пе-2 — бомб на борт брали больше, калибром крупнее, но точность попадания была ниже.

У-2 за эффективность бомбометания немцы ненавидели. Гитлер за каждый сбитый истребителем «кукурузник» награждал пилота Железным крестом, чего не происходило, если «мессер» сбивал советский бомбардировщик или штурмовик. Хотя асы, сбившие за войну более трехсот самолетов, у немцев и были — например, Эрих Хартманн; наши асы планку в 70 самолетов не преодолели, да и приблизившихся к ней были единицы — вроде Покрышкина и Кожедуба.

Последний, пятый за ночь вылет был уже под утро. Было еще темно, но далеко на востоке небо уже серело.

Подвесили бомбы, взлетели. Однако обнаружилось, что по переднему краю сегодня уже успели до них пройтись бомбами, поэтому Михаил забрался подальше.

Они зашли на цель — деревню Мельниково, а над ней уже наш У-2 старается. И неспроста. Внизу — взрывы, сразу стрельба началась. У немцев в деревне «эрликон» оказался: для поражения целей, летящих на высоте до двух тысяч метров, — очень эффективная штука.

Михаил постарался курсом на пушечку эту выйти, а Василий все бомбы разом и сбросил. Пилот дал по газам — и с набором высоты стал уходить. Сзади внизу жахнуло так, что самолет воздушной волной подбросило. Это и понятно: все бомбы разом взорвались. Зато зенитка замолчала, да и рядом мало что могло уцелеть.

Михаил заложил вираж — надо домой возвращаться.

В пылу боя они и не заметили, как другой У-2 исчез из поля зрения.

Минут десять они летели спокойно, потом пилот услышал шлепок ладони по борту. Михаил взял в руки переговорную трубу.

— Погляди слева — по-моему, самолет на земле горит, из наших.

Михаил повернул голову. Внизу на земле в самом деле что-то горело. Но не сильно. Может, костер? И все-таки Михаил заложил крутой вираж, снизился. И как только Василий углядел?

На поле лежал скапотировавший У-2. Винтом в землю, хвост — в небо глядит. Самолет горел. Пламя пока было не сильным — видимо, перкаль, которой было обтянуто оперение, уже сгорела, а фанера не столько горит, сколько тлеет. Конечно, когда огонь доберется до бензобака или масляного бака, гореть будет здорово, если сразу не взорвется. Кому-то из штрафников не повезло. Других быть не должно — авария явно произошла недавно. А ведь штрафники вылетали в последнюю очередь.

«Не тот ли это У-2, что бомбил деревушку перед нами? Надо попытаться выручить своих товарищей. Им в немецком тылу оставаться никак нельзя. Уж коли когда-то на «пешке» сел и экипаж командира вывез, то почему не попробовать? А ведь у «пешки» на неподготовленном поле куда больше шансов было разбиться при посадке, чем у «кукурузника». У «пешки» посадочная скорость в два раза больше. Тем более что и ориентир на земле есть — горящая машина. Она же, как маяк, высоту показывает, ночью при приземлении ориентироваться по высоте — это самое сложное».

Михаил убрал газ, спланировал и приземлился у горящего самолета. Пробежал на колесах по полю, подпрыгивая на кочках, развернул самолет и подрулил поближе к гибнущей машине. Не глуша мотора, он выбрался из кабины, огляделся.

— Ты чего сидишь? Помогай: вдруг наши еще живы? Василий стал отстегивать замки ремней, а Михаил уже спрыгнул с плоскости на землю и бегом кинулся к горевшему самолету. Вскочив на центроплан, он заглянул в кабину — пуста. Во вторую — никого нет. Ремни расстегнуты, парашюты на месте. Стало быть, пилоты должны быть где-то здесь, не покинули самолет в воздухе…

— Василий, иди вправо, я — влево. Ищи, они где-то здесь, потому что парашюты в кабине.

Сам побежал влево от самолета, описывая полукруг. «Плохо, если пилоты уже успели уйти далеко от самолета: ведь горящая машина явно привлечет внимание немцев. Торопиться надо — как бы и самим в беду не попасть», — на бегу размышлял Михаил.

Внезапно он запнулся обо что-то и упал, растянувшись во весь рост. И тут же раздался стон. Человек? Приподнявшись, Михаил протянул руку и стал ощупывать землю вокруг себя. Рука наткнулась на что-то мягкое. Точно, человек! А если стонет, значит, жив.

— Василий, помоги!

Вдвоем они донесли пилота до своего самолета и кое-как усадили его в заднюю кабину, причем у Михаила вызвала удивление странная гибкость и легкость его тела. Однако задумываться над этим ни времени, ни желания у него не было.

— Пошли со мной, — позвал Михаил Василия, — где-то там и второй должен быть. У этого все лицо в крови. Сам он от разбитого самолета не ушел бы — кто-то ему помогал. Значит, искать надо.

Михаил с Василием бросились к тому месту, где нашли раненого.

— Вася, ищи! Хоть руками по траве шарь!

— Серега, сматываться отсюда надо, да поскорей! Немцы могут нагрянуть скоро.

— Сам знаю, меньше болтай. Вдруг из темноты раздался голос:

— Руки вверх!

— Не дури, свои мы! — сказал Василий и вдруг изумился: а голос-то женский!

— Поднимите руки, а то стрелять буду! — Щелкнул затвор пистолета.

Михаил выругался:

— Твою мать, да сейчас немцы нагрянут, сматываться надо!

Он демонстративно повернулся и пошел к своему самолету: если хочет — пусть стреляет. Рядом пристроился Василий.