Материнский Плач Святой Руси - Наталия Владимировна Урусова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обстановка жизни на пересыльной ужасная. Одна за другой, и одна рядом с другой длинные крыши из соломы над землей, где помещались по 300 мужчин и женщин вместе. Это были вырытыя в земле канавы шириной в сажень, и над ними наведена острая • крыша. Нужно было спуститься несколько ступеней вниз, а по обеим сторонам канавы, на земле, подостлав свои одежды, помещались люди. Свет проникал только с двухъна базаре дыни и арбузы и носила, сколько могла, чтоб иметь возможность дать и рядом с Андрюшей находиться. На еду давали хлеб и ужасную бурду вместо супа, два раза в день. Давали в ушатах, в которых уголовники после еды стирали грязные носки и полное насекомых белье. Я неоднократно обращалась в ГПУ, прося отпустить его ко мне, т. к. это было его право и очень многие ушли, но его не отпускали. Строже всего отношение было к верующим. Наконец, дали разрешение после полутора месяцев мне брать его на день с тем, чтоб к вечерней перекличке он был на месте. Спать было ужасно. Все несчастные завшивели до того, что не было средств бороться с этим злом. Одетый в чистую смену белья, которую я стирала холодной водой в ручье, на другой же день утром он был обсыпан ими. От всех антисанитарных условий, плохого питания и недоедания полного началась эпидемия дизентерии.
Когда я по утрам приходила за Андрюшей, то заставала уносимых умерших, иногда по несколько человек. Я несказанно боялась за него, это началось очень скоро по приезде. Безсилие вырвать его, ни в чем не повиннаго, из этой кошмарной обстановки было очень мучительно. Чувствовалось более чем рабство. Прихожу один раз, Андрюша не встречает. Сердце забилось в предчувствии. Спускаюсь в канаву, лежить мой мальчик в жару, в дизентерии, на земле, под крышей над головой, отчего просто нечем дышать, воздух убийственный. Я побежала к доктору, очень доброму и сердечному, тоже ссыльному, уже не молодому. Когда я сказала, что Андрюша заболел, он сочувственно ахнул и сказал: «Бедный Андрюша, славный юноша, я за него все время боялся. Что теперь делать с ним? У меня, как видите, в больничке ни одного места, лежат и на столах, и под столами, и по двое на койках. Вот, что сделаю: у нас есть распоряжение, что в случае переполнения больными, мы можем с согласия ГПУ класть в город, в больницу Красного Креста».
Он написал заявление и сказал: «Идите скорее в ГПУ и просите по моей записке дать право на это, и тогда везите его, там совсем неплохо: и врачи, и сестры все (кроме начальников)—ссыльные». Я пошла, прочитали и заявили: «Для сына Вашего никаких исключений». Просить—это все равно, что выжать воду из бездушного камня. «Я сказал нет и значит нет». С горем пошла все же в больницу, где секретарем была знакомая мне монахиня. Я ей рассказала положение. Она перекрестилась, села и написала: «По распоряжению ГПУ принять в палату такого-то больного дизентерией».
Я ужаснулась и испугалась за нее, но она спокойно велела мне идти, нанять подводу, привезти на ней слова Спасителя, что нет болыпей любви, как если кто душу свою положит за други своя. Я пошла, наняла лошадь и привезла Андрюшу. Пролежал он две недели, я весь день была или у него, или во дворе больницы. Персонал врачей заботился о нем, милостью Божьей ГГТУ не узнало. За то время, что он пролежал в Красном Кресте, в пересыльной тюрьме произошло событие, еще раз подтвердившее мне, что то, чем мы огорчаемся, не зная судеб Господних, ведет часто ко благу. В одну ночь подъехало много подвод и забрало всех, кто еще мог ходить, до 300-т человек и женщин, и мужчин. Нужно было освободить помещения для вновь прибывшего транспорта. Их отправили поездом в Ташкент на работы, как сказали, недели на три. Из всех вернулосьоколо 30-ти человек! Все умерли от сыпного тифа или уже зараженные дизентерией. Их привезли в Ташкент поздно ночью, помещения нет, отвели киргизские брошенные юрты. Была середина ноября, шли непрерывные дожди и, что необычно для тамошнего климата, по утрам заморозки. В юртах вода. Людей насильно загнали в них. Простояли, кто сколько был в силах, затем садились или в изнеможении падали в воду. К утру все примерзли. Тут же начали умирать. Была между ними старая княгиня В., очень добрая и тихая. Ей оставалось два месяца до отбытия трехгодового срока наказания (за княжеский титул), она только думала и считала дни до освобождения, и нашла смерть в этих ужасныхъусловиях, о которых, если у нея где-нибудь еще остались родственники, никто никогда не узнаеть. После выздоровления Андрюшу отпустили, наконец, ко мне. Был конец ноября. В то время вернулся агроном из командировки, к которому уменя было письмо из Москвы, и предоставил нам свою маленькую кухню, где мы и жили, подстилая на НОЧЬ ПАЛЬТО
Если б не тоска по внучке, то мы были бы так счастливы с ним. Морозы, необычные там, доходили до 10°. Я в сарае сквозь разоренную крышу могла считать звезды. Поставленная в чем-нибудь вода замерзала до дна. Если б не одна добрая татарка, то я не вынесла бы. Она жила в том же дворе и была женой начальника милиции. Не знаю, знал ли он об этом, милиция была все же не ГПУ, но она каждый вечер приносила и укрывала меня, одетую в зимнюю плохенькую одежду, одеялами и сверху периной.:
Профессор В... ин, привезший меня в начале к себе, работал по сельскому хозяйству. В то время там была сельскохозяйственная выставка, и он дал Андрюше устроить овощной павильон. Он хорошо справился с этим, и получил по окончании пудовый арбуз и две банки варенья из этой выставкой. Бедность в питании была в то время еще не смертельная, но полуголодные киргизы со злобными замечаниями и угрозами в воздух останавливались перед богато обставленными павильонами с закусками, рыбным отделом, и сладостями и т. п., чего в тех местах для населения, конечно, не было, а только для коммунистов.
Я видела такую картину, могущую в оперетке вызвать смех, а в данном случае, слезы. Ожидалась комиссия экспертов из Москвы, и должен был принимать их вновь испеченный начальник края, коммунист из
