Москва 2042 - Владимир ВОЙНОВИЧ

— Да-да, — сказал я охотно. — Я на него обратил внимание.

— Естественно. На него трудно не обратить внимание. Вы думаете, он что пишет?

— Право, затрудняюсь сказать, — замялся я, — но вид у него такой, я бы сказал, вдохновенный.

— Ну еще бы, — усмехнулся Дзержин. — Все сумасшедшие вдохновенны. Так вот, этот вдохновенный все время пишет одно и то же: Долой Гениалиссимуса! Долой Гениалиссимуса! Долой Гениалиссимуса! И так каждый день по восемь часов подряд.

— И вы это знаете и терпите? — спросил я изумленно.

— Ну конечно, если бы это было на бумаге, мы бы вряд ли стерпели, но мое изобретение помогает нам смотреть на такие вещи сквозь пальцы.

— Слушайте, — сказал я, потрясенный, — но если все писатели знают или хотя бы догадываются, что то, что они пишут, никуда не идет, зачем они это делают?

— Ах, дорогуша, — устало улыбнулся Дзержин. — Вы же сами знаете, что есть такие люди, которым лишь бы что-то писать. А что из этого получается, им совершенно неважно.

Мы еще стояли, я смотрел на пучки проводов с голыми концами, когда вдруг заметил, что там, под самыми этими проводами, довольно крупными буквами написано короткое слово, которое я встречал уже где-то: СИМ.

Я спросил Сиромахина, что означает это слово. Он усмехнулся и спросил меня, а что я сам по этому поводу думаю. Я сказал, что я не знаю. Я встречаю это слово уже не первый раз и иногда даже в самых неподходящих местах.

— А вам раньше это слово никогда не встречалось? — спросил Дзержин с каким-то скрытым лукавством.

— Встречалось, — сказал я. — Я знал одного писателя. У него было имя такое — Сим. Но, насколько я понимаю, это слово, — я указал на стенку, — к нему никакого отношения не имеет.

— А почему вы думаете, что не имеет? — спросил Дзержин.

— Ну, потому, что этого писателя здесь никто не знает.

— Вы так считаете? — Дзержин по-прежнему смотрел на меня со своей странной усмешкой. — А что вы скажете, если услышите, что этого вашего Сима здесь наоборот все знают и многие даже почитают и что вот эти люди, которых мы называем симитами, это и есть его сторонники? Что вы на это скажете? повторил он настойчиво.

— Я скажу, что это чушь. Сим Симыч Карнавалов жил в прошлом веке.

— Ну да, сказал Сиромахин задумчиво. — А вот Маркс жил в позапрошлом веке, однако марксисты у нас еще не все вывелись.

При этом он поджал губы и сделал такую гримасу, как будто хотел показать, что столь продолжительным существованием марксистов он не то чтобы недоволен, но Удивлен.

Но меня-то как раз живучесть марксизма нисколько не удивила. Меня удивило совсем другое.

— Извините, — сказал я Сиромахину. — Я вас не очень понял. Вы хотите сказать, что в Москорепе есть много сторонников Сим Симыча Карнавалова?

— И не только в Москорепе, а и в Первом Кольце, сказал Дзержин Гаврилович. Я вам даже скажу, что симитов у нас гораздо больше, чем марксистов. Даже не то что больше, а почти все люди, которых вы здесь вокруг себя видите, на самом деле скрытые симиты.

— А что они собой представляют? — спросил я.

— Если вам интересно, — сказал Дзержин, — могу вкратце рассказать.

Мне, конечно, было интересно, и вот что я услышал от Дзержина Гавриловича.

Движение симитов зародилось еще при жизни Сим Симыча и моей. Впрочем, тогда это было еще не движение, а многочисленная, но разрозненная толпа поклонников. Потом возник маленький кружок школьников-старшеклассников, которые создали подпольную организацию, которую они сами назвали СИМ. На следствии они отрицали какую бы то ни было связь названия своей организации с именем Карнавалова и утверждали, что аббревиатура СИМ расшифровывается как Союз Истинных Монархистов. Но во время обысков почти у всех членов организации были изъяты отдельные глыбы Большой зоны, а у одного даже его собственная работа по структурно-лингвистическому анализу КПЗ. Само собой, от этого кружка остались рожки да ножки, но тут же стали возникать другие кружки, общества, объединения, и все они назывались СИМ, хотя расшифровывали это слово по-разному. Высылая Карнавалова за пределы страны, тогдашние власти надеялись, что на этом движение и прекратится, но сильно ошиблись. Движение не только не прекратилось, но, напротив, достигло размаха, реально угрожавшего безопасности государства. Симиты собирались в кружки, произведения Карнавалова читали, изучали, конспектировали, переписывали и распространяли. Чтобы со всем этим покончить, службе БЕЗО (тогда она называлась еще КГБ) пришлось приложить очень большие усилия. В конце концов всех организованных симитов удалось разгромить. К настоящему времени практически все произведения Сима изъяты и уничтожены. Если, скажем, в пределах Первого Кольца кто-то, может быть, еще тайно хранит какие-нибудь книги Сима, то в Москорепе это совершенно исключено.

— Значит, вы все-таки с этим движением покончили? — выразил я надежду.

— Что вы! — горько усмехнулся Дзержин. — Наоборот, после того как его разгромили, оно только и началось. И больше того, оно приняло такие формы, с которыми бороться уже совсем невозможно. У движения нет никакой организационной структуры. Нет никаких кружков, никаких списков. Каждый, кто хочет, может считать себя симитом, но никто в этом не признается.

— А откуда же вы знаете, что они вообще существуют?

— Это узнать нетрудно, — сказал Сиромахин и показал на стенку. — Кто-то же это пишет. Вы видите, это же очень секретное помещение. Одно из самых секретных во всем Москорепе. А кто-то все же сюда проник, и кто-то это вот написал. Да это что! — сказал он, махнув рукой. И тут же рассказал мне совершенно невероятную историю.

Сравнительно недавно было замечено, что у комунян развилась мода употреблять слово сим кстати и некстати. Например, начинать всякие письма или заявления любого характера в такой форме: Сим обращаюсь к вам с просьбой. Или: Сим извещаю. И заканчивать их словами вроде: За сим такой-то. Более современное слово этим почти совершенно исчезло из обращения. Когда Редакционная Комиссия заметила это, она разослала во все редакции указания изымать слово сим изо всех печатных материалов. Слово исчезло. Но вскоре внимание Редакционной Комиссии и службы БЕЗО было привлечено к тому, что в книгах, газетных статьях, официальных заявлениях и личных письмах комуняне стали часто и в некоторых случаях совершенно не к месту употреблять такие слова, как СИМптом, СИМбиоз, СИМпатия, завиСИМость, проСИМ, ноСИМ, коСИМ, и одновременно появилось много неграмотных людей, которые стали писать СИМафор, СИМантика и даже СИМдром Редакционной Комиссии пришлось проделать большую работу по разоблачению и прекращению диверсий подобного рода.

— Но теперь-то уже все в порядке? — спросил я

— Почти, — сказал Дзержин. — К сожалению, в нашем языке есть одно слово, которое не может отменить даже Редакционная Комиссия.

— Неужели есть такое слово? — удивился я.

— Да, есть, — печально сказал Сиромахин. — И это слово ГениалисСИМус. Вы понимаете, что происходит? Каждый человек, который устно или письменно употребляет слово ГЕНИАЛИССИМУС, одновременно пользуется и словом СИМ.

На мой вопрос, какую цель ставят перед собою симиты, Дзержин сказал, что они рассчитывают на восстановление в России самодержавной или, как некоторые ее называют, симодержавной монархии.

— Надо же! — сказал я. — Неужели еще сейчас, в двадцать первом веке, есть люди, которые верят в необходимость монархии?

— Еще бы! — согласился Дзержин с непонятным мне воодушевлением. — Монархическая идея очень даже жива и популярна. И вот, если вы внимательно присмотритесь к нашим комунянам, вы прочтете в их глазах надежду на то, что когда-нибудь монархия будет восстановлена.

— Какие странные вещи вы мне говорите, — сказал я. — А кого же эти ваши симиты хотели бы видеть царем?

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

Сиромахин подошел к двери, заглянул в замочную скважину и, убедившись, что там никто не стоит, приблизился ко мне и сказал:

— Сима Карнавалова.

— Карнавалова? — переспросил я удивленно. — Разве он не умер еще в прошлом веке?

— Видите ли, Христос умер две тысячи лет назад, однако люди до сих пор ожидают его возвращения.

Иногда невежество Искрины меня поражает. Вся докоммунистическая история кажется ей клубком каких-то странных событий, происшедших чуть ли не в одно и то же время. Я к этому уже настолько привык, что даже не удивился, когда она меня спросила, был ли я лично знаком с Пушкиным. Я объяснил, что никак не мог быть с ним знаком, потому что родился через сто с лишним лет после его смерти и совсем в другую эпоху. Она была очень удивлена, узнав, что Пушкин жил еще при царской власти.