Побег от дождя (Вопросы любви) - Светлана Эдуардовна Дубовицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Андрюшка! Подъём!
Тот не шевельнулся.
– Вставай, в школу пора!
– Угу. – И никакого движения.
– Дружок, я всё понимаю, но школу никто не отменял. – Мать разворошила и без того встрёпанные волосы сына.
– Жалко.
Он открыл сонные глаза и побрёл в ванную.
– Ты будешь на завтрак молоко или кефир? – крикнула она ему вслед.
– Кефир. С орехами.
Через несколько минут Андрюша сидел за столом немного взбодрившийся, но всё ещё зевая, и хрумкал жареным фундуком.
– Не выспался? – улыбнулась мать. – Ещё бы! А вчера тебя невозможно загнать в кровать!
– Да ладно, мам, завтра высплюсь. День рождения, как ты помнишь, бывает только раз в году!
– Ну, может, ты и прав.
– Не может, а точно! – Сын умел настоять на своём.
– Ты доволен праздником?
– Да, очень!
– А подарками?
– Да. Знаешь, какой мой самый любимый?
– Какой?
– Дедушкин. Я всю жизнь мечтал о собственном перочинном ноже! Я теперь смогу выстругивать копья и стрелы!
– Да? – Не то чтобы мать была очень довольна такой перспективой. – Ты ешь, а не болтай, а то в школу опоздаешь!
– Не опоздаю!
– Причешись!
– Зачем?!
– Надо!
Этот диалог происходил ежеутренне. В конце концов мать взяла расчёску и попыталась расчесать жёсткую, как конская грива, густую шевелюру сына.
– А пиджак? – напомнила мама.
– Я в одной рубашке, мне жарко! – был ответ.
Мать и сын вышли в свежее апрельское утро. Несмотря на необходимость рано вставать, Евдокия любила уютные утра с сыном. Это был их маленький мирок, полный взаимопонимания. Одно на двоих утро давало обоим заряд на весь день. Встретив его, можно было начинать ежедневное вращение белки в колесе: работа, обед, отвести сына на карате, приготовить ужин, встретить мужа… И так до бесконечности. Обычный драгоценный семейный быт, который Евдокия создала своими руками и душевными силами.
Сама же Дуся уже в раннем детстве обнаружила, что она может быть не нужна. И иногда даже своим родителям. Мать просидела дома с ребёнком меньше года, а потом отвезла «на вечное поселение», как впоследствии выражалась сама Дуся, к свёкрам, устроилась на работу и навещала дочь вместе с мужем только по выходным. Когда, повзрослев, Евдокия спрашивала мать, почему нельзя было отдать её, как всех детей, в детский сад и после работы забирать домой, то получала ответ: «Я работаю допоздна! Ты хотела бы ежедневно сидеть у шкафчика с уборщицей?» Дуся молчала, потому что, несмотря ни на что, воспоминания о детстве у бабушки и дедушки были очень светлыми. Старики обожали единственную внучку, баловали её, но в меру. Дуся не помнила ни одного нравоучения, ни одного наказания, но при этом всегда соблюдался определённый порядок жизни, который она никогда не хотела нарушить. Наверное, оттого что ей было в нём комфортно существовать.
Самые обычные домашние дела с бабушкой становились интереснее: глажка (Дусе доставались носовые платки и полотенца), готовка (вместе они лепили пельмени), уборка (Дуся протирала полку, где стояли книги и фотографии, в сотый раз прочитывая названия и разглядывая чёрно-белые карточки со странными, почти незнакомыми лицами).
Дедушка катал её на санках зимой и на раме велосипеда летом, куда бабушка заботливо подкладывала подушечку. Он ходил с внучкой в лес и показывал все растения, какие знал. А нал он, казалось, каждую травинку. И Дуся тоже узнавала каждый гриб, каждый листик, знала, какие – ядовитые, а какие – целебные, какие можно пожевать на ходу, а какие даже положить в салат. Она обожала ходить босиком и сидеть под ёлкой на мягком, ароматном ковре из иголок. А ещё у дедушки в самый неожиданный момент в кармане оказывалась карамелька, причём именно тогда, когда она меньше всего этого ожидала, например, зимой в лесу или в длиннющей очереди в магазине. И неизменно фантик был намертво прилеплен к конфете, так что надо было сосать её прямо в обёртке. Дедушка говорил: «Он отмякнет, и выплюнешь», – но Дусе пропитавшийся сладким сиропом фантик казался слишком вкусным, чтобы его выплёвывать, и она его ела вместе с конфетой.
Они жили на первом этаже трёхэтажного дома, и под окном дедушка разбил палисадник и даже выращивал там кое-что: куст смородины и любимое Дусино лакомство – земляную грушу. (Став взрослой, Евдокия с разочарованием узнала, что эта вкусность, на самом деле, носит грубое название «топинамбур».)
Как всякий нормальный ребёнок, Дуся каждый день выходила гулять во двор, где собиралась целая компания разновозрастной детворы. Среди них нашлась и первая «лучшая подруга» – Катя, с которой они поклялись друг другу в вечной дружбе. Были и другие, если не друзья, то приятели: Сашка с пятого этажа (Сан Саныч, как его отец, и дед тоже), Наташка из четвёртой квартиры (ходили слухи, что у неё дома есть мечта всех ребят – заветное Денди) и её младший брат Шурик.
Это был маленький уютный мирок, в котором Дуся жила с понедельника по пятницу. А вот оставшиеся два дня…
В субботу утром мирок раскалывался, и под ним оказывалась совсем другая действительность, состоявшая из ожидания, болезненной радости и снова тоски: она ждала родителей. Они приезжали в субботу утром и всегда гораздо позже, чем ожидалось, и она с самой рани торчала у окна, пока на глазах не появлялись слёзы не то от напряжённого высматривания, не то от обиды, что родители совсем не спешат её увидеть. Когда же они наконец приезжали из далёкой Москвы, то Дуся терялась от восторга и не знала, чем заняться: столько нужно было показать и рассказать! А кроме того, родители являлись в её привычный, домашний мир из другого, своего, мира, и каким-то чутьём Дуся понимала, что они в её мир они не вписываются. Она пыталась «вписать» их, но у неё никогда не получалось: и гулять с ними было непривычно, и игры выходили какими-то странными.
А с воскресного обеда в доме (а может, у Дуси в душе) разливалась тоска. Это было предчувствие того, что родители уезжают. Они уедут, а она останется. И с обеда Дуся начинала всхлипывать и уговаривать их остаться. Они никогда не оставались, и она знала, что они не останутся, но не просить не могла. Этот образ – фигуры родителей в пальто у дверей – на всю жизнь запечатлелся в детской памяти, хоть и перестал с годами причинять боль.
Уже взрослая, Евдокия вспоминала, что горе забывалось минут через пять после их отъезда. Бездна закрывалась, и Дуся снова оказывалась в своём привычном мирке, но – одна. Просто
