Сквозь столетие (книга 1) - Антон Хижняк

— Эх, Аверьян, Аверьян! Дорогой ты наш человек! — воскликнул Никита. — Давайте втроем поцелуемся крепкокрепко.

— Как это втроем? — усмехнулся Аверьян.

— А так! — Никита сгреб их обоих своими длинными руками и прижал к себе — и он, и Аверьян прильнули к горячим щекам взволнованной Маши.

— Как ты хорошо придумал, Никитушка! — одышавшись после долгого поцелуя, сказала Маша. — Вот это действительно втроем!

— Чтобы надолго осталась память о нашем Аверьяне. Долго не виделись, да и неизвестно, когда еще увидимся.

— Думаю, что обязательно увидимся… Обязательно! Я так задумал, когда меня увозили из Петербурга. Видите, сбылось. Теперь твердо убежден. Буду ждать.

— И мы будем ждать! Встретимся, дорогой Аверьянушка! — прильнула к нему Маша.

Интермедия продолжается…

Июль неутомимо праздновал торжество таинств природы. На бескрайних полях дозревали золотистые колосья ржи и пшеницы. А в рощах и садах птицы воздавали хвалу пышному зеленому убранству густокронных деревьев и отяжеленным от обилия плодов вишням и яблоням, любовно выращенным людьми. Становилось все жарче и жарче. Так было в полдень и во вторую половину дня. А утром можно было искупаться в прохладной воде Орельчанки и понежиться на густой шелковистой траве в тени раскидистых ив.

Нонна Георгиевна и Никанор Петрович ежедневно отдыхали на берегу реки. Профессор будил жену на заре. Она, правда, поднималась нехотя, но, умывшись холодной водой из умывальника, прогоняла сон и была готова к походу на речку.

Труднее разбудить Самийла. Он спал в сарае. Никанор Петрович всегда срывал с него одеяло, а потом, схватив за ногу, тянул с постели. Так происходило каждое утро.

— Куда вы меня тащите? — вопил Самийло.

— А зачем вы привезли нас в свою Запорожанку? Зачем расхваливали рассветы на Орельчанке? — тормошил Самийла Никанор Петрович и выталкивал его во двор.

Там уже, лукаво улыбаясь, стоял с веслом в руках Хрисанф Никитович.

— Вытащили медведя из берлоги, Никанор Петрович. Спасибо вам, а то спал бы до обеда. Пойдемте, Нонна Георгиевна уже ждет нас.

Все вместе спустились в зеленую леваду и подошли к берегу. Хрисанф Никитович на своей лодке перевез их на противоположный берег, на песчаный пляж. Плывя, беседовали, делились впечатлениями о вчерашней вечерней встрече у Кирилла Ивановича.

— А я, Хрисанф Никитович, учусь у вашего друга Кирилла Ивановича, как собирать исторические материалы.

— Да что вы, профессор! Вы ведь ученый. А наш учитель всю свою жизнь работал в школе, детей обучал.

— У него есть чему поучиться и ученым, им это не помешает. Хочу просить его приехать к нам в Киев и на научной конференции рассказать о своем методе сбора исторических материалов.

— А что скажет Самийло? — многозначительно посмотрел на Нонну Георгиевну Хрисанф Никитович.

Но в этот момент лодка врезалась в песчаный берег, и всех сильно тряхнуло.

— Выгружайтесь! — скомандовал Никанор Петрович и, прыгнув в воду, протянул руку жене.

— Самийло! А почему вы не ответили Хрисанфу Никитовичу? — спросила Нонна Георгиевна.

— А что мне отвечать? Никанор Петрович все сказал.

Я лишь добавлю… Кирилл Иванович открыл мне глаза…

Я никогда не задумывался над тем, что происходило когда-то в Запорожанке. Людей избивали розгами… Крестьяне были неграмотными… Недалеко отсюда находилось имение того самого помещика, что…

— А вспомни двоюродного брата прапрабабушки, — тихо произнес Хрисанф Никитович.

Самийло улыбнулся:

— Того, что в Нерчинск ездил?

— Не ездил, а его возили. И не по железной дороге, а на перекладных, да больше пешком гнали, — заметил Хрисанф Никитович.

— Прадедушка! А вы видели брата прапрабабушки Аверьяна?

— Видел, внучек, хотя мальцом был, а хорошо помню его. Высокий, с черной бородой, а глаза как стрелы, насквозь пронизывают.

— Интересно, как потом сложилась у него жизнь? Расскажите, пожалуйста.

— Об этом все записано в сказаниях Кирилла Ивановича. Вечером он нам расскажет. А сейчас купаться. Я ведь привез вас на пляж.

Сказание третье

Коротки августовские ночи. Казалось, только что зашло солнце, а за рекой Орельчанкой уже светлеет небосклон. Робко, будто украдкой, рассеивается, прячась в низине, туман, и ярче становятся нежно-голубые облака.

Будучи пастушком, Хрисанф любил глядеть на небо. Бывало, стадо разбредется по лугу, а Хрисанф, разостлав сермягу на просохшей после росы траве, лежа на спине, наблюдал, как в поднебесье плывут облака.

Да и став взрослым, каким бы усталым он ни был после тяжелого труда, находил время полюбоваться красотой небес. Его жена Лидия порой подшучивала над ним: «Эй, мой милый неболюб, глядел ли ты сегодня на звезды?» А он, обнимая и щекоча ее, отвечал: «А ты хочешь, чтобы твой муж был хорьком, который никогда не видит неба?» Такая уж душа была у Хрисанфа, нежная и чувствительная.

Веет утренней прохладой. Хрисанф и Лидия проснулись от холода. Хотя они и спали на ворохе свежей соломы, укрывшись одним большим рядном, поверх которого набросали пахучего сена, но под утро их стал пробирать цыганский пот. Лидия продрогла и прижалась к Хрисанфу, стараясь согреться у него под боком. Он укрывает жену своим старым пиджаком, берет ее платок, подкладывает ей под голову, а сам, сбросив нависшее над ним сено, глядит на небо и думает: а и в самом деле, что там, на небесах, есть ли им конец? Когда был мальчишкой, расспрашивал об этом мать, и Мария Анисимовна, вспоминая то, что читала из астрономии, рассказывала сыну о небесных светилах, о далеких других мирах. Разговаривала она с Хрисанфом как со взрослым, нежно поглаживала его по голове и улыбалась: «Какой же ты у меня любознательный! Вырастешь — больше узнаешь!» Он ни с кем, кроме родителей, не делился своими мыслями об окружающей людей природе. Стеснялся говорить об этом. А когда женился на Лидии, заразил и ее своей жаждой познать великую загадку мироздания. Порой, оставаясь вдвоем, Лидия расспрашивала Хрисанфа о том, что интересного он вычитал в привезенной с базара книге. Она не бранила мужа за трату денег на книги, ведь теперь ей и самой хотелось узнать, что в них написано: особенно о том, как живут люди за морями, как называются звезды, которые мы видим по вечерам.

Звезды… Хрисанф любил вспоминать о своем детстве. Было ему лет пять. Он часто ходил к своей бабушке Харитине. Лежат, бывало, с нею на теплой печи, и она рассказывает ему о звездах. Бабушка верила, что каждая звездочка на небе — это душа человеческая. А когда человек умирает, то его звездочка падает с неба. Летом Хрисанф видел, как падают звезды, и допытывался у бабушки, почему зимой, когда небо покрыто снежными тучами, не видно, как они летят вниз, ведь люди и зимой умирают. Но ведь и летом, отвечала бабушка Харитина, когда небо затянуто черными дождевыми тучами, тоже не видно. Но всегда, когда умирает человек, они падают с неба, только люди не видят их. Вот так не увидели и бабушкиной звезды, когда она умерла. Ненамного пережила она своего мужа, Пархома Паньковича, скончавшегося за полгода до ее смерти. «Скоро и я пойду за ним, потому что очень люблю его», — говорила она детям и внукам. Пархом Панькович умер, не дотянув нескольких лет до ста, а ей было немногим за восемьдесят…

Очень тяжело переживала смерть бабушки жена Хрисанфа Лидия. Сметливая, приветливая и трудолюбивая Лидия с утра до поздней ночи в работе. Они с Хрисанфом своими руками сделали для себя пристройку к отцовской хате. Много пришлось потрудиться, пока создали собственное гнездышко! Лидии приходилось и глину месить, и, смешав ее с соломой, обмазывать стены, сплетенные из хвороста. А потом вместе с Хрисанфом носить тяжелую глину по лестнице на чердак и утрамбовывать коленями…

Хрисанф часто думал о том, сколько ей пришлось гнуть спину на помещичьей земле: и снопы вязать, и свеклу полоть. А сколько довелось этой свеклы выкопать! Всего не упомнишь!

Несколько лет ждала она своего суженого — солдата Хрисанфа. Твердо держала слово, данное ему, когда его взяли в рекруты. А какую радость испытала она, когда появился на свет ее первенец Алешенька! Пришлось пережить и неутешное горе, — не дожив до года, умерла малютка Леночка. Простудилась в холодной хате. «Не напасешься соломы для ненасытной печи». Горько оплакивала Лидия свою дочурку й в то же время сама успокаивала Хрисанфа. «Нужно справиться со своим сердцем, — говорила она. — Я еще рожу тебе деток, чтобы радовали нас в старости». Много волнений принесло известие, что петербургский царь затеял войну «с далекими гапонцами». Дрожала Лидия как осиновый листочек, боясь, что Хрисанфа, уже отслужившего дйствительную службу, снова призовут в армию. «Кажется, бог миловал, не взяли, а может, и война скоро кончится», — тихо говорила она ласковой свекрови Марии Анисимовне.