Третья концепция равновесия - Ярослав Веров

— Угу.

— Шеф, мне пива, — негромко, но серьезно промолвил Крюгер и, степенно откинув полы плаща, уселся в седадло.

Ширь вздохнул и стиком начертал сложную фигуру, обозначив официетке задачу. Та тоже вздохнула и поднесла Крюгеру два блюма специфически пахнущего пойла. Крюгер втянул обонялкой испарения и одобрительно крякнул.

— Что, Кеша, это оно и есть, пиво? — заинтересовался Фомич.

— Да нет, не оно. Я во сне настоящее пил. Сказка, доложу тебе, Координатор. А это дешевая смесь восемьдесят пятого и грумахана. Напиться с нее не напьешься, но и оторваться от нее трудно.

Фомич внимательно разглядывал Крюгера, о чем-то, по-видимому, размышляя. Лукреций вернулся к закускам. А Крюгер подул на воображаемую пену и степенно глотнул. В глотательнице булькнуло. Гляделки Крюгера увлажнились. Он вперился взглядом в скрытый туманом потолок. А музыкальный коллектор затянул песню «Блаженный и усталый» или иначе «Restless and Wild».

— Ах, какое сегодня небо-то, — заметил Крюгер, внимательно рассматривая потолок забегаловки. — А вон и синюрники к родникам потянулись. Значит скоро совсем потеплеет. А уж тогда клев такой будет — задребезжишь.

Подошел Ширь со второй порцией и, поставив ее перед Крюгером, сказал Лукрецию:

— Вот странный парень, что ему ни подсунь — все пивом каким-то называет и пьет с таким восторгом, так прочуханивается — просто завидно.

— Давно он так? — спросил Фомич.

— Да порядком уже, — ухмыльнулся Ширь. — Блай какой-то.

— Слышь, Кеша, — толкнул Фомич Лукреция. — Вот он, хронологик. А я себе это совсем иначе представлял.

— Тише, парни, тише, — завороженно глядя в сторону музыкального коллектора прошептал Крюгер, — вы же тут весь клев собьете.

— Какой клев? — прошептал Фомич Лукрецию.

— Замыслик мой, Бутя, ярый рыболов был. Для лова клев — первое дело. Вот так вот. Там еще удочки надо применять, наживку, потом, дай вспомнить, подсаки разные, блесны, крючки. Да вот беда — со времен Ухода Гуманоидов рыбная ловля запрещена. Сами рыбообразные и запретили. А Бутя мой браконьер был, за что Отстоем и поплатился.

— Ага, ясно. Его Уникальность пребывает в хронологическом мире, в гуманоидных временах. Если так, то можно попробовать с ним заговорить. Его вещественный интеллект, конечно, ничего не соображает, но, по-моему, в состоянии транслировать информацию отсюда в его Уникальность, а от нее — сюда. Иначе бы он уже давно погиб здесь в неопределенности. Эй, уважаемый, говоришь клев нынче хорош?

— Точно, мужики, — бесцветно ответил Крюгер. — Перед дождем всегда так. И на живца самое то.

— А что, часто ты это, с удочкой?

— Да как вышел на пенсию…

— Чего это он, Фомич? — удивился Лукреций.

— Сам не знаю. Не мешай, Кеша. А кем, уважаемый, работал?

— Сначала Верховным был, затем, Гражданином Галактики, потом Черным Императором, даже Великим Кибером, но самое лучшее было быть Личным Кибером Первого Гражданина, которого я гнусно предал. А потом решил выйти на пенсию. Жить среди гуманоидов, рыбку ловить, в трактире пиво потягивать. В Славные времена, когда я был еще зеленым юнцом, и жизнь казалась медом. Когда я еще только готовился поступить на службу. Это самое времечко очень для моей пенсии благоприятно.

Крюгер совершенно автоматически изложил этот текст и опять уставился в потолок. Верхняя правая взялась за блюм и понесла его к глотательнице.

— Все это, Кеша, он извлек из своих путешествий по хронологичности и протранслировал вещественной оболочке. Стало быть, он там изрядно попрыгал. Так и должно было случиться. Там тебя носит как щепку по волнам информации. Вступаешь с ней в контакт, но ничего изменить не в силах.

— Мда, Фомич, и как это мы с ним такое провернули?

— Сам удивляюсь, Иннокентий. Пока был Фолуком — помнил и понимал, а теперь, хоть убей, не понимаю. Вот как на землю планетоида низвергся, так все и отшибло. Аборигены неспроста это с нами содеяли. Неспроста.

— Ах вот даже как, — подытожил Лукреций. — Ширь! А ну-ка еще парочку изобрази.

— Это ты хорошо придумал, — одобрил Фомич и молодецки встеребил переднее ухо.

А за северным окном, над хмурыми седыми хребтами из чистого свинца, составляющими здесь черту горизонта, в полную силу сверкала всеми своими безумствующими красками Сверхновая. Блики ее разноцветных лучей, отражаясь от стали, стекла и полированного пластика, полыхали в гляделках. Радужное, феерическое зрелище. Случайные прохожие, в эту позднюю долю оборота странствующие по планетополису, выглядели как дымчатые тени, потерявшие свою материальность раз и навсегда. Полицейские дирижаторы грустно толпились у Заправочного Столба — в это время движители-чуе были нестабильны, и небо над Полисом пустовало до рассвета. И только окрашенные в безумные огненные краски облака неторопливо переливались в бледно-жемчужном пространстве неба. Оргия красок, превращения форм, инверсии смысла.

— Хорошо с вами, гуманоидами, — невпопад встрял Крюгер бесцветным голосом. — Спасибо вам, родные, что создали меня, воспитали, научили уму-разуму. Вот только с Вирусом — что ж вы так не уследили-то?

— Надоел он мне, — безжалостно заметил Лукреций. — Всю вторую фазу прочуханки на экзистенцию, как ты выражаешься, переводит.

Фомич по-своему, по-фомичевски глянул внимательным, пристальным, взглядом в глубь крюгеровских гляделок.

— Вот оно, наблюдай, Кеша, как выглядит индивид в фазе обратной инверсии Уникальности. Уникальность, она же матрица личности, она же психосущность, она же неповторимость бытия индивида и она же Эго.

— Эго? Как же, помню, — оживился Крюгер, и в гляделках его, доселе тусклых, вспыхнул огонек. — У Первого Гражданина было это самое Эго. Каждый месяц новое. Любил он своих психоаналитиков менять. Крутой был мужик, суровый, но справедливый. Меня не обижал. Малышом называл. Все пытался постичь свое Я. Да не успел — текучка заела. А там и Вирус.

Тут гляделки Крюгера наполнила жестокая тоска — видимо, воспоминание о предательстве прижгло его душу каленым железом.

— А где это я? — спросил он, справившись с душевными терзаниями. — У Сверхновой, что ли? А это что за пойло? — и Крюгер с отвращением обнюхал стоявший перед ним блюм.

— Восемьдесят пятый с грумаханом, — пояснил Лукреций.

— Душегубы… Фомич, Лукреций! — признал собеседников Крюгер. — Как я вас люблю. Вы таки живые, такие родные. И ты, Фомич, кибер, брат по мыслекоду. Мужики, ощущаете?

Крюгер замолчал, как бы побуждая друзей к чему-то прислушаться. Друзья прислушались.

— Ну и что? — неопределенно хрустнул верхними Лукреций.

— Больше не метельшит! А то — то гуманоиды, то похоронщики, то я в роли Диктатора. Никак, понимаете, с самим собой слиться не мог. Но не будь я Крюгер, если бы не изловчился. Решил скакать исключительно с рыбалки в трактир и обратно на рыбалку, в гуманоидных временах, излюбленных мною. Вот как ты это трактуешь, Фомич?

— Твоя Уникальность никак не могла, видишь ли, выбраться из хронологических дебрей. Таково было наложенное нами на тебя заклятие, выражаясь по-дистановому. А вот как мы его на тебя наложили и как сейчас сняли — сами толком не знаем. Я сейчас интуитивно действовал, наверное, это мои врожденные идеи подсказали.

— Я твой взгляд будто насквозь почуял, сквозь все времена. И поверишь ли, таким родным и милым он показался, что я опрометью ринулся навстречу, и вот я здесь, с вами, негодяхи. Одно меня терзает — опять придется быть Верховным, тянуть лямку бессмысленной власти. А я не хочу. В моем мыслекоде, оказывается, иное зашито. Я музыку писать хочу, понимаете, музыку! Да не эту гундосину, а настоящее.

— Это дело надобно заблюмить, — рассудил по-своему Лукреций.

Было уже довольно поздно, буйство Сверхновой поутихло, зато коллектор расходился не на шутку. Из него сыпало то бруздинку, то сакраментальную «Встречу на перевале», а то и вальс «Покорителей Пространства»: коллектор не знал, чем угодить Крюгеру. Изрядно разгоряченный Лукреций мертвой хваткой сжимал полы крюгеровского плаща и орал, обращаясь, тем не менее, к Фомичу:

— Ну и что мы тут теперь забыли? Как бытей… бытий-ст-вова-вать дальше будем? В онтологическом смысле, значит? Отвечай, умник!

— И отвечу! — запальчиво рявкнул Фомич. — Щас, только горло промочу. Ширь, скотина, еще парочку! Нет, пожалуй, троечку. Крюша, я ж про тебя чуть не запамятовал.

И Фомич понес. Вращая осоловелыми гляделками и перемежая речь обильной отрыжкой:

— Что такое Третья Концепция, Кеша, ик, не важно. Это так, мелочь, промежуточный этап в развитии Галактики. Всхщрым. И-и-ик. Теперь Крюша и Лукреша, ик, о чем это я? Ик. Да-а-а, так вот. Дальше ментальность Галактики объединится с ее материальностью в единую разумность. И это, ик, будет Четвертая Концепция. Но и это еще не конец. Дальше идет Пя-я-атая Концепция, в процессе которой, всхщрым, и-и-ик, то, что получится в результате Четвертой, объединится с Мнимым миром! И вот тогда, дорогие мои други… О чем это я? Ах да, нет не это. А, вот! Ик, и начнется самое главное! Но об этом я вам уже не стану рассказывать. Ик! Не знаю пока. Всхрщм-м-м! Ну да и не надо! Придет времечко…