Настольная памятка по редактированию замужних женщин и книг - Владимир Макарович Шапко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лежал руки за голову. Толкнул застывшую любовницу:
– Да ляг ты, ляг! Мало, что ли, тебе?
Пшёнкина на коленях медленно повалилась. На бок.
Подтянул ноут, хотел в игре изничтожить Купцова. Догнать – и взрывами, взрывами: на тебе, гад, на!
Вдруг увидел в работающем телевизоре Яшумова и Акимова. (Что за хреновина!) Сидят где-то на сцене, за столом, только двое, а перед ними головы с затылками рассыпались.
Бросился, схватил пульт, дал звук:
– …Наряду с известными авторами, о которых я вам рассказал, в этом году у нас будет широко представлена и талантливая молодёжь. Голубкина Галина, Гриндберг Михаил…
Анатолий Трофимович больше молчал, а говорил длинноволосый козёл. Всё нахваливал Гриндберга и Голубкину.
Пшёнкина уже прилипла к боку. Пояснял ей:
– Счас, счас! Обо мне будет говорить. Смотри, слушай!
Но козёл за столом, оказывается, уже пошабашил. Уже складывал бумаги. О «Войне Артура», об авторе «Войны Артура» ни слова, ни звука. Это как?
Анатолий Трофимович придвинулся к нему и что-то сказал тихо. Но тот только плечом передёрнул: дескать, отстань.
Тогда Акимов не растерялся, взял микрофон в свои руки и сам начал говорить в него:
– Глеб Владимирович забыл упомянуть ещё одного нашего молодого автора. Это Виталий Савостин с романом «Война Артура». Обязательно обратите внимание на дебютный роман этого талантливого перспективного автора.
А козёл, главное, надулся и продолжает собирать свои бумаги и книги на столе. И ни слова в поддержку Анатолию Трофимовичу. Вот гад так га-ад.
Пшёнкина Валентина поняла только, что двое эти из издательства Виталика, но кто из них кто – не разобрала. Поэтому просто успокаивала:
– Ерунда, Виталик, забей, прорвёшься.
Но любимый уже не смотрел на экран. Мрачный, сидел на стуле и качал большую гантель. Качал, как небывалой силы и веса свой прибор. Готовил себя к чему-то.
Залюбовалась…
…Из Дома книги Яшумов и Акимов вышли врагами. Акимов кипел:
– Как вы не можете понять, в конце концов! Савостин – это Восковой. А Восковой – это губернатор. Все наши гранты, пресс-конференции – это из-за Савостина. Через него. Никакие ваши гриндберги и голубкины не получили бы ни черта! Если бы не он. А? Неужели это трудно понять! Он же выигрышный наш билет. С ним мы попали в струю. Восковой выделил нас из десятка таких же издательств. Издыхающих. Неужели трудно понять это!
Яшумов молчал.
– Ну чего вы взъелись на него? Чем он хуже вашей Голубкиной? Чем? Тем более Плоткин его причесал. Сказал мне, что книга пойдёт, будет даже иметь какой-то успех. А?
Яшумов сказал наконец:
– Извините меня. Я не могу поддерживать графоманов. Не могу переступить через себя. Знаю, что мне придётся уйти из редакции… но не могу… Извините.
Яшумов повернулся. Поддёрнул тяжёлую сумку на ремне, набитую книгами, пошёл.
Акимов тоже пошёл. В другую сторону. Ругался. Матом. Нет, к е… матери из издательства! Плоткин подойдёт. Плоткин будет плясать как надо. Только Плоткина теперь.
Акимов не замечал встречных людей. Ноги, как чужие, ставились неуверенно. Давление давило голову. Из-за этого упрямого придурка. Вытирался платком. Нет, ты посмотри какая дубина! «Не могу переступить!» Я тебе покажу…
В редакции все видели пресс-конференцию. По окончании её сразу поняли, что Главный может пострадать. И серьёзно. Плоткин уже метался, срочно сколачивал группу. В защиту главреда. Все уже помахивали кулаками. Предварительно. Репетировали. Не дадим в обиду! Не позволим!
Сразу окружили Яшумова, как только тот появился. Ну, как, Глеб Владимирович? Как? Рассказывайте!
– А что, собственно, господа? Мы представили вышедшие книжки и сказали о молодых. Вот и всё.
– Ну как же, как же! – наседал Колобов-программист, в последнее время ставший слишком активным. Как забытое всеми магнитное поле. – Вы же припечатали его. Ну Савостина. К позорному столбу. Вы же дёрнули плечом!
– Это вам показалось. Всё прошло хорошо… Работайте, господа, работайте.
Главред пошёл в кабинет.
Не поверили ему. Всё берёт на себя. Все удары. Как всегда. Никого не хочет подставлять. Точно.
Плоткин не выдержал, побежал к Акимову. Один. Долго доказывал:
– …На нём же вся редакция держится. Он же редкий профессионал. Где вы найдёте в наше время такого, как Глеб Владимирович? Где?
– Дурак ты, Плоткин, честное слово. Я ведь тебя поставлю вместо него. Неужели не понял?
Плоткин побледнел:
– Да вы что! (В своём уме?) Да я же сразу уйду. И вся редакция уйдёт со мной! (Если посмеете тронуть Главного.)
Акимов смотрел на дурака. На редкого. На дурака еврея.
– Ладно. Я ничего не слышал от тебя. Иди работай. И всем скажи. Защитники нашлись…
Плоткин выпал прямо в объятия группы. Ну, ну! Что он сказал, что!
– Порядок. Теперь не посмеет. Пришлось сказать ему. Пару ласковых.
Повели как героя. Словно бы в цветах, в аплодисментах. («Ура! Навалял Пузырю!») Повели в пустую редакцию. Где осталась только Зиновьева. Как всегда. Возле стула торчала. Схватившись за него. Штрейкбрехерша чёртова!
Между тем Яшумов будто и не подозревал, какие страсти кипят вокруг его имени. Довольно спокойно сидел у себя, решив ещё раз подправить рукописи Голубкиной и Гриндберга. Любимцев своих. Оставить память о себе. Перед тем как окончательно вышибут из издательства.
Дома вечером удивился – его встретили предупредительно и даже с почтением. В гостиной был накрыт стол. Анна Ивановна и Жанна, приодевшись, сновали вокруг салатов и расставленных приборов.
Фёдор Иванович тоже был в новом костюме. Однако встретил зятя почему-то задрожавшим голосом:
– Молодец, афганец. Видели тебя. В телеке. Хорошо жахнул.
Фёдор Иванович отвернулся и даже смахнул слезу.
– Ну-ну, Фёдор Иванович, успокойтесь.
– Ых-хх! – спрятался на груди у зятя Фёдор Иванович.
5
Глаза устали читать. Снял очки и сдавил двумя пальцами переносицу. Так всегда делал отец, чтобы взбодрить зрение. А читал он много. И свои работы, и работы коллег. Без очков веки его были красными. «Вот, полюбуйтесь, Куриная Слепота пришла, за стол садится», ругалась мама во время обедов. Сразу подсовывала ему морковный сок. И сама постоянно натирала и отжимала морковь, и Арину Михайловну заставляла. «Куриная Слепота» посмеивался, но безропотно пил. Помогало это мало. В последний год свой стал видеть совсем плохо. Но всё равно умудрялся читать. С толстой линзой у склонённой головы походил на глубинную рыбу с большим глазом. Что-то там рассматривающую на дне. «Могила исправит», говорила с досадой жена. Могила «исправила».
Привычно Яшумов осматривал стол, за которым сидел. Стол отца. Реликтами остались на нём только пересохший пластмассовый плоский прибор с двумя чернильницами, перо-вставочка (отец писал, исключительно макая им) и мощное пресс-папье. Былого тотального отцовского порядка на столе давно не осталось. Теперь здесь царил полный бардак. Бардак сына. Найти в котором нужное было сложно. Частенько ругался непонятно на кого, перекидывая папки и листы.
С тоской смотрел на гения порядка. На портрете на стене. Где тот был снят в мантии и квадратной
