Что играет мной? Страсти и борьба с ними в современном мире - Галина Калинина

Жалеть себя — дело для человека обычное. Нередко мы думаем, что никто не превосходит нас в несчастьях. Ну у кого жизнь тяжелее?! Как часто слышишь: «Что твои проблемы в сравне­нии с моими проблемами?»

Целые дни мы проводим в хлопотах и забо­тах, а вечера — в огорчениях по неудачам. Но...

«Не думай, что ты один терпишь скорбей больше всякого. Как живущему на земле невоз­можно избегнуть этого воздуха, так человеку, живущему в этом мире, невозможно не быть искушенным скорбями и болезнями. Занятые земным, от земного испытывают и скорби; а стремящиеся к духовному, о духовном и болезну-ют» (прп. Ефрем Сирин).

«Печаль одиночества связана с несоответ­ствием человека Господу Иисусу Христу. Чув­ство одиночества есть знак несоединенности со Христом...Тут сокровеннейший источник жажды людей, так часто ими неверно и гибельно удов­летворяемой — лишь в области телесной и психической...» (архиеп. Иоанн Сан-Францисский (Шаховской).

Для преодоления печали важно помнить, что скорби, которые мы претерпеваем в этой жизни, посылаются для нашей же пользы, а вовсе не в наказание. Прп. Нил Синайский говорит: «В скорбях более всего будь благодарен, потому что через них яснее ощущается благодать заступле­ния». А кроме того, во всех скорбях о земных предметах мы же сами и виноваты. Недаром го­ворят, что, только потеряв что-то, человек пони­мает, насколько был привязан к потерянной вещи. Нередко слышишь: «Для меня деньги не имеют значения», — но оказывается, что не име­ют они значения только до тех пор, пока находят­ся в наличии. Если же человек, бросающийся подобными фразами, разорится, то печаль его будет безмерна. «Кто возненавидел мир, тот из­бежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, то еще не избавился от нее; ибо как не опечалиться, лишившись любимой вещи?» — говорит св. Иоанн Лествичник. Так что любые скорби надо воспринимать как пре­дупреждение и напоминание о наших пороках.

У К. было много друзей-христиан, но он в какой-то момент своей жизни встал на дурную дорогу: ушел из семьи и поселился с любовни­цей. Однако жизнь не складывалась, повсюду его преследовали неудачи и несчастья. Да и сама женщина оказалась скорее в наказание, чем в радость: он даже пытался выгнать ее, но не мог. Однажды К. встретил старых друзей и начал жаловаться им на жизнь:

—Остальные живут ничуть не лучше, и им все ничего, все с рук сходит, а меня так вот Господь наказывает, — говорил К.

На это один из его друзей ответил:

—Что же ты хочешь, у тебя столько верую­щих друзей, и все мы молимся за тебя, каждое воскресенье поминаем на литургии. Так неуже­ли ты думаешь, что Господь оставит тебя и позволит спокойно жить в блуде, а не будет ежедневно пытаться наставить тебя на путь истинный?

Многие святые говорят о терпении скорбей и поруганий как о самом верном пути к Цар­ствию. «... установлен Богом закон, более твер­дый, чем небо и земля, закон, что многими скорбями подобает в нити в царствие Божие. А мы в настоящее время пришли в такой период жизни человечества, когда спасаются ис­ключительно только безропотным терпением скорбей, с верой в Бога и надеждой на Его милосердие. Другими путями сейчас не умеет спасаться никто», — писал современный под­вижник игумен Никон (Воробьев).

К проявлениям печали святитель Игнатий (Брянчанинов) относит следующие грехи: огор­чение, тоска, отсечение надежды на Бога, сомне­ние в обетованиях Божиих, неблагодарение Бога за все случающееся, малодушие, нетерпеливость, несамоукорение, скорбь на ближнего, ропот, от­речение от креста, покушение сойти с него.

В православной аскетике есть несколько мнений по поводу того, проявлением какой страсти яв­ляется грех самоубийства. Иногда его считают следствием гордости, иногда уныния, иногда — плодом гнева и печали.

Свт. Игнатий (Брянчанинов) называет помыс­лы о самоубийстве среди грехов хулы на Духа Святого, а отчаяние считает проявлением уны­ния. Другие же свв. отцы говорят об отчаянии как о следствии печали. Не стремясь разрешать подобные богословские споры, мы все-таки склонны причислять отчаяние и мысли о лише­нии себя жизни к проявлениям печали, посколь­ку, как правило, попытки самоубийства связаны с нежеланием далее переносить жизненные скор­би, будь то несчастная любовь, или тяжелое финансовое положение, или презрение окру­жающих, или потеря доброго имени, или, как это чаще всего случается с молодыми, отсутствие цели в жизни и одиночество. Так и хочется вос­кликнуть вместе с В. Розановым, знаменитым русским публицистом и философом: «Некуда было пойти? Да пошел бы к бедному! Не было цели в жизни? Да помог бы в занятиях неуспева­ющему мальчику или приискал бы службу ли­шенному ее! Совершенно очевидно, что стоило бы двум самоубийцам встретиться, чтобы не было ни которого. Один самоубийца «нашел бы смысл в жизни», сплотившись личною жизнью с тем, кто «дошел до самоубийства под гнетом безысходной нужды». Но и для этого требуется желание и воля, а печаль и уныние, соединяясь к жалостью к себе парализуют волю, жизненные силы человека. В качестве примера осмелимся предложить печально знаменитое привидение «плаксы Миртл» из «Гарри Поттера». Кто не читал, сообщаем, что это вечно рыдающее и жалеющее себя привидение девочки обитало в туалете, где когда-то эта девочка покончила жизнь самоубийством из-за того, что «ее никто не понимал». Жестокая шутка автора? А может быть, это достойное воздаяние самоубийце и предупреждение живущим? Строки о «плаксе Миртл» вызывают смех, но смеемся мы не над девочкой, а над дошедшей до абсурда жалостью к себе, злопамятством и эгоизмом, которые терза­ют нас. И образ туалетного призрака напоми­нает нам о собственных обидах на весь мир, которые заслуживают именно такого загробного бытия, как плескание в бачке унитаза. Ведь, если мы не хотим посмертно топиться в унитазе, значит, нам следует по-другому жить и не уто­пать в слезах здесь и сейчас. И привидение самоубийцы, обитающее в туалете, как нам ка­жется, лучшее средство удержать подростков и молодых людей от такого вот конца, развенчав мнимый подвиг самовольного и всегда позорного бегства с поля жизни.

Интересно заметить, что мысли о самоубий­стве приходят в моменты праздности и безделья, а, кроме того, в ситуациях, которые, по большо­му счету, особенной сложностью не отличаются. Так, с трудом представляется, что кто-то захотел бы наложить на себя руки во время корабле­крушения или в момент прыжка с парашютом, или в иной экстремальной ситуации, заставляю­щей человека бороться завыживание. Редко кончают жизнь самоубийством и те, кто чув­ствует на себе ответственность за судьбы дру­гих: детей, престарелых родителей, доверивших­ся людей. Самоубийство — это результат не­любви к себе и ближнему, безответственности и малодушия тех, кто решается убежать от про­блем. Самоубийцы — это в некотором роде трусы и подлецы, которые решаются причинить боль близким, выскочить на ходу из жизни, бро­сив тех, кому призваны помогать. «Самоубийца всегда «уродует», «обезображивает» все вок­руг себя.. Этого нельзя забыть»[61]. В мирное время процент самоубийств значительно выше, чем в военное. Важно то, что фактически никог­да мысли о самоубийстве не несут под собой достаточных оснований. Отчаяние не всегда яв­ляется результатом действительно бедственно­го положения, но чаще результатом излишнего попечения о своем бедствии.

«... Заметьте, в оставляемых записках (са­моубийц) никогда не звучат слова любви — к брату, к сестре, ну о родителях не говорим — «изгибшие создания». Ну, родителей не нужно любить, не стоит, — «консерваторы», «чинов­ники»: а товарища, друга, какого-нибудь боль­ного в больнице, какого-нибудь «Ваньку пере­хожего»? Как это до двадцати лет дожить и ни к кому не привязаться?! К бабушке, к тете, к дяде? Но нет: «никого не виню», «ухожу —-потому что нет смысла в жизни». Да «смысл» есть, он под ногами: будь для кого-нибудь кос­тылем! Как нет «смысла», «не нахожу смысла», когда вокруг везде страдание, нужда, нехватка средств прокормиться, вынужденная работа в престарелости, в болезни. «Нет смысла в жиз­ни» — это и значит «никого не люблю». Ибо «любовь» и есть уже «смысл». Страшны эти рассуждения — и я готов все взять сейчас на­зад, как только мне укажут очевидную невер­ность мысли; но долбит она в голову: не есть ли в большей своей части самоубийства — тайный уход из жизни тайного греха, вот этого сердеч­ного, вот этого душевного, сводящегося имен­но к жестокости, к бесчувственности? И к неко­торому притворству и фальши, которыми оде­та или задрапирована такая жизнь?»[62]