Коктейль со Смертью - Мария Эрнестам

Мы вышли на площадь и уже подходили к остановке трамвая. Я почему-то решила, что мы отправимся в кафе и поболтаем за чашечкой эспрессо, но на остановке патрон взял меня за плечи и заставил посмотреть на него.

— Здесь я тебя оставлю. У меня есть кое-какие дела, и тебе незачем идти со мной. Лучше отправляйся домой и отдохни. Или встреться с друзьями, поболтай о чем-нибудь. Я вернусь не поздно, обещаю.

Мне стало не по себе. Даже не просто не по себе, а по-настоящему страшно. И страх этот вызвала мысль о том, что мы с ним знакомы всего несколько дней, а я уже не представляю, как проведу день одна, без него. Я должна сама себя развлечь, но как?

Патрон, словно прочитав мои мысли, усмехнулся.

— Мне тоже не нравится работать по субботам, но что поделаешь, я уже привык. Работа несложная, а с тебя на сегодня хватит. Чуть не забыл: верни мне одеяние, будь добра. Мне оно понадобится. Кстати, я доволен тобой. Сегодня ты отлично справилась с работой. Так что можешь забыть ту неприятную историю с душой Габриэллы. Ты отправишь флакон, хорошо?

Я вытащила флакон, встряхнула хлопья перхоти и сунула его в карман. Протягивая одеяние патрону, я задумалась, где он на этот раз отмоет пятна крови — опять пойдет в общественный туалет? Он взял одеяние, положил на скамейку, обнял меня и расцеловал в обе щеки. От него, как всегда, повеяло теплом. Наверное, их с Кариной подогревал изнутри один и тот же огонь.

Я уткнулась носом в его серый свитер и на долю секунды расслабилась. Потом заглянула ему в лицо, тоже мягкое и спокойное.

— А где ты спал до того, как мы встретились?

— Что за вопрос! — улыбнулся патрон, отстраняя меня. — У меня, как и у всех, тоже есть друзья. Случалось, я ночевал у Карины, когда Эйнар был в командировке. Или у девушки-панка, которую ты видела на вокзале, той, что так ругалась и потом быстро исчезла. На свете много добрых людей, готовых приютить одинокого путника. Но я могу выспаться и на скамейке в парке или в подвале. Разве что душа иногда не хватает.

— Ни разу не видела бомжа с таким саквояжем, как у тебя.

— А ты разве подходила к спящему бомжу и проверяла, что у него в сумке? Поверь мне, многие проходили мимо моего саквояжа, не замечая его. Если людей не волнует, есть ли у лежащего на скамейке человека душа, их еще меньше интересует, что у него в сумке. Хочешь верь, хочешь, не верь, уж я-то знаю.

Подъехал трамвай. Двери открылись, и, не успела я возразить, как патрон подтолкнул меня внутрь. Я почувствовала себя маленькой и жалкой, как будто все меня бросили. Обернувшись к нему, я прошептала:

— Какого цвета была душа у Сисселы?

— Оранжевая. Ярко-оранжевая, — ответил он так, словно мой вопрос был абсолютно естественным.

Я решила, что оранжевый прекрасно впишется в африканский ландшафт. Цвет пламени. Цвет жизни. Цвет борьбы.

Я стояла у дверей и махала Смерти, пока раздраженный водитель не напомнил мне, что надо заплатить за проезд, иначе он меня высадит. Хорошо, что я захватила с собой кошелек, в котором лежал проездной билет, который водитель недовольно прокомпостировал, после чего разрешил мне пройти в салон.

Я опустилась на сиденье и прижалась лбом к стеклу. Головная боль снова напомнила о себе. Теперь я решила принять меры заранее — выпить таблетку и отдохнуть. Но головная боль — доказательство того, что работать на Смерть мне, с моей психикой, не так просто. Наверное, нужно научиться реагировать на происходящее менее болезненно.

Запах алкоголя отвлек меня от этих мыслей. Я с трудом повернула голову: рядом со мной устроился какой-то алкаш. Видимо, с годами я не утратила привлекательности для подобных субъектов. Алкаш нагнулся ко мне и доверительно прошептал:

— Слушай, женщины говорят, что размер не имеет значения. Но стоит мне снять штаны, спрашивают: «Как такое поместится во мне?»

Это было уже выше моих сил. Почему все придурки считают, будто вправе говорить любой женщине все, что хотят! У меня началась истерика. Перед глазами возник гнусный Эйнар Сален. Прошипев алкашу что-то оскорбительное, я вскочила и прошла в самый дальний конец вагона. Он удивленно посмотрел мне в след.

— Я послан, — вдруг крикнул он, — послан, чтобы составить тебе компанию.

— Посланец, — пробормотала я себе под нос. — Ну, конечно. Если кто-то и послал его сюда, то наверняка Габриэлла, чтобы отравить мне существование. А я совсем одна. Все меня бросили. И Том. И Смерть.

В присутствии Тома алкоголики и другие маргинальные типы не осмеливались подходить ко мне. Они даже посмотреть в нашу сторону не решались. Том излучал такую властность и уверенность в себе, что никто и не помышлял о том, чтобы пролезть перед ним. А когда я стояла в очереди в кассу или в туалет одна, меня спокойно обходили. Я вдруг ощутила такую тоску по Тому, что стало трудно дышать. Мне вспомнилось, как когда мы виделись в последний раз, я выплеснула ему в лицо вино из бокала. Наверное, Том никогда больше не рискнет встретиться со мной наедине. Разве что мы случайно столкнемся в метро. И кто знает, через сколько лет это произойдет… Эти мысли пугали меня. Утешало только то, что пока что рядом со мной патрон.

Едва я успела развить эту мысль, как что-то за окном привлекло мое внимание. Трамвай остановился, и небольшая группа людей ждала, когда откроются двери. В центре группы стояла беременная женщина, наверное, на последнем месяце, и что-то искала в сумке. Она выглядела очень юной, и даже волосы, небрежно стянутые в узел, ее ничуть не старили. В ушах — пара золотых сережек-колец. От нее веяло таким благополучием, что она вызвала у меня раздражение еще раньше, чем я поняла, кто она. Только когда она поднялась в трамвай, и я увидела ее блестящие глаза и розовые щеки, я узнала ее. Аннетт! Это была Аннетт.

А ведь Том еще пару дней назад говорил, что она только решает, делать ли аборт. Значит, он мне нагло врал. Какой может быть аборт на восьмом или девятом месяце беременности? Это запрещено даже в либеральной Швеции. Том «забыл» пару-тройку месяцев, чтобы не выставлять себя в неприглядном свете. О господи, а я еще думала: что, если бы Аннетт предпочла аборт и сохранила тем самым наши с Томом отношения? Как я наивна! У нас не было ни шанса. Аннетт отняла у меня Тома, воздвигнув между нами прочную и высокую стену в виде этого нежеланного ребенка.

Я вжалась в сиденье, молясь, чтобы она меня не заметила. Слава богу, в трамвае хватало свободных мест, и Аннетт села в середине. Алкаш, который приставал ко мне, тут же пристроился рядом с ней.

— Слушай, женщины говорят, что размер не имеет значения… — донеслось до меня.

Я почувствовала удовлетворение. Теперь ей так же паршиво, как было мне несколько минут назад. Куда подевалась моя женская солидарность? На смену ей, видимо, пришла ненависть. Потому что мне стало жарко и я вспотела, несмотря на прохладную погоду. Щеки пылали, мне стало трудно дышать. Ну все. Теперь все мосты сожжены. Ничего не осталось. Ни капли надежды. Я одна. Только сейчас я поняла, что грело Карину Сален изнутри столько лет.