Храм Луны - Пол Остер

— Каждый имеет право знать о своем собственном происхождении. Я не могу ему почти ничем помочь, но хотя бы рассказать о себе могу.

— Даже если он не хотел бы об этом знать?

— Да, даже если бы не хотел.

— Это, по-моему, несправедливо.

— А кто сказал, что должно быть справедливо? К справедливости это не имеет отношения. Пока я живу, держусь вдали от него, а когда умру, а это случится очень скоро, пора будет пролить свет на эту историю…

— Мне не кажется, что вы умираете.

— Смерть уже близко, поверь. Она вот-вот придет.

— Вы говорите это уже несколько месяцев, но выглядите так же хорошо, как и прежде.

— Какое сегодня число?

— Двенадцатое марта.

— Значит, мне осталось два месяца. Я умру двенадцатого мая, ровно через два месяца.

— Но вы не можете об этом знать. Никто не может.

— А я знаю, Фогг. Попомни мои слова. Ровно через два месяца я умру.

После этого странного разговора мы зажили по-старому, в обычном режиме. По утрам я читал Эффингу, а днем мы выезжали на прогулки. Все было вроде бы по-прежнему, но не совсем. Раньше Эффинг все книги для чтения отбирал по темам, а теперь его литературные желания казались мне непродуманными и совершенно случайными. То он просил меня почитать ему из «Декамерона» или «Тысячи и одной ночи», то из «Комедии ошибок», то совсем отказывался от книг и просил меня читать новости о весенних тренировках бейсболистов на сборах во Флориде. Может, теперь он решил читать все подряд, чтобы вспомнить, что его когда-то увлекало, и тем самым вспомнить свою жизнь и попрощаться с миром. Три-четыре дня подряд он заставлял меня читать ему порнографические романы (они были спрятаны в застекленном тайничке под книжным шкафом), но даже такие книги не пробуждали в нем сколько-нибудь заметного интереса. Раз-другой он хохотнул от удовольствия, но бывало, что и засыпал как раз на самом пикантном месте. Пока он дремал, я продолжал читать, а проснувшись через полчаса, он говорил, что отрабатывал сейчас состояние предсмерти. «Хочу умереть, думая о сексе, — бормотал он. — Лучшей мысли в момент смерти не найдешь». До этого я не читал порнографической литературы, и мне она показалась одновременно чепуховой и возбуждающей. Однажды я припомнил несколько наиболее удачных эпизодов и при встрече процитировал их Китти. Они произвели на нее то же впечатление: рассмешили, но в то же время заставили быстренько раздеться и скользнуть под одеяло.

Прогулки теперь тоже стали отличаться от прежних. Эффинг перестал ждать их с нетерпением и вместо того, чтобы громко требовать от меня подробных описаний окружающего, сидел молчаливый, задумчивый и отрешенный от всего. По привычке я продолжал рассказывать ему о том, мимо чего мы проезжали, но он почти не слушал, и без его едких одергиваний и критики мой энтузиазм тоже стал гаснуть. Впервые за все месяцы, проведенные с Эффингом, я видел его отстраненным от мира и почти равнодушным к нему. Я рассказал миссис Юм об этих переменах, и она призналась, что они стали беспокоить и ее. Правда, каких-либо явных физических изменений мы оба не замечали. Он ел ровно столько, сколько раньше; он не жаловался ни на какие новые боли или недомогания; его кишечник работал нормально.

Этот странный «летаргический» период длился примерно недели три, а когда я уже начал подозревать, что Эффинг серьезно сдает, однажды утром он появился за завтраком совершенно такой же, как прежде, — бодрый, деятельный и готовый к свершениям, как три недели назад.

— Решено — объявил он, стукнув кулаком по столу. Удар был столь силен, что столовое серебро вздрогнуло и зазвенело. — День за днем я прокручивал и обкатывал в уме одну мысль, пытаясь выстроить четкий план. И вот, после больших умственных трудов, рад сообщить, что все готово. Готово! Ей-богу, это моя самая замечательная идея. Шедевр, истинный шедевр мысли. Как насчет того, чтобы развеяться, а молодой человек?

— Конечно, — ответил я в тон ему, — я всегда готов развеяться.

— Отлично, вот это по-нашему, — сказал он, потирая руки. — Обещаю вам, дети мои, это будет величавая лебединая песня, прощальный поклон, каких еще не видели. Как там сегодня на улице?

— Ясно и свежо, — ответила миссис Юм. — По радио сказали, что днем может потеплеть до пятидесяти пяти.

— Ясно и свежо. Лучше не придумаешь. А какое сегодня число, Фогг, какой день календаря?

— Первое апреля, начало нового месяца.

— Первое апреля! День шуток и розыгрышей. Во Франции его называли днем шалостей. Что, Фогг, пошалим на славу? Пошалим так, что мало не покажется!

— Конечно же, — сказал я.

В таком тоне Эффинг воодушевленно проболтал до конца завтрака, лишь изредка останавливаясь, чтобы положить в рот ложку овсянки. Миссис Юм явно забеспокоилась, но меня очень порадовала эта вспышка кипучей энергии. Чем бы она ни закончилась, все равно это было лучше, чем последние три мрачные недели. Эффингу не подходила роль безучастного ко всему старика, и уж лучше пусть энтузиазм сведет его в могилу, чем все мы будем маяться от его подавленного настроения.

После завтрака он велел нам принести все, что нужно для прогулки, и укутать его потеплее. И вот он, как обычно, исчез под неизменными шарфом, шубой, шапкой, перчатками, одеялом. Потом он велел мне открыть чулан и взять лежавший там под кучей обуви и галош небольшой клетчатый саквояж.

— Как ты думаешь, Фогг, этого хватит? — спросил он.

— Все зависит от того, что вы хотите туда положить.

— Деньги. Двадцать тысяч долларов наличными.

Я собрался было ответить, но миссис Юм опередила меня:

— Что вы, мистер Томас, господь с вами. Я этого не переживу. Слепой человек — и мотаться по улицам с двадцатью тысячами наличности. Выбросьте это из головы.

— Заткнись, сука, — огрызнулся Эффинг. — Заткнись, а то я тебе покажу. Это мои деньги, и я сделаю с ними все, что захочу. У меня есть надежный телохранитель, и ничего со мной не случится. А если и случится, но не твое это дело. Поняла, ты, толстая корова? Еще раз пикни, и тебя уволю.

— Она просто заботится о вас, это ее работа, — сказал я, пытаясь защитить миссис Юм от этих чудовищных оскорблений. — Не стоит из-за этого сердиться.

— И ты тоже примолкни, каждой бочке затычка! — заорал он на меня. — Делай, что говорят, а то и тебя выставлю. В два счета отсюда уберешься. Только попробуй еще хоть слово поперек сказать — тогда узнаешь.

— Ну вы и зараза, — сказала миссис Юм. — Просто выживший из ума старый пердун, вот вы кто, Томас Эффинг. Хоть бы вы растеряли все свои доллары. Пускай они все по одному вылетят из вашего саквояжа, чтоб вы их больше никогда не увидели!

— Ха! — усмехнулся Эффинг. — Ха-ха-ха! А что, по-твоему, тупоумная клуша, я собираюсь сделать? Потратить их? Неужто ты думаешь, что Томас Эффинг опустился до такой банальщины? У меня на эти деньги большие планы, просто грандиозные, такое еще никому не снилось.

— Вот болтун! — ответила миссис Юм. — Да хоть бы вы миллион растранжирили, мне-то что? Мне это без разницы: просто избавлюсь от вас, а заодно и от всех ваших закидонов.

— Ну, будет, будет, — Эффинг вдруг заговорил подкупающе слащавым тоном. — Не дуйся, цыпочка. — Он взял ее руку и несколько раз пробежал по ней поцелуями вверх и вниз — будто бы даже с искренним чувством. — Фогг присмотрит за мной. Он парень крепкий, так что нам ничего не страшно. Будь покойна, я продумал все до мельчайших деталей.

— Меня вы не проведете, — ответила она, сердито отнимая руку. — Ясно, вам пришла на ум какая-то дурь. Так и запомните: меня вам не удастся сбить с толку. Я уже не девочка. Раз обдурят, так навсегда в дураках и останешься, так мне мама говорила, и она была права.

— Я бы тебе все объяснил, — сказал Эффинг, — но у нас мало времени. К тому же, если Фогг не поторопится вывезти меня отсюда, я сдохну от жары под всей этой грудой одежды.

— Ну и катитесь, — ответила миссис Юм. — А мне вообще наплевать.

Эффинг ухмыльнулся, потом выпрямился в кресле и повернулся ко мне.

— Готов, бой? — гаркнул он по-капитански.

— Всегда готов, сэр, — ответил я.

— Хорошо. Тогда поехали.

Нашей первой остановкой был Чейз-Манхэттен банк на Бродвее, где Эффинг снял со счета двадцать тысяч долларов. Сумма была значительная, и для выполнения этой операции потребовался почти час. Сначала надо было подписать бумаги у разных клерков, а потом еще кассиры возились, отыскивая требуемое количество пятидесятидолларовых купюр — именно в таком виде хотел Эффинг получить деньги. Он был клиентом этого банка многие годы, «значительным клиентом», как он неоднократно повторил управляющему, — и тот, опасаясь неприятных сцен, всячески старался угодить старику. Эффинг вел игру втемную. Он отказался от моей помощи, а когда вынул из кармана чековую книжку, то всячески закрывал ее от меня, будто боясь, что я увижу громадную сумму его счета. Меня уже давно не обижало такое его поведение, да и, в конце концов, мне было абсолютно все равно, сколько у него денег. Наконец купюры подготовили, кассир пересчитала их дважды, потом Эффинг велел мне пересчитать их еще раз — для верности. Раньше я никогда сразу столько денег не видел, но к тому моменту, когда закончил пересчет, эта сумма перестала казаться мне столь баснословной, и деньги снова превратились в обычные зеленые бумажки — четыреста штук. Я сказал Эффингу, что все верно, он удовлетворенно улыбнулся и велел уложить пачки в саквояж, куда они все спокойно поместились. Я застегнул саквояж, положил его на колени Эффингу и вывез старика из банка. Всю дорогу к выходу он возбужденно разговаривал и залихватски размахивал тростью.