Марьинские клещи (сборник) - Геннадий Сазонов

В брезентовом плаще, в резиновых сапогах, не согнутый возрастом, а ему тогда перевалило за семьдесят, он, как всегда, не унывал. И, как всегда, был бодрым и веселым. Сколько помню, ни разу не видел я Орлова мрачным, раздраженным или недовольным чем-то. «Тонус жизнелюбия» он распространял и на окружающих.

Вот такие душевные у нас фронтовики.

Как ни странно, в деревне никто, кроме жены не знал об уникальном военном прошлом Егора Ивановича. О том, что он без малого шесть лет колесил дорогами войны, что, будто злых ворон, сбивал фашистские самолеты обыкновенной пулей. Да и ещё немало всякого интересного числилось за солдатом. Ну, вот такой у него характер — не показной, не хвастливый.

Я условился с Егором Ивановичем встретиться вечерком у него в избе. И не спеша поговорить о фронтовых буднях. С нетерпением ждал я этой встречи.

Он, по русскому обычаю, собрал кое-что на стол. Покуривал сигаретку, как бы размышляя: стоит ли ворошить огненные годы, или, может, просто посидеть, поговорить о рыбалке, о последних деревенских новостях. Да, я заметил: в душе у деда Егора шла какая-то внутренняя борьба.

— С чего начать? — спросил он.

— С самого начала! — попросил я.

— Ну, тогда слушай! — сказал Егор Иванович.

Он откинулся на спинку дивана, будто ушёл в далёкое прошлое, посмотрел в окошко на остывающий закат, собираясь с мыслями.

— Я работал в колхозе в деревне Исаково, где и родился, плугарем. Ну, знаешь?

— Нет, — я мотнул головой.

— На плуге сидел, подкручивал винты, как пахать — глубже или нет. Самоучкой стал трактористом, технику любил с маленьку. Таперича — война, мобилизация. Нас из колхоза послали рыть окопы под Ржев. В самом Ржеве уже шли бои. Там есть деревенька Ельцы, два месяца мы копали противотанковые рвы, окопы. Приехал домой, наступила уборка хлеба, молотьба. И мне повестку принесли.

— Сколько было лет?

— 17 исполнилось в аккурат.

— Почему так рано на фронт?

— А тут, милок, дело такое: досрочный призыв. Немец-то напирал, уже был под Сукромлей — оттуда до нас по прямой 30 километров. Чтобы мы, значит, не подпали под оккупацию, не достались врагу — призывали в Торжок, в группу собрали 42 человека. Выдали одну винтовку на всех. И мы пешком двинулись в Кимры. Шли ночью, днем хоронились в лесу или в пустых сараях. В Кимрах, после ночевки в школе, нас погрузили в эшелон и повезли в Горький, в Гороховецкие лагеря.

Егор Иванович говорил, будто гвозди забивал: слово за слово, жестко, как Левитан, без особых эмоций. А эмоции-то тогда, конечно, были, море эмоций. Представьте: паренька оторвали от родной деревни и бросили в кипящий, клокочущий мир. Все ли выдерживали? Далеко не все! Некоторых новобранцев психологические перегрузки ломали, как сухие прутья. Дружок Егора, их призывали с одной деревни, сбежал из учебного лагеря в Гороховце. А за такое в то время — трибунал! Нашли беглеца, вернули, наказали — задвинули в штрафной батальон, пришлось ему кровью искупать вину. А ведь и были-то мальчишки — всего им по 17 лет.

Не знаю, так оно или нет, но Егора хранил в равновесии Божий образ, который ему надела на шею бабушка Мария перед отправкой на фронт, наказала не снимать — она была глубоко верующей. И, наверное, каждый день бабушка Мария молилась за своего любимого внучка.

Вскоре Орлов попал в Сормово, а оттуда отбыл уже на фронт: он был записан первым номером пулеметного взвода отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, который входил в состав 3-й Ударной армии.

Для Егора фронтовые будни начались с памятного события.

— Под Воронеж, на станцию Мармыжи, мы прибыли на ранней утрине, — продолжал земляк. — Стали разгружаться. Смотрю, а мне было приказало наблюдать за воздухом, со стороны передовой к нам летят два немецких самолета, я и марку запомнил: «Юнкерс-110», их еще называли «ночные истребители». Один самолет погнался за паровозом. В то время паровоз отцепился от состава, пошёл на стрелку, чтобы потом зайти в хвост поезда. Немец догнал локомотив и начал его бомбить, но не попал в сам паровоз. А другой самолет, развернувшись, стал пикировать на наш эшелон. Смотрю, прямо на меня идет, паразит. Ну, думаю, угощу я тебя. Развернул пулемет и дал по нему длинную очередь, когда он как раз надо мною пролетал.

— Прямо из пулемета?

— А как же? Сбил! Пулемёт был крупнокалиберный, закреплён на платформе. Ну, я и дал очередь. Смотрю, фашист задымил, пошел в сторону, летчик-то выпрыгнул с парашютом, а самолет в землю ткнулся и взорвался.

Как всё вроде просто!

Но это, конечно, мнимая простота. На самом-то деле даже трудно представить то огромное напряжение силы воли, с которым 18-летний Егор Орлов целился в фюзеляж «Юнкерса». Ведь он рисковал жизнью: мог на куски разлететься от сброшенной с самолета бомбы, или быть прошитым пулемётной очередью с самолёта.

Командир выстроил дивизион.

— Кто стрелял? — спросил он перед строем.

Все молчали. Молчал и Орлов.

Приказа «стрелять» не было, наоборот, был приказ — «не стрелять».

Повысив голос, командир почти закричал:

— Кто стрелял?

Егор шагнул из строя:

— Я!

Все обернулись в его сторону. Может, и был бы какой-то разнос пулеметчику за то, что он нарушил приказ. Но в это время мимо уже вели пленного немецкого летчика и других членов экипажа, они опустились на парашютах на поле, и даже ранили из пистолета одну из крестьянок, работавших там.

Немецкий офицер через переводчика попросил показать, кто сбил самолет. Тот указал на пулеметчика: «Вот он!» И фашистский летчик разразился ругательством: мол, «русская свинья». Егор Орлов не остался в долгу: «Сам ты говно, — крикнул он немцу, — мы еще вам покажем настоящую русскую свинью».

И фашист прекрасно понял Орлова без переводчика.

Прошло немало времени, Орлов воевал уже на территории Белоруссии. Там его и нашла награда: за сбитый под Воронежем самолет ему вручили орден «Красного Знамени».

Первым боевым крещением приключения Орлова не окончились. Со станции Мармыжи дивизион двинулся в степь, вскоре вступил в бой с фашистами. Огонь был крепкий с двух сторон. Дрались за село Верейки. Тринадцать раз (!) оно переходило из рук в руки. Осколком фашистского снаряда насмерть прошило водителя «Студебеккера».

Командир роты приказал Орлову:

— Садись за руль, Егор! Пулеметчика мне легче заменить, чем водителя, а ты знаешь и трактор, и машину.

Орлов сел за руль, поехали, догнали колонну.

Когда выдался перерыв, шофера похоронили.

За селом Верейки дивизион попал в окружение. Пришлось солдатам наших подразделений вынуть затворы из пулеметов, взорвать машины, чтобы техника и оружие не достались врагу. Да, война — не только радость, как в эпизоде со сбитым самолетом, но и горечь от собственного бессилия, от осознания, что не уйти от смерти.

Отдельная история о том, как бойцы дивизиона выходили из кольца фашистов. Только один эпизод. Шли по полю ржи, то и дело справа, слева доносилась немецкая речь. Когда кончилась рожь, бойцы увидели вдалеке горящую скирду и много немцев вокруг. Сразу, по сигналу передних, залегли. А тут вдруг откуда-то взялись шесть фашистов, шли прямо на тех, кто залёг. Командир дал команду пока не стрелять, думал, враги не заметят, а они всё же заметили.

Тогда красноармейцы дали залп, сразу уложили всех шестерых. Среди фашистов у скирды начался переполох. Пока они разобрались, что произошло, бойцы дивизиона были уже далеко.

Они уже подходили к деревне, где жили староверы. Видимо, жители не очень дружелюбно относились к Советской власти, к воинам Красной армии — на просьбу дать продуктов отказали. Даже воды пожалели — не сняли с колодцев замки. Командир приказал сбить замок на одном из колодцев, и бойцы наполнили фляги. Слава Богу, обошлось без драки.

Вот таким образом и пробирались по тылам противника. Шесть суток прорывали кольцо. Наконец, вышли к своим.

— Да, главное — мы сохранили знамя дивизиона, — сказал Егор Иванович. — Это имело большое значение. Если знамя теряли, то подразделение расформировывали. А здесь его сохранили. После отдыха и получения техники, 466-й дивизион 3-й Ударной армии направили в район Сталинграда.

Лицо Егора Ивановича порозовело от горячих воспоминаний, он закурил очередную сигаретку. А потом предложил мне пройти из светелки в кухню. На стене возле окошка хозяин показал большую и очень подробную карту сражения под Сталинградом. Я впервые видел такую карту: к примеру, на ней район тракторного завода напоминал целое государство.

— Да, такая карта вряд ли ещё у кого найдется, — заметил Орлов. — Это я сберег с фронта.

— В Сталинград мы прибыли, когда там ещё не было взорвано ни одной бомбы, — продолжал собеседник. — Из города эвакуировали людей и предприятия. Мы разгрузились в пригороде, в деревне Бекетовка. Нас переподчинили другой — 62-й армии, ею командовал генерал Василий Иванович Чуйков. Пока наш командир ходил в штаб, над деревней и окрестностями немцы разбросали с самолета листовки, в них говорилось: «Кто желает сохранить жизнь, пусть переходит на сторону немцев, пусть наденет белую рубашку, тогда никто не тронет, также говорилось, что во столько-то часов полетят немецкие самолеты и разобьют весь город».