Зимняя жатва - Серж Брюссоло

Отсыревшие спички никак не хотели зажигаться, и он удовольствовался тем, что несколько раз втянул воздух через роговую трубку.

Откинувшись на спинку кресла, Жюльен думал лишь о том, какое наслаждение — затеряться во чреве дома, даже окутанном тяжелой жарой, дурманившей голову и доводившей его до полуобморочного состояния. Словно корабль, дрейфовал он на волнах блаженства, душа его вырвалась, рассталась с телом и плыла между двумя лучами света с роящимися пылинками.

У мальчика слипались веки, и он уже готов был отдаться во власть сна, как вдруг взгляд его случайно остановился на первых строчках недописанного послания, которые смог разобрать с большим трудом.

Жюльен, дорогой малыш! Возможно, я пишу тебе в последний раз. Вороны предсказали мне скорую смерть, и я знаю, что и в этот раз мне не выкрутиться, впрочем, у меня и сил-то для жизни не осталось. Не слушай, что тебе будут говорить о моем разорении, это далеко не так, хотя я вот уже несколько месяцев изображаю нищего, чтобы подтвердить эти слухи и обмануть соседей, большую часть земли я продал, обратив все в золото. Оно принадлежит тебе, тебе одному. Действуя таким образом, я пытаюсь защитить тебя от происков Одонье и твоей матери, в первую очередь матери, которая пустит все по ветру, вспомни, ведь она без колебаний на долгие годы отправила тебя в пансион!

Повторяю: золото твое. Не трать его, пока не вырастешь, оно откроет тебе путь к успеху в любом деле, поможет уехать из страны, если жизнь здесь станет невыносимой из-за нашествия коммунистов. Я горжусь тем, какой замечательный я придумал тайник, кубышку…

Письмо на этом обрывалось. Если верхнюю часть от прямого попадания солнечных лучей защищала тень от пресс-папье, то с нижней дело обстояло худо: буквы и чертеж выгорели полностью, и бумага обрела первоначальную белизну. Жюльен вырвал изо рта трубку и поднялся с кресла. Он не был уверен, что прочел все до конца, и наклонился над столом, так что письмо оказалось прямо под его глазами. Но больше в нем ничего не было. Напрасно пытался мальчик смахнуть с листка пыль — конец послания Шарля Леурлана не возник из небытия.

И тут же в голове Жюльена, прочитавшего не один детективный роман, стали возникать предположения. Или солнце съело часть письма, или Адмирал по какой-то причине прервался, решив дописать его позднее. «Возможно, — рассуждал мальчик, — как раз той ночью в дом и попала бомба, точнехонько в ту секунду, когда он собирался начертить план тайника. Он не рискнул здесь оставаться, поскольку был уверен, что бомба вот-вот взорвется…» Версия не слишком убедительная, но как тогда объяснить, что Адмирал не дописал письмо и на следующий день? Испытал какое-то потрясение или все намного проще: забыл о нем?

От последнего предположения Жюльену стало не по себе. Он знал, какое чудовищное опустошение производит порой старость в мозгу человека, помнил, что когда-то давно у них работал восьмидесятипятилетний батрак, в прошлом газетчик, физически еще сильный, крепкий, но время от времени забывавший имя президента Республики. Это превратилось в жестокую игру для остальных батраков, которые без конца задавали ему коварный вопрос. Бедняга хмурился, сдвигал брови к переносице, морщил лоб, безуспешно пытаясь извлечь из ветхой черепной коробки информацию, которая улетучивалась сразу, как только туда попадала. Возможно, и Адмирал дошел до той крайней точки, когда его изношенная память окончательно отказалась ему служить? Разве не мог он однажды утром проснуться, начисто забыв, где накануне закопал клад? В этом не было ничего невероятного. Он отложил отправку письма в надежде, что со дня на день память к нему вернется, чего так и не произошло. И Шарль Леурлан умер, так и не вспомнив. «Или он начертил план, — продолжал рассуждать Жюльен, — но одновременно забыл и о существовании сокровища, и о самом письме, а потом солнце все уничтожило…»

И тут им овладела такая ярость, что он готов был разнести к черту всю комнату! Схватив ножик для разрезания бумаги, Жюльен принялся наносить им удары по бювару до тех пор, пока не искромсал его в клочья. Проклиная Адмирала, его старость и усохшие мозги, мальчик был на грани того, чтобы начать крушить картины, сбрасывать на пол макеты кораблей и топтать их ногами… потом разразился рыданиями, и слезы погасили его гнев. Немного успокоившись, он вытер лицо, размазывая по щекам грязь, и перечитал незаконченное письмо.

Он попытался представить старика, закапывающего сундучок с золотыми монетами где-нибудь в глубине сада, в месте, которое считал недоступным для грабителей. Потом возбуждение спало, и Жюльен засомневался: а не существовал ли клад лишь в воображении старика? Если Шарль Леурлан действительно лишился рассудка, он вполне мог смешать мечту с реальностью и вообразить себя богачом, отрицая таким образом свое разорение, вполне мог счесть свою истинную, а не притворную, как он полагал, бедность средством, способным ввести в заблуждение семейство Горжю! Такой вариант не исключался.

«В любом случае ты не за тем сюда пришел, — спохватился мальчик, отбрасывая потрепанный листок. — Донесения сыщика — вот чем следует заняться».

Нет, с пустыми руками он отсюда не уйдет, особенно теперь. К нему вернулась прежняя злость, и он с удвоенной силой принялся за замок, наваливаясь изо всех сил на рычаг, обдирая пальцы о железные заусенцы и ухая, как дровосек. И вдруг замок со страшным скрежетом стал поддаваться. Мальчика отбросило назад, он опрокинул кресло, которое в свою очередь задело одну из книжных полок, и та рухнула, повалив на пол с десяток солидных томов. Жюльен подумал, что пришел его смертный час. Валяясь на влажном ковре, он затаил дыхание в ожидании, когда бомба разнесет обломки дома в радиусе сотни метров… но ничего не произошло.

Не веря, что еще жив, Жюльен упорно отсчитывал секунды, представляя, как срабатывает ржавый детонатор, несомненно, реагирующий на все крайне медленно. Несколько раз он возобновлял обратный отсчет, и каждый раз это ни к чему не приводило. В конце концов мальчик заставил себя встать на ноги, поднял кресло и приблизился к столу.

Он сделал ставку на верхний ящик, исходя из простой логики: Шарль Леурлан стар, и ему трудно наклоняться ко второму ящику. В верхнем, по его расчетам, и должна была находиться папка, тем более что Адмирал наверняка ежедневно извлекал ее из тайника, перечитывая отдельные страницы.

Жюльен наклонился и увидел вовсе не толстую, как утверждал Брюз, а довольно тонкую папку из коричневого картона, закрытую на металлическую застежку. Сверху была приклеена этикетка с надписью, выведенной каллиграфическим почерком. Надпись гласила: «Фернан Марешаль. Сбор информации и слежка». А ниже уточнение: «Донесения о деятельности госпожи Клер Леурлан в течение 1941 — 1944 годов. Результаты наблюдений».

Сердце мальчика забилось сильнее. На этот раз задача была выполнена, он нашел ответ на терзавшие его вопросы. Ответ был на страницах донесений сыщика, заключенных в коричневую папку, затрепанную, всю в сальных пятнах, как молитвенник или Библия. Наконец-то ему откроется правда об исчезновении Клер и том периоде ее жизни, о котором она не любила вспоминать, когда, по его догадкам, происходило что-то очень для нее важное и… не совсем приличное. Четыре, нет — пять лет молчания и тайн. Что найдет он в папке? Достаточно раскрыть и прочесть… Ну давай! Почему же он медлит? Ведь он ждал момента истины с таким страстным нетерпением!

Вместо того чтобы поскорее ознакомиться с документами, Жюльен, чувствуя странное оцепенение во всем теле, оставался сидеть в неудобной позе, прижавшись боком к подлокотнику кожаного кресла. Он постарался представить Фернана Марешаля в образе старичка в котелке, крадущегося след в след за матерью. Сыщик шпионил за ней четыре года, с завидной пунктуальностью посылая деду письма. Кто знает, может, к ним приложены и фотографии — компрометирующие, непристойные?

Как ни пытался себя заставить Жюльен, у него не поднималась рука, чтобы открыть папку. Бомбы мальчик боялся несравненно меньше, чем того, что ему предстояло прочесть на порыжевших от сырости страницах.

Нет, если он это сделает, то, возможно, до конца дней не посмеет смотреть в глаза матери… из-за всяких там вещей, которые обычно происходят между взрослыми и чего он, подросток, еще понять не в состоянии… Вихрем закружились смутные, тревожные мысли, и мальчик, взбешенный этим наваждением, стал гнать их от себя, чтобы не позволить распуститься цветам зла в его сознании.

Сначала Жюльен соблазнился идеей разложить листки на столе, чтобы они добела выгорели на солнце, но вовремя сообразил, что стоит ему прочесть первую строчку, и он уже не сможет остановиться. А потом ему так и придется носить это в себе, как осколки снарядов, которые навечно остаются в теле раненых.