Мобберы - Александр Рыжов

Снегу на Чёрной речке навалило по пояс. Пушкин утопал в нём, по-оленьи выдёргивал ноги, но это не гневило и не забавляло его. Он оставался безучастен к приготовлениям. Было чувство, будто он хочет поскорее разделаться с дуэлью, каким бы ни был её итог. Данзас и секундант Дантеса д'Аршиак вытаптывали поляну длиною в двадцать шагов и шириною в четыре с половиной четверти. Пушкин сел прямо на снег и смотрел на них.

Было около пяти часов вечера, небосклон покрывался коростой сумерек.

– Всё ли, наконец? – спросил Пушкин, теряя терпение.

– Мы управились. – Данзас бросил на поляну шинель, которая должна была служить барьером, и подошёл к другу. – Можно начинать.

Пушкин поднялся, отошёл к своему краю поляны. Данзас подал ему заряженный пистолет. Дантес, с глазами навыкате, стоял напротив. Пушкин, глядя на него, испытывал гадливость. А ведь свояк, женаты на родных сёстрах…

– Сходитесь! – крикнул Данзас и взмахнул треуголкой.

Пушкин скорыми шагами подошёл к барьеру и стал наводить пистолет. Он целил Дантесу в грудь, желая сразить наповал первым же выстрелом. В своей жизни он вызывал и был вызываем на дуэли двадцать восемь раз, но ни одна из них не шла в сравнение с нынешней. Перепалки с Хлюстиным, Лагрене, Соломирским, Потоцким, Соллогубом и ещё полутора десятками соперников завершились миром – до оружия так и не дошло. О дуэли с Кюхельбекером и вспоминать было совестно: он сам довёл Вильгельма до белого каления своей эпиграммой, а тот возьми и вызови его… Кюхельбекер выстрелил в сторону, а Пушкин совсем не стал стрелять – помирились. С подполковником Старовым в Кишенёве было серьёзнее: сделали по два выстрела, но все четыре – мимо. Промазал и прапорщик Зубов, под дулом которого Пушкин предстал в образе своего героя Сильвио – с фуражкой, полной черешни.

Всё это были случаи опасные, но никогда прежде Пушкиным не руководствовало желание убить стоявшего перед ним человека. Сегодня такое было впервые. Он целил в Дантеса и хотел попасть ему в сердце.

Дантес не дошёл до барьера всего лишь шага и выстрелил. Пушкин ощутил сильный толчок в бок, и сразу за этим обожгло брюшину. Он упал ничком на поляну, пистолет вывалился из руки и ушёл стволом в глубокий снег.

Подбежал Данзас:

– Куда вы ранены?

– Кажется, бедро… раздроблено, – ответил Пушкин по-французски и, увидев, что Дантес направляется к нему, закричал: – Назад! Я ещё в силах сделать выстрел.

Дантес остановился у барьера и прикрылся согнутой рукой. Пушкин вытащил свой пистолет. Дуло было забито снегом.

– Другой! – сказал он Данзасу. – Подайте другой!

Ему всунули в руку другой пистолет, Пушкин чуть приподнялся, опёрся на левый локоть и надавил на спуск. Дым заволок ему видимость, но он всё же разглядел, как навзничь падал на снег Дантес.

– Куда я попал вам? – спросил, удерживась от того, чтобы впасть в беспамятство.

– В грудь, – ответил Дантес поспешно.

Он лежал в десяти шагах от Пушкина, слышал его восклицание «Браво!» и думал о том, что кираса, благословенная кираса, купленная названым отцом бароном Геккереном у петербургского оружейника и надетая под сюртук, всё-таки спасла ему жизнь. Пушкинская пуля пробила правую руку ниже локтевого сустава и отскочила от стальной пластинки, вызвав лишь незначительный ушиб рёбер.

Подошёл д'Аршиак, захлопотал возле него. Мысли Дантеса перескочили на другое:

«Что сказать, если спросят, как спасся? Все видели, что пуля попала в грудь. Заподозрят… Тот же Данзас, почти однофамилец, вызовет драться на саблях, и тогда уже никакая кираса не поможет… Скажу, что пуля отскочила от пуговицы! Бывают же спасительные рикошеты… Правда, мундир у меня однобортный, пуговицы в том месте нет. Ну да кто теперь станет вызнавать…»

Он смотрел, как Пушкина укладывали в сани. Постановление ложи выполнено, Строганов должен быть доволен. Но второй раз от таких дел – избавьте! Ищите для душегубства других волонтёров…

Истекающего кровью Пушкина повезли домой на Мойку.

Посвящение в Мастера

Падение с высоты трёх-четырёх метров (а именно такой была протяжённость шурфа) завершилось для Хрофта и его попутчиков успешно лишь благодаря одному обстоятельству: внизу была яма, наполненная водой, в неё-то они и попали. Произошло это одномоментно, и три всплеска смешались в один. Дна подземного бочага Рита не увидела – вода набралась в нос и рот, думалось только о том, как бы не утонуть. Хрофт ухватил её за топик, едва не разодрал его, но основной цели достиг: Рита выплыла из глубины и смогла отдышаться. Вытолкнув её за пределы колодца, Хрофт стал искать Джима. Тот был вне опасности – поплавком покачивался в воде, держась руками за край каменной криницы.

– Вылезай, – сказал ему Хрофт, и голос задудел в шурфе, как в саксофоне.

Края резервуара были облицованы керамической плиткой.

– Глазурь, – постучал по ней Хрофт, выбравшись на сушу. – Как на фаянсе.

– Фаянс в Помпеях не производили. – Рита, словно искупавшаяся болонка, трясла отросшими за месяц кудрями. – Его изобрели в Китае, а в Европу завезли только в шестнадцатом веке.

Джим думал не о фаянсе.

– Где мы?

Он посмотрел наверх, откуда они упали, но просвета не увидел. Пропустив их в подземелье, звезда водворилась на место.

– Мы бы туда по-любому не поднялись, – сказал Хрофт. – Трап здесь не предусмотрен.

– Где ноутбук? – спросила Рита у Джима.

– Наверху. Я его на поребрик поставил.

– Если в Италии воруют, как в России, больше мы его не увидим.

Глаза привыкли к темноте, и Хрофт разглядел туннель, начинавшийся от вместилища с водой и уходивший неизвестно куда. Рита вытащила из чудом уцелевшей сумочки мобильный телефон. Сигнала не было.

– Что-то экранирует… И вообще, тут как в Бермудском треугольнике. Не удивлюсь, если нас забросило в другое измерение.

– Путь у нас один. – Джим шагнул в туннель. – Зажигалка найдётся?

Хрофт достал никелированную зажигалку, щёлкнул кремнем. Фитиль загорелся, вырвав из темноты подземный ход, по которому они собирались проследовать.

– Факел!

Джим выдернул из прикреплённого к стене раструба палку величиной с хорошую клюку, Хрофт поднёс к ней зажигалку, и туннель осветился валким, неустойчивым огнём.

– Идём? – Хрофт, с которого, как из лишённой клёпок кадки, текла вода, подтолкнул Джима, выглядевшего не лучше. – Двигай батонами, Прометей!

Туннель поглотил их. Сначала он вёл прямо, затем повернул налево, ещё налево… направо… ещё направо…

– Сейчас начнёт разветвляться, а у нас даже клубка нет, – прошептала Рита, пожалев о том, что в Помпеях не нашлось добросердечной Ариадны.

Туннель не разветвился. Он вёл и вёл их, длинный, как нефтепровод, и складчатый, как неглаженая штанина. Джим шёл впереди с поднятым факелом, как Данко с горящим сердцем. Пламя на конце палки приседало, выпрямлялось и вцеловывалось в низкий свод.

Так шли приблизительно полчаса. Вдруг туннель расширился и впустил их в просторный зал. Яркости факела не хватило, чтобы осветить все его углы, поэтому Джим пошёл по периметру, шинкуя широким палашом света затвердевший на древних стенах мрак. Зал был пустынен, пламя выхватывало из тьмы потёкшие под воздействием сырости фрески: человеческие черепа с ощеренными зубами. Каждый череп был увенчан, словно короной, угольником с поперечной перекладиной, делавшей его похожим на орудие землемера, а по бокам и внизу виднелись колёса с шестью спицами и ещё какие-то предметы, которые невозможно было идентифицировать из-за плохого качества изображений.

– Это символы римских строительных корпораций, находившихся в Помпеях, – сказала Рита. – Масоны записали их в свои предшественники.

– Калитвинцев уже говорил нам об этом. – Джим поднял факел повыше. – А тут что за пугало?

Из стены торчала морда грифона, клюв его был загнут книзу наподобие дверной ручки.

– Он на шарнирах! – Хрофт взялся за клюв и повернул его.

В зобу грифона зашипело, точно там пряталась живая гюрза. Хрофт отдёрнул руку. Миг спустя клюв сам собой раскрылся и оттуда ударил газ. Он вырывался не струёй, а хлопьями горчичного цвета. Они вываливались из клюва и тут же растворялись в воздухе. Хрофт схватился руками за ворот, как будто тот мешал ему дышать, и стал падать – медленно и поэтапно, как в кино: сначала переломился подобно складному метру, затем стукнулся о потрескавшиеся плиты обеими коленками, затем запрокинул голову и начал заваливаться на спину.

– Отрава!

Джим сунул факел Рите, подбежал к Хрофту и, подхватив его, поволок в сторону от рассеивавшихся вокруг грифона тлетворных хлопьев. Хрофт в бесчувствии завывал, дрыгался и тузил своего спасителя руками и ногами. Джим оттащил его в угол зала и хотел пристроить к стене, но Хрофт, дёргаясь, бился об неё затылком. Рита подложила ему под голову сумочку, взяла ладонями за щёки и ощутила, как у него под кожей дюнами ходят желваки.