На острие луча - Александр Шепиловский

Познав глубину мироздания, мозг бунтует и твердит одно: на Землю, домой. Вот она — космическая психология! А я ей уделял меньше всего внимания.

Нам так или иначе нужно было лететь в туманность Андромеды.

Межгалактический перелет — занятие скучное и однообразное. Стоит ли говорить, что мы перешли в первый временной пояс и только этим спаслись от психического расстройства. Тоска по Земле была так велика, что заглушила интерес к чужой галактике. У самой крайней звезды была обнаружена единственная планета, покрытая километровым слоем льда. Мы не раздумывая опустились на нее и сразу же, облачившись в скафандры, не обращая внимания на какие-то блуждающие тени, очертя голову бросились устанавливать иразер. Скорей, скорей! На этой планете мы не бездействовали ни одной секунды и, даже не отдохнув, стартовали обратно. А профессор так и стоял с поднятой ногой в центре кабины. Он все еще шагал к стенке.

В сотнях парсек от Андромеды я включил поворотное устройство иразера. Мы не заметили, как вторглись в окраины своей галактики. Теперь нужно было быть особенно внимательными. Я нацелился на третью спиральную ветвь, где находилось Солнце. И вот, наконец, до него осталось каких-то двести миллионов километров.

Земля приближается. Мы различаем перевернутые, клочковатые контуры материков. Отметив про себя, что над нами восточная часть побережья Средиземного моря, я стравил нуль-пространство. От волнения сердце бешено гнало кровь. Сколько лет прошло. Наш счетчик времени стал беспричинно барахлить, показывая самые несуразные цифровые значения. Внизу безводная каменистая пустыня, переходящая в скалистые отроги гор. В западной части она обрывалась гладью синего моря. Никаких следов цивилизации. Никаких следов деятельности человека.

Едва приземлившись на покатое с россыпями базальта плато, мы с горячей поспешностью отвинтили люк и буквально вылетели из кабины.

— Добрались-таки! — ликовал, пританцовывая, Квинт. Он обнял меня и давай трясти. Сцепившись, мы повалились на землю и весело, как дети малые, принялись барахтаться.

— Ну вот, — отдышался Квинт. — Дома. Не пойму, это заповедник? Эй! Люди!! Челове-е-ек!

— Заповедник в пустыне, — размышлял я. — Зачем? Непонятно. Нет, тут что-то не то, что-то не так.

Сердце мое беспокойно заныло. Нет худшего состояния, чем неизвестность.

Солнце клонилось к закату, но жгло немилосердно. Я предложил взобраться на одиноко торчащую к востоку от нас скалу.

— Для лучшего обозрения, — догадался Квинт и, вприпрыжку подбежав к скале, как заправский альпинист, ловко вскарабкался на отполированную ветром округлую вершину.

— Вижу людей, — оповестил он. — Всадники на верблюдах. Движутся, как неживые.

«Что за ерунда, — подумал я. — Уж не мираж ли видит Квинт?». Нет, действительно, это были верблюды. Никак не ожидал я через тысячелетия встретить на Земле кочевников-бедуинов. А это, без сомнения, были они.

— Похоже, идет репетиция к съемкам фильма, — предположил Квинт.

— Какая там репетиция? — не согласился я. — Перед нами сама жизнь. Но почему она не изменилась?

— Бежим узнаем, Фил. Они останавливаются на ночлег, усталые, голодные.

В этих широтах ночь наступает быстро, и уже сумерки окутали пустыню, когда мы приблизились к путникам. Но поговорить с ними не пришлось. Едва увидев нас, эти кочевники, — а их было шесть человек — испуганно вскочили на верблюдов и никакие наши окрики не могли их остановить.

— Вот шальные! — с досады, но не зло, бросил им вдогонку Квинт. — Бестолковые! Бестолко-о-вы-е!

Мы вернулись к кабине. Профессор продолжал шагать к станке. Мы не стали пока тревожить его.

Неужели за тысячелетия жизнь на земле не изменилась? Я лежал, думал и, разглядывая чистое небо, вдруг громко хмыкнул. А созвездия? Они почти те же, что во время нашего отлета. А ведь за сотни веков они должны неузнаваемо исказиться. Эта загадка не давала мне покоя.

— Не спится? — сочувственно спросил Квинт. — Меня тоже что-то сон не берет. Надо связаться с Ужжазом. Разбудить его.

Я не ответил. Ох, что-то тут кроется! Скверно я провел первую ночь на земле. Ворочался, впадал в полузабытье, видел отрывочные нелепые сны. Но к Ужжазу пока обращаться не решался.

После завтрака мы определили точные координаты нашей стоянки. Сверившись по карте, узнали, что в пятнадцати километрах к югу находится Иерусалим.

Мы не стали ждать, когда на нас наткнутся люди. Мы сами пошли к ним, взяв направление на Иерусалим. Протопали треть пути и никаких признаков жизни, лишь юркие ящерицы изредка выскакивали из-под ног. Не чувствовалось приближения большого города.

Неожиданно Квинт остановился, покрутил головой и поднял указательный палец кверху:

— Слышу звуки. Шум и звон. Топот.

Прислушался и я. В наступившей тишине ухо уловило слабый гул, доносившийся из-за скалистого гребня, вдоль которого мы шли.

Взобравшись на гребень, мы опешили. По степи двигалось несколько людских потоков. Все они направлялись в одну сторону — к Иерусалиму.

— Ой-е-е-ей! — протянул Квинт. — Откуда их столько?

Он хотел ринуться им навстречу, но я его остановил.

— Не торопись. Подождем. Встанем-ка за этот выступ.

— Встанем, Фил. Встанем, но посмотри туда. Циркачи какие-то скачут.

Я повернул голову. Метрах в тридцати от нас к головной колонне на лошадях тяжело мчались с десяток самых настоящих рыцарей. Длинные мечи, копья, выгнутые треугольные щиты, блестящие шлемы с откинутыми сетками, сверкающие панцири, наколенники. И у всех на плечах короткие накидки с белыми крестами. Ну, настоящие крестоносцы. Мы молча проводили их недоуменными взглядами, пока они не слились с колонной. Шествие приближалось.

В передних рядах ехали величественные рыцари. За каждым из них следовал оруженосец. Пешие воины в кольчугах с тяжелыми секирами шли нестройными рядами. Вслед за ними разношерстной толпой двигались крестьяне в шерстяных колпаках, из-под которых выбивались космы нечесаных волос, в кафтанах или в длинных перехваченных кушаками рубахах. Катились обозы. Ревели, мычали, ржали лошади, ослы, быки. Мелькали даже черные сутаны священников и клобуки монахов. Неслась вперемежку немецкая, французская, итальянская речь. Один священник отчетливо сиплым голосом протянул:

— Вассалы желают встать на стезю господню и покарать нечестивцев в священном граде.

Меня едва не хватил удар, когда вдруг я понял, что мы самым непостижимым образом перенеслись в прошлое. Я знал, что это невозможно, абсурд, но против фактов разве пойдешь? Мы очевидцы первого крестового похода. На Земле 1099 год. Раннее средневековье. Наши прабабушки еще на свет не появились, а мы, пожалуйста, есть. Невероятно!

Квинт не очень удивился: привык кочевать из одной эпохи в другую. Он только поинтересовался:

— Кто же тогда родил тебя, Фил?

— Мама, кто же еще?

— Как же она могла родить, если сама еще не родилась?

— Не знаю, — честно признался я. — Скажу лишь одно: при сверхсветовой скорости время течет в обратном направлении. Минус-время. Но каким образом, этого я сейчас сказать не могу. Какая связь между антивременем и сверхсветовой скоростью? Не знаю. Сами того не подозревая, мы сделали важное открытие, вот только объяснить его пока не можем.

— Да, для XI века это неплохое открытие, — серьезно заметил Квинт.

— Несомненно, мой отец и мать еще родятся, — сказал я.

— И опять родят тебя? — удивился Квинт.

Я пожал плечами.

— Выходит так. Да не выходит, а точно. Это неизбежно.

— А цела ли наша самоуправляющаяся машина? — спросил Квинт. — На полюсе которая?

— Очевидно нет. В XI веке ее не может быть.

— Но мы же на ней ездили.

— Ничего не значит. Была бы она с нами в полете, она была бы и сейчас здесь. А так машина еще не создана.

— Создана и не создана. Чертовщина какая! И клопы с мухами на Земле есть?

— Разумеется. Ведь мы их выбросим в космос только через девятьсот лет.

— Да мы же их уже вышвырнули! — вскричал Квинт. — Весь мир знает о Клопомухе.

— Ах, надоел ты мне!

— Последний вопрос.

— Ну?

— Нас могут убить?

— Свободно. И спрашивать не будут. Мы такие же люди, как и все.

— Тогда кто меня будет оживлять?

— Сказано же было, что меня еще родят.

— А… Ну если так, тогда ничего. Значит, я нахожусь в двух состояниях: живом и мертвом. А не могли бы мы сейчас найти мою мумию и оживить?

— Нет, — коротко отрезал я, отмахнувшись от какой-то мухи. Мухи? Да это же не муха. Это кремняк с Амяка Сириуса. Да не один.

— Ты закрыл склянку с насекомыми? — спросил я.

— Закрыл. А они здесь. Изучают нас. Ах, вы…

— Тише, тише, не кричи. Плохо закрыл.

Кремняки не мешали нам. Потрескивая, они летали на разных высотах в радиусе пяти метров вокруг нас.

Между тем мимо проходили последние разрозненные кучки крестьян. Один из них, стопроцентный юродивый, вдруг сморщившись, схватился за живот и бросился в нашу сторону. Квинт чертыхнулся, попятился и столкнул несколько камешков, которые с шумом покатились по склону. Юродивый остановился, прислушался, и как раз в этот момент Квинт, принявший неустойчивое положение, качнулся и неминуемо должен был свалиться по крутому откосу вниз. Я бросился на помощь и задел огромный булыжник. Квинта я удержал, но булыжник подкатился к ногам юродивого. Он испустил гортанный крик и проворно вскочил на серый выступ, потом на другой. Нам некуда было прятаться. Он увидел нас.