Что рассказал убитый - Владимир Величко

И вот однажды вечером я обратил внимание, что бабушка перед сном наливает в мисочку молочко и ставит ее в самый угол.

— Баба, а зачем?.. Кот-то утром только явится, — спросил я ее однажды.

— Я это вовсе и не коту твоему разлюбезному… Кот свое молочко утром получит. Он, хитрюга, знает, когда утром корова доится, и всегда тут как тут. Он свое не упустит, не волнуйся!

— А кому же, баба? Мышам? — спросил я и рассмеялся, представив, как мышки толкаются и, облепив блюдечко, лакают молочко.

— И не мышам…

— Ну а кому, кому, бабушка?

— Кому, кому — пробурчала бабушка. — Домовому, вот кому!

— Домовому??? А кто это? Где он? — И я завертел головой во все стороны.

— А ты не верти, не верти головушкой, все равно не увидишь его. Его вообще мало кто видит…

— А ты, ты видела, бабуля?

— Видела.

— А какой он?

— Какой, какой… Спи-ка лучше давай, все-то тебе знать надобно. Спи!

Но тут уж я заныл, заприставал к бабушке по полной. Очень мне захотелось узнать, что это за зверь такой — домовой. Очень захотелось, чтобы она показала этого домового. Ну, в конце концов бабушка сдалась и рассказала, что домовой — это такой маленький человечек, росточком чуть боле кошки. Живет почти всегда в доме, а летом еще и в лесу, что он следит в доме за порядком, чтобы никакая нечисть, никакое зло в дом не проникли. И еще сказала, что увидеть домового нельзя… Если только он сам не захочет этого. Вот так!

В общем, бабушка сказала, что если хочу увидеть, как придет домовой пить свое молочко, то должен тихохонько лежать и не шевелиться… И не спать!

— Хотя, — добавила бабуля, — он и усыпит тебя, если увидит, что ты таращишься на него. Не любит домовой такого внимания к себе. Может и не появиться, но скорее всего он тебя все-таки усыпит, чтоб молочком-то полакомиться. Уж больно падок он до него, до парного-то!

Вскоре бабушка задула керосиновую лампу, улеглась на свои полати и довольно быстро стала похрапывать. Лег потихоньку и я. Закутался в одеяло и замер, стараясь не отрывать взгляда от чуть белеющего пятна в углу — миски с молоком. Так я пролежал с полчаса и вдруг понял, что какая-то тень шевелится около миски. Как и откуда там кто-то появился — я не понял, но, затаив дыхание, все смотрел и смотрел в угол. Страха никакого не было, а было только жгучее желание разглядеть этого маленького человечка — домового, как его бабуля назвала. И вдруг — нет, нет, не стало светлее, просто я увидел, как все стало не черным, а серым, а у миски действительно стоит маленький и какой-то толстенький человечек и смотрит прямо на меня. Мне даже показалось, что глазки его светятся. Вдруг он шевельнулся, пропал на долю секунды, и вот он уже сидит прямо на моих ногах. Отчетливо запомнил его тепло и его неправдоподобную тяжесть. Еще успел подумать:

«Какой маленький, а какой тяжелый. Сильный, наверное!» — и тут же он исчез. Мелькнул по полу к двери, и мне показалось, что он прошел прямо сквозь нее, не открывая. И все стало сразу же как прежде. Темнота ночи снова заполнила избушку, а я тут же уснул.

Утром я проспал бы, наверное, до обеда, но бабушка разбудила меня часов в одиннадцать.

— Ну и как тебе домовой? — спросила она.

— А ты откуда знаешь, что я его видел?

— Так я же не спала, тоже его видела. Я часто его вижу, он от меня уже давно не шугается. Знаешь, внучек, я не думала, что он тебе покажется, а уж что на кроватку к тебе вспрыгнет — я и не слышала о таком.

Потом она налила мне молока, положила каши и, пристально глядя на меня, снова спросила:

— А вот скажи-ка, внучок, о чем ты думал, когда ждал домового?

— Я?.. Ну, о разном…

— А все-таки? — пытала меня бабушка.

— Ну, о домовом, наверное… А-а-а! Я думал, а как же он зимой-то будет здесь жить, когда вы уедете. Ведь замерзнет… И… и… думал, что если он маленький такой, как бы его наш кот не задрал — он же и птичек, и мышей, и крыс ловит. Вот и боялся…

— Ну, тогда понятно, почему он тебе показался, — задумчиво сказала она. — Он услышал твои добрые мысли и позволил себя увидеть. Он позволил тебе знать, что есть домовые. Он позволил тебе себя увидеть.

И бабушка, поцеловав меня в макушку, вышла из избушки, бросив напоследок:

— А зимой он с нами в село уезжает и живет под печью. Там ему тепло…

Вот такое мое самое раннее воспоминание из детства о Необычном и Удивительном. И мне сегодня чуточку стыдно, ибо с годами я забыл о том, что в нашем мире живут домовые.

Глава 1. Тропа таежная

Я верю в жизнь, когда кипит весна,

Ликует Солнце, распевают птицы,

И перспектива солнечно ясна,

И планам в жизни нет границы.

Идти и так-то было тяжело, а огромные и тяжеленные рюкзаки, крутая таежная тропа с камнями и корнями могучих елей оптимизма не прибавляли… Споткнувшись в очередной раз, я малодушно подумал:

«И на фига поперлись… дома бы сидели, отдыхали бы после выпускных экзаменов… а здесь… мучайся вот…» Но тут тайга, словно подслушав мои горестные мысли, сжалилась и резко повернула тропу вниз, в долину, а под горку-то, даже с нашими рюкзаками, не в пример идти легче! А тут еще горный хребет с могучими елями заслонили нас от жалящих — несмотря на шесть часов вечера! — лучей июньского солнца. Все заметно повеселели, заговорили и зашагали бодрее. Спустившись вниз, тропка слилась с ручейком, и мы, охлаждая разгоряченные и усталые ноги, с наслаждением пошли прямо по воде горного, а посему очень холодного ручья. Мы шли, время от времени наклонялись, черпая ладонями воду и плескали ее на лицо, грудь… Хорошо!

— Так, ребятки, не пить, не пить! — прикрикнул папа, увидев, как я пью холодную водичку прямо с ладони. — Терпеть, ребятки, терпеть, а то хуже будет.

— Дядя Миша, а может, привал, а? — вякнул было Вовка, прекрасно зная ответ. И точно, папа, шедший впереди, ничего не ответил на провокационное предложение, а только ускорил шаги, и мы рысью помчались вслед.

— Некогда, ребятки, некогда, — все-таки снизойдя до ответа, вскоре коротко бросил папа. — Вот сейчас поднимемся и там десять минут отдыхаем! Вперед!

И мы, плюхая разношенными кедами по воде, бодро зашагали дальше. Но тут мы зашли под кроны елей, и навалилась новая напасть! Причем навалилась в прямом смысле слова: это были комары! Огромные и вечно голодные серые разбойники накинулись на нас такой густой тучей, что приходилось дышать через раз, прикрывая рот ладонями. Вот тут мы и вообще перешли на бег, стремясь быстрей добраться вверх, где спасительный ветерок разгонит эту мерзость летучую. Вскоре кончился ручеек и начался подъем. Через полчаса — ура! ура! — мы выскочили на перевал. Уф! Вот и отдых! Все с наслаждением скинули свои рюкзачищи и попадали, закинув ноги вверх: кто на рюкзак, кто на ствол дерева… Ноги от напряжения гудели так, что казалось, ствол дерева резонирует.

— Ну, — доставая свою фляжку, протянул наш руководитель, — сначала прополоскали рот, потом каждый по три глоточка… и не больше! — рявкнул папа, глядя на наши посветлевшие лица. И все принялись откручивать пробки своих фляжек. Некоторое время стояла тишина, перемежаемая характерными булькающими звуками.

Испив водички, отдышались и огляделись. Прямо перед нами, внизу, расстилалась широкая долина ручья с интригующим названием Малый Индей! Эта долина с пологими склонами гор уходила прямо на юг…

— Дядя Миша, — спросил Валерка, — а вон та, дальняя гора, ведь уж за Маной?

— Да, ребятки, за Маной! Вот дойдем туда, и все — конец пути, ночевка!

— А завтра — ох и поплывем, ох и покупаемся, — мечтательно протянул Валерка и, вскочив, радостно запрыгал, заорав во весь голос: — О-го-го… Мана-а-а, мы идем к тебе!

— Па-нят-но, — многозначительно протянул папа, увидав Валеркины ужимки и прыжки. — Отдохнули, значит… Подъем! — И первым встал, взявшись за рюкзак. Мы дружненько заныли:

— Ну, дядя Миша… Папа, ну еще пяток минуточек, а… — канючили мы.

— Никаких минуток! Нам еще добрых два, а то и все три часа топать… Неизвестно еще, какова тропа впереди, — добавил неумолимый дядя Миша. И вслух прочитал:

Нет у нас ни звания, ни сана,Мы простые баловни судьбы.Мы идем в леса на речку МанаЧерез Красноярские Столбы.

Все… пошли, — сказал папа и шагнул вниз, на тропинку.

Что ж делать — охая и помогая друг другу, влезли в тяжеленные рюкзаки и двинулись следом по тропе, в долину, навстречу желанной красавице — таежной речке Мана!

Этот оставшийся десяток километров до реки дался нам очень тяжело. Тропа оказалась хуже, чем мы могли себе представить, просто препаршивой, и к цели подходили уже совсем измотанные: понурые и молчаливые. Устали все прилично — ведь за спиной остались без малого сорок километров горной таежной тропы, поэтому, когда открылась широкая речная гладь, никто особых эмоций не проявил. Молча, один за другим, подтянулись к трем здоровенным елям, стоящим чуть обособленно, и, с облегчением скинув ношу, повалились в высокую траву альпийского сибирского луга.