Все сражения русской армии 1804‑1814. Россия против Наполеона - Виктор Безотосный

По нашему мнению, война Англии была объявлена Россией лишь на бумаге. Хотя раздражение против предшествующей политики Англии и ее «эгоизмом», безусловно, в 1807 г. имело место в русских правящих кругах. Но военные действия оказались закамуфлированными рядом мероприятий по прекращению прямой торговли, по задержанию английских судов и аресту имущества британцев в России, по увольнению с флота английских подданных и тому подобных мер. Фактически война носила формальный и химерический характер, во всяком случае «странной» или «бездымной» ее назвать нельзя (140) . Да и как можно иначе квалифицировать военные действия ввиду практически их полного отсутствия? Официально эта война продолжалась пять лет, но для обеих сторон она оказалась почти бескровной. Обе страны стремились без лишней надобности не обострять конфликт и не провоцировать эскалацию лишь номинально объявленной войны.

Лишний пример тому – действия русской эскадры адмирала Д.Н. Сенявина в Лиссабоне в 1807 г. В 1806–1807 гг. русские корабли должны были совместно с английским флотом сражаться с турками в Средиземном море. Тильзит резко поменял ситуацию. Эскадра Сенявина Александром I была направлена действовать совместно с французскими войсками в Португалии, но после того, как она была блокирована британским флотом в Лиссабоне, русский адмирал, не желая драться с англичанами, фактически саботировал французские директивы. Мало того, он предпочел договориться с противником. Корабли эскадры были отданы «единственно в залог вскоре восстанавляемых старинных и дружественных России с Англиею сношений», с условием возвращения экипажей на родину через некоторое время (141) .

Введение континентальной блокады в России также осуществлялось без особого рвения и с явными нарушениями. Вредить себе и собственной экономике Россия не желала, и постепенно происходил отход от исполнения условий Тильзита под маркой торговли с судами «нейтральных стран» (142) . Но, безусловно, российская экономика терпела ущерб: резко сократился экспорт традиционных статей вывоза, значительно уменьшился приток таможенных отчислений в русскую казну, значительные убытки понесли купцы и дворяне‑предприниматели. В начале ХIХ в. Россия была главным поставщиком хлеба на всемирном рынке, поэтому приведем пример русского вывоза пшеницы за границу: в 1801 г. – 6836 тыс. пудов, в 1810 г. – 1734 тыс. пудов. Вывоз уменьшился в четыре раза, так как Великобритания составляла наибольшую и важную часть хлебного рынка. Например, в 1820 г. вывоз составил 13 873 тыс. пудов (143) . Урон был нанесен и русской морской торговле (британские торговые суда до 1807 г. вывозили и ввозили более 60% экспорта и импорта товаров) (144) , поскольку одним из результатов блокады стали каперские действия английского флота, захват или уничтожение русских торговых кораблей (145) . Добавим, что сухопутная торговля (т. е. перевоз русских товаров посредством гужевого транспорта) была делом дорогостоящим и экономически почти невыгодным из‑за больших издержек. Сказывалось также падение курса русского рубля. Кроме того, Франция больше ввозила, чем вывозила из России (это создавало пассивный торговый баланс), а ассортимент французских товаров по объему не шел в ни какое сравнение с английским и даже в минимальной степени не мог их заменить на русском рынке (146) .

Смею предположить, что Александр I в 1807–1812 гг. всегда реалистично полагал, что главным врагом № 1 для его государства была не Англия, а наполеоновская Франция. У России и Франции в тот период были обозначены слишком разные приоритетные (можно сказать, и противоположные) задачи и в то же время отсутствовали общие интересы, а в двусторонние отношения, таким образом, оказалось втянуто большое количество внешнеполитических проблем. Российский монарх в этот период резонно считал, что Россия будет успешнее противодействовать гегемонистским планам Наполеона, находясь с Францией в союзе, нежели в прямой конфронтации, а заодно сможет решить свои стратегические задачи подготовки к будущему военному столкновению с французской империей. В свое время известный историк А.Е. Пресняков резонно считал, что «новый союз только прикроет блестящим покровом прежнее соперничество и подготовку сил к новой решительной борьбе» (147) . Англичане же все это время оставались потенциальными русскими союзниками, так же как и русские для англичан. Примечательно, что сразу после Тильзита русский министр иностранных дел барон А.Я. Будберг заявил перед разрывом с Великобританией английскому лорду и послу в России Д. Левесон‑Гоуэру, что «император продолжает считать Англию своим лучшим союзником», а предвидя последующие события, добавил: «Все то, что сейчас заключено с Францией, сделано по необходимости и не имеет будущего» (148) . Поэтому Александром I учитывались самые различные конкретные факторы в оценках политической конъюнктуры и текущих процессов при принятии решений, в том числе и не в пользу существовавшего русско‑французского союза. Можно сказать, что, несмотря на наличие Тильзитского договора, русский стратегический курс продолжал в 1807–1812 гг., как и прежде, оставаться неизменным и был нацелен на будущую борьбу с Наполеоном. Безусловно, с формальной и с юридической точек зрения во время этой передышки он должен был трансформироваться (этого требовал международный этикет и обстоятельства), но, по сути, давно принятая стратегическая концепция Александра I не менялась.

Закат эры Тильзита

Охлаждение союзной «дружбы» началось почти сразу же после того, как два императора разъехались в разные стороны из Тильзита. Еще такой знаток русских внешнеполитических сюжетов, как Ф.Ф. Мартенс, задавался скептическими вопросами, в которых уже содержались ответы: «Возможно ли было вообще сохранение согласия между Наполеоном и Александром? Не скрывался ли в самих тильзитских соглашениях зародыш раздора и разрыва?» (149) . Дипломатические разногласия обнаружились довольно скоро во многих актуальных для каждого из государств вопросах, которые ставили на повестку дня повседневные политические реалии. Стратегического партнерства как‑то не получилась, особенно это стало заметно для посторонних наблюдателей уже в 1809 г. Имперские интересы двух «друзей и союзников» постоянно стали буквально «натыкаться» друг на друга. Не всегда партнерам удавалось решить даже мелкие неурядицы, не говоря уже о главных европейских политических проблемах, что вызывало неудовольствие и протесты сторон. Не случайно, например, Наполеону еще 9 декабря 1808 г. была подана аналитическая записка «Сжатое изложение общего положения в Европе в конце 1808 г.». После анализа проводимой политики в отношении других стран был сделан однозначный вывод: «С.‑Петербургский кабинет является на Севере пособником и комиссионером Великобритании»; «Союз Англии и России с каждым днем становится все менее сомнительным», а «франко‑русский союз – фальшивый, противоестественный союз, противоречащий прямым интересам тюильрийского кабинета» (150) .

Правда, Александр I долгое время старался формально не нарушать достигнутых договоренностей. Вероятно, он также был уверен в том, что его партнер и союзник с явными симптомами болезни комплекса победителя рано или поздно допустит стратегический просчет (151) . Ждать ему долго не пришлось – в 1808 г. Наполеон ввязался в испанскую авантюру и завяз в клубке им же созданных проблем на Пиренейском полуострове. Насильственная замена пусть, может быть, отвратительного, но легитимного короля Испании (союзника Франции с 1804 г.) на старшего брата Наполеона вряд ли могла порадовать российского монарха. Перед встречей в Эрфурте, на которую Александр I поехал с недоверием в сердце, он имел в Кенигсберге аудиенцию с прусским министром бароном Г.Ф.К. Штейном, и тот записал следующее: «Он видит опасность, грозящую в Европе, вследствие властолюбивых замыслов Бонапарта, и я думаю, что он согласился на свидание в Эрфурте только для того, чтобы еще на некоторое время сохранить мир» (152) . Уже сама встреча в 1808 г. двух союзников‑императоров в Эрфурте свидетельствовала о том, что дух Тильзита начал стремительно испаряться. Стараясь застраховать свои тылы, Наполеон просил Александра I помочь ему в случае вероятной войны с Австрией. Российский же император позволил себе проявить несговорчивость, хотя и был вынужден в итоге согласиться на совместные действия против австрийцев, но только в случае их нападения на Францию. В то же время российский император счел возможным заверить австрийского посланника князя К.Ф. Шварценберга в том, что Россия не нанесет удара по Австрии: «Я даю великое доказательство доверия, обещая Вам, что сделано будет все человечески возможное, чтоб не нанести вам ударов с нашей стороны; мое положение так странно, что хотя мы с вами стоим на противоположенных линиях, однако я не могу не желать вам успеха» (153) . Одновременно Россия сделала все, чтобы не допустить вовлечения в войну Пруссии, и Фридриху‑Вильгельму III было рекомендовано воздержаться от вмешательства в конфликт.