Ее последний герой - Мария Метлицкая

Найти Мишу Ходасевича оказалось непросто. Нашла, журналистские навыки не истребить.

Это был большой увалень, заросший густой бородой и сверкавший лысиной на затылке. Жил в Тушино в маленькой, довольно запущенной квартире. Миша молча выслушал непрошеную гостью и жестом пригласил в дом. На кухне у плиты возилась худенькая женщина с жидким хвостиком волос на затылке. В одной руке у нее была поварешка, а на другой сидел младенец месяцев шести. Из комнат доносилась музыка и девичьи голоса.

– Лена, жена, – коротко представил ее Ходасевич.

Сели на кухне, Лена подала чаю.

Ходасевич снова склонил голову набок и стал похож на сонного бурого медведя.

– Книжку? О Городецком? – удивился он. – Ну, я не знаю… Я же был совсем сопляк. Нет, помню, конечно, только что? Весь ужас с родителями, – тут его крупное лицо исказила гримаса боли, – самый основной ужас, происходил без меня. Дядя Илья отправил меня в Монголию. Боялся, наверное, чтобы и меня не приобщили. На похороны я не успел, все сделал дядя Илья. Ну, и потом помог с этой, – он огляделся, – квартирой. Давать ее не очень-то и хотели. А когда папа сидел, он тоже нам помогал. Это я помню. Правда, мама все злилась: кричала «подачки» и просила его устроить ее на работу. В общем, ничего особенного я не помню. Сначала детство и одно сплошное счастье. Потом это, с отцом, – и одно сплошное горе. А потом я уехал. Знаю, что они были друзьями, отец и Илья. Знаю, что он, Городецкий, сделал нам много хорошего. Вот и все, собственно. А потом мы потерялись как-то. Наверное, виноват в этом я. Или жизнь. Такие дела.

Комаров нашелся довольно быстро, спасибо Сети. Анна поехала в Энск, благо совсем недалеко, всего километров сто восемьдесят.

Приехала к обеду – и сразу в театр. Театр, точнее, театрик оказался очень милым: маленьким и ухоженным, выкрашенным в желтый цвет, в типичном классицистическом стиле, бывший особняк предводителя местного дворянства.

Строгий вахтер преградил ей путь:

– К Самому? А вы кто ему будете?

Она рассмеялась и показала удостоверение из журнала. Вахтер в богатых усах внимательно изучил документ и важно кивнул:

– Сейчас отзвонюся.

Не торопясь достал мобильник и вытянулся в струну.

– Василь Витальевич! Из столицы – журналистка какая-то. Название? Уточню! – И поднес к глазам удостоверение.

Анна тяжело вздохнула:

– Господи, ну просто сенатор!

Вахтер пробурчал:

– Главнее.

И пропустил.

Она поднялась по мраморной парадной лестнице в красном ковре. Дверь с надписью «Директор» оказалась основательной, глянцевой, богатого вишневого оттенка, со сверкающей медной ручкой и медным же звонком.

Анна усмехнулась и нажала на кнопку звонка.

– Войдите, – раздался утомленный голос.

За огромным дубовым столом сидел полноватый лысый мужчина, куривший толстую сигару.

Объяснились. Он внимательно слушал, наклонив голову и чуть кривя уголки толстогубого рта.

– Та-ак, – произнес директор, когда она замолчала. – Значит, книга о Городецком. Смешно, – заключил он, подняв на Анну блеклые светло-голубые глаза.

– Смешно? – переспросила она.

– Конечно, смешно, очень, – повторил он и широко, как бы душевно, ей улыбнулся. – А позвольте узнать, почто такая честь? За какие заслуги? Или герои в стране закончились? Да что он сделал, ваш Городецкий? Какой след оставил после себя?

Анна дернулась и, нервно кашлянув, поинтересовалась:

– Старые обиды, господин Комаров?

Он благодушно махнул рукой и откинулся в кресле.

– Да бросьте, какие обиды? Я ведь, по сути, ему должен всю жизнь в ножки кланяться! Если б не та история… Или вы, может, не в курсе? – Он уставился на собеседницу пронзительным взглядом.

– Я в курсе, – жестко ответила Анна. – И что дальше?

– А дальше, – медленно протянул Комаров, – это тогда я думал, что жизнь моя кончилась. Хоть в петлю, честное слово. Работу отобрали, жена бросила. Нет, правда, хоть в петлю, – повторил он и сладко зевнул. – А потом, знаете ли, все наладилось. Я-то, дурак, думал, что нет нигде жизни, кроме столицы. И творчества нет. А это не так! – Он слегка оживился. – Именно здесь, в этом театре, я нашел все. Понимаете, все: призвание, реализацию, счастье, семью. Достойно все получилось. Достойно прожита жизнь. – Он снова зевнул и продолжил: – Ехал сюда как на Голгофу, ей-богу. А потом как-то все получилось. Ура!

– Ура, – подтвердила Анна. – Значит, вы на него не в обиде?

Комаров задумался.

– Нет, какая там обида! Это сначала я его ненавидел, долго, лет десять. А потом… Вот цветы на могилку снесу. Ей-богу, снесу! И еще поклонюсь.

И Комаров широко улыбнулся.

– Не стоит, – сухо ответила Анна. – Не нужно ни цветов, ни поклонов. Я рада, что у вас устроилось.

– Более чем, – довольно кивнул Комаров. – Все очень достойно.

Анна встала и медленно пошла к двери. У самой двери обернулась.

– И вы не считаете его предателем и подлецом? – спросила она.

Комаров развел пухлыми ручками и снова сладко улыбнулся:

– Конечно считаю. Потому что правду люблю.

Анна резко вышла из кабинета и с силой хлопнула дверью. Точнее, попыталась хлопнуть: дверь, тяжелая, вальяжная, как и директор театра, хлопать не собиралась, пошла плавно и мягко, тихо и осторожно. Достойно, как говорил ее хозяин.

Она вышла на улицу и глубоко задышала, будто вышла из затхлой темницы. «Зачем ездила?» – удивилась она самой себе и медленно пошла по улице. Кружилась голова, и подкашивались ноги. Она шла по незнакомому и уютному городку и плакала, плакала… И так жалела себя!

Стася долго не соглашалась на встречу. Не о чем говорить. Точка. Какая статья? Про книгу и смерть Городецкого Анна ей не сказала, женским нюхом, тем, что острее, чем у гончих, поняла: не надо.

Но наконец Стася сказала:

– Вы же от меня не отстанете! Племя ваше такое…

Анна стерпела. Сговорились на пятнадцать минут беседы.

– В парке Горького, мне так удобно, – заявила Стася.

Анна пришла чуть раньше и села на скамейке. Ровно в назначенное время на дорожке появилась невысокая стройная женщина с короткой стрижкой, в больших темных очках. Огляделась, увидела Анну и направилась к ней. Из тех женщин, про которых говорят «маленькая собачка – до старости щенок». Тоненькая, мелкогрудая, если не приглядываться – просто девушка.

– Вы? – уточнила она.

Анна кивнула. Стася глянула на часы и присела.

– Спрашивайте, – сурово скомандовала она, – и побыстрее.

– Собственно… – начала Анна.

Собеседница перебила ее:

– Знаете, – она сняла очки и чуть наклонилась вперед, – ничего хорошего вы от меня не услышите, ни единого слова. Потому что доброго слова для этого человека у меня не найдется.

– Давайте злое, – обреченно вздохнула Анна.

Стася кивнула:

– А вот этого – сколько угодно!

Она достала пачку сигарет, закурила, закинула ногу на ногу и с усмешкой заявила:

– А что вы, собственно, ждете услышать от брошенной женщины? Беременной брошенной женщины? Как бы вы назвали человека, который связался с почти девчонкой, сделал ей ребенка и тут же ее оставил?

Анна неуверенно произнесла:

– Разные бывают ситуации…

Стася кивнула:

– Верно. Только он все про меня знал. Все! Что я одна на всем белом свете. Что зарабатываю сущие копейки. Что помочь мне некому, ни морально, ни материально, ни физически. И вот на этом вот фоне…

Она отвернулась и снова надела очки.

– Но, – осторожно заметила Анна, – вы же не пропали?

Собеседница усмехнулась:

– Странно, правда? Не пропала. Повезло, взял в жены один хороший человек.

Обе молчали. Стася всхлипнула и бросила сигарету в урну.

– И еще повезло знаете в чем? В том, что бог меня от него уберег. Вы же, наверное, «в материале»? – уверенно спросила она.

Анна кивнула.

– Ну, вот и прикиньте: Лиля, первая жена. Спилась. А от чего, спрашивается? Или из-за чего? Из-за него, своего муженька. Подумайте только: муж-режиссер не снимает жену, молодую, красивую и талантливую. Нонсенс, не правда ли? Вот она и пила… А у него принципы. Все снимают, а у него принципы. Лиля погибла из-за него, и все понимали это, и ее мать в том числе. Неважно, прямо или косвенно, он ее убил. А он всем твердил про «наследственный алкоголизм»… Ирма. Какая была красотка! Говорили, что все столбенели. Вы фотографии видели?

Анна кивнула.

– И что же? За пару лет он и ее уничтожил. Превратил в рабыню, в бабу, в кухарку. Ее перестали даже узнавать. А ему было спокойнее: прежняя Ирма была ненадежна, а эта уж точно никому не нужна.

Стася замолчала и достала новую сигарету.

– Ирмы не стало, зато остался Артур. Только не с ним. Зачем он ему? Лишняя забота, лишние хлопоты. Проще сдать и забыть. Он так и сделал. И продолжал веселиться. Мог бы в интернат, например, определить, а в выходные – домой. Парень пропал. Чья вина? А когда вернулся – он его выгнал. Просто выгнал, и все… Магда. Я ее видела. Как она страдала, господи! Он ее высушил, вымучил своей любовью. Увел от хорошего мужа, от дочки. И туда же, на свалку, как тряпичную куклу. А потом пристроился к этой… врачихе. А что, укол сделает, давление измерит, подаст, уберет, подотрет. Дело-то к старости. Вот и прикинул, и, кажется, не прогадал. Как он сейчас? При личном враче?