Троцкий. «Демон революции» - Дмитрий Волкогонов

Едва стали обозначаться контуры октябрьской победы, как тут же выяснилось: проблема прекращения войны требует первостепенного, первоочередного решения. Большевики, беря власть, обещали народу землю, хлеб, мир. Землю начали раздавать. Она, земля, обещала дать хлеб. Ну а мир зависел не только от большевиков. Все смотрели на новое правительство: сможет ли оно выполнить свое обещание. А оно ежедневно заседало по многу часов. Ленин председательствовал на заседаниях, которые рассматривали множество дел. Вот лишь несколько вопросов, вынесенных на Совнарком в ноябре и декабре 1917 года.

1. Об освобождении генералов Марушевского и Маниковского на поруки.

2. О реквизиции золота и назначении премий за его обнаружение (вопрос вносят тт. Троцкий и Бонч-Бруевич).

3. Предложение Троцкого о необходимости следить за буржуазной печатью, за гнусными инсинуациями и клеветами на Советскую власть и опровержение их.

4. Обмен мнениями по поводу привлечения ср. в министерства (так в тексте. – Д.В.).

5. О назначении т. Юлиана Лещиньского комиссаром по польским делам и Казимира Цеховского – его помощником.

6. Письмо священника Гапеина с предложением своих услуг Совету Народных Комиссаров в области отделения церкви от государства{109} и т.д.

Видимо, я утомил читателя, но на каждом заседании Совнаркома рассматривалось от 5 до 20 дел. Часто проходило не одно, а два заседания, продолжавшихся в общей сложности шесть-восемь часов. Фактически на ощупь отрабатывалась технология власти. Было много импровизации, субъективизма, случайного, мелкого. Некоторые вопросы рассматривались лишь для «истории», ибо практические следы их обнаружить трудно. В основном решались, конечно, крупные проблемы, которые закладывали фундамент новой, большевистской государственности. Особенно много было вопросов, связанных с продовольствием, транспортом, топливом. Быстро пришел черед рассмотрения и международных дел. Народ требовал возвращения солдат с войны. Надежда, что немцы немедленно заключат мир без аннексий и контрибуций, не оправдалась. Лишь спустя месяц они выразили согласие на переговоры.

На заседании Совета Народных Комиссаров 27 ноября 1917 года, под председательством Ленина и при участии Троцкого, Глебова, Сталина, Елизарова, Петровского, Эссена, Дзержинского, Козьмина, Бухарина, Урицкого, Шляпникова, Каменева, Боголепова, Шлихтера, Стучки, Аксельрода, Свердлова, Менжинского, Бонч-Бруевича, был рассмотрен вопрос «О составе мирной делегации для переговоров с Германией и перемирии. Об инструкции для ведения переговоров». На том же заседании постановили: «Назначить делегацию из трех членов: Иоффе, Каменева и Биценко. Инструкция о переговорах – на основе Декрета о мире»{110}.

Ведомство Троцкого отправляло советскую делегацию в Брест-Литовск, где 2 декабря 1917 года было заключено соглашение о перемирии, а 9-го числа того же месяца начались мирные переговоры.

Троцкий ежедневно анализировал ситуацию и докладывал Ленину. Вначале все пошло как будто по плану. Представитель германо-австрийского блока Р. Кюльман заявил: Четверной союз согласен с предложением российской делегации заключить всеобщий мир без аннексий и контрибуций. Но для этого необходимо выполнить условие – с этим принципом должны согласиться страны Антанты. Троцкий вновь обратился к правительствам союзных стран с призывом присоединиться к советской формуле: мир без аннексий и контрибуций. Ответом было молчание. Впрочем, этого следовало ожидать. А между тем Советское правительство уже приступило к демобилизации русской армии.

Поскольку страны Антанты не ответили на призыв Советской России, Кюльман 27 декабря заявил, что державы блока в таком случае не могут принять советской концепции мира. 5 января 1918 года было заявлено, что Германия и Австро-Венгрия будут согласны на мир при условии отторжения от России территории более 150 тысяч квадратных километров. Цинично используя право наций на самоопределение, провозглашенное Советским правительством, Германия поставила условием мира независимость Украины, отделение от России Польши, Литвы, части Латвии вместе с Ригой и Белоруссии. Помимо этого, по требованию немецкой делегации, Германии, кроме перечисленных территорий, должен был отойти Моонзундский архипелаг, а граница на землях южнее Бреста устанавливалась по согласованию с украинской Центральной радой.

Это известие Троцкий получил уже в Брест-Литовске, куда выехал по настоянию Ленина еще 24 декабря. Подъезжая к месту переговоров, он неоднократно выходил из поезда, встречался с руководителями местных советских органов власти, с жителями. Желая скорейшего подписания мира, они рассказывали, что русские окопы уже почти пусты. Троцкий не поверил, выехал на один-два участка фронта и убедился сам: немцам практически никто не противостоит. «Немецкий офицер, который провел Троцкого и сопровождающих его людей через линию фронта, докладывал, – как писал впоследствии министр иностранных дел Австрии Оттокар Чернин, – что советский комиссар, видя пустые русские окопы, все более и более мрачнел»{111}. Троцкий понимал, что ему предстоит бороться за мир не с позиции силы.

Когда он доложил ситуацию Ленину, Председатель СНК сразу же, не колеблясь, стал настаивать на подписании, как он выразился, «грабительского мира». Но подчеркнул, что должен посоветоваться в ЦК и Совнаркоме. Все мы хорошо знаем, какие острые разногласия вызвал этот вопрос у руководителей победившего Октябрьского восстания. Мне нет нужды вновь возвращать читателя к этой известной в истории драме. Я же постараюсь остановиться на некоторых нюансах той ситуации и позиции Троцкого. У представителей непримиримого крыла большевиков и эсеров, решительно выступивших против «грабительского мира» (их сразу окрестили «левыми коммунистами»), было твердое убеждение: революционная Россия сможет дать отпор германскому империализму с помощью международного пролетариата. Иллюзии близкого европейского революционного пожара были очень сильны. По настоянию «левых коммунистов» Совнарком принял решение о выделении двух миллионов золотых рублей на революционную пропаганду за рубежом. Кстати, и сам Троцкий, приехавший в Брест-Литовск, привез с собой несколько кип листовок и брошюр, адресованных солдатам австро-германского блока. С этой целью он взял с собой на переговоры К. Радека, яркого пропагандиста, обладающего бойким пером публициста. Троцкий не только верил в близкий революционный подъем в Германии, других странах, но и пытался сам, как только мог, инициировать этот процесс. Не случайно, что генерал Гофман и Кюльман на пленарном заседании делегаций 9 января 1918 года выразили протест против «агитационных воззваний советского правительства». На следующий день Троцкий решительно отмел этот протест: «Мы, представители Российской Республики, оставляем за собой и за нашими согражданами полную свободу пропаганды республиканских и революционно-социалистических убеждений»{112}.

Троцкий, прогуливаясь вечером вместе с Каменевым, Покровским и Караханом по булыжной мостовой старой крепости, где разместились делегации, мучительно думал, как, не теряя революционного реноме России, вывести ее из войны. Он понимал, что российская делегация, ведя сепаратные переговоры, дает большие козыри Четверному союзу. Кюльман цинично, хотя и закамуфлированно, давал понять, что русская делегация приехала подписать лишь капитуляцию и что высокие рассуждения Троцкого о справедливости, праве наций на мир, самоопределение – лишь революционная косметика. Диктует тот, у кого сила. Едва ли Кюльман чувствовал, что державы блока, навязывая России кабальные условия, сами стоят на краю катастрофы. Размышляя вслух, проходя вдоль длинного забора из колючей проволоки, опутавшей крепость, Троцкий вполголоса говорил членам делегации:

– Будем затягивать переговоры. Когда я встречался с Владимиром Ильичем в Петрограде во время перерыва на переговорах, он дал нам такую инструкцию: тянуть словесные баталии как можно дольше. Если немцы предъявят ультиматум, то договор придется подписать на немецких условиях.

– Но нельзя же тянуть бесконечно… Немцы этого просто не позволят, – возразил Каменев.

– Есть надежда, что наша трибуна способствует повышению революционной напряженности в Четверном союзе. Волна революции там пошла на подъем…

Когда приступили к обсуждению немецкого проекта мирного договора, Троцкий сражался почти по каждому пункту.

Оттокар Чернин, написавший позже книгу «В мировой войне», отводит немало страниц переговорам и характеристике Троцкого. Видимо, небезынтересно привести некоторые его наблюдения. «Троцкий, – пишет О. Чернин, – несомненно интересный, умный человек и очень опасный противник. Он обладает выдающимся ораторским талантом, способностью быстро и умело вставлять реплики, что я видел нередко, и притом с той наглостью, которая присуща его расе…» Оставим на совести Чернина его антисемитский выпад, отметив вместе с тем высокую оценку ума Троцкого. Автор книги отмечает, что глава советской делегации в определенные моменты становился циничным в своей откровенности: на мой вопрос, писал австрийский министр, какие условия Россия может принять, Троцкий ответил, что «он не наивный человек, как нам кажется. Он точно знает, что сила самый веский из всех аргументов и что Центральные державы в состоянии забрать у России ее провинции…»{113}.