История рода Олексиных - Борис Львович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Барышню и ее горничную с вечера не видел, не спускались они, Роман Трифонович.
— Не буди, пусть обе отоспятся, молодые еще. Набегались в коронацию.
Евстафий Селиверстович степенно склонил голову.
— Видать, крепко спят с устатку-то. И грохот не разбудил.
— Ну, я-то как раз от грохота и проснулся.
— В семь часов сорок пять минут все пожарные части подняли по общей тревоге.
— Пожар, что ли?
— Узнавал. Пожаров нет, на Ходынское поле помчались. Говорят…
— Чего замолчал? — усмехнулся Хомяков.
— Слух непроверенный, потому и замолчал. Так что, как изволите.
— Ну и что за слух?
— Говорят, несчастье там большое, — понизив голос, сказал Зализо. — Людей подавили, говорят.
— Много?
— Говорят, небывало как.
— Любим мы преувеличивать. — Роман Трифонович подписал три письма, вложил в конверты. — Скажешь посыльному, чтобы развез по адресам. У меня — две деловые встречи. Вернусь к четырем.
Встречи были следствием вчерашних антрактных знакомств, которые следовало закрепить. Обе прошли удачно, Хомяков был доволен и возвращался домой в начале пятого с улыбкой.
У особняка растерянно топтался молодой человек в тесноватом гимназическом мундирчике.
— Ваня? Добрый день. Надюшу ждете?
— Мы утром условились встретиться, но их нет до сих пор.
— Проспала, вероятно. Проходите, сейчас разыщем.
— Трупы видел, Роман Трифонович, — тихо и очень озабоченно сказал Ваня, когда они шли к подъезду. — Целый воз трупов. Синие все. И оборванные какие-то.
— Целый воз?
— Говорили, что с Ходынского поля.
— Не сообщайте этого дамам.
— Как можно, Роман Трифонович…
— Нади нигде нет, — вместо приветствия сказала Варя, едва заметив почтительно поклонившегося Каляева. — Ни ее, ни Фенички.
— И не завтракала?
— Их никто не видел. — В голосе Вари уже слышались нотки тревожного раздражения. — Понимаешь, никто.
— Проходите в гостиную, Ваня. — Роман Трифонович проводил неожиданного гостя и тотчас же вернулся. — Она говорила, куда собирается идти?
— Она ничего мне не говорит. — Варя нервно ходила из угла в угол. — Избаловал девчонку. Непозволительно избаловал.
— Где же она может быть? — озадаченно спросил Хомяков.
— Да где угодно. Даже на Ходынском поле.
— Ну уж… Уж это слишком. — Роман Трифонович, не глядя, нащупал кресло и обессиленно опустился в него. — Нет, нет, Варенька, этого не может быть. Не может…
Они глянули друг на друга, столкнувшись ищущими ответа напряженными глазами. И сразу поняли: может. Может и так быть. Вполне укладывается в ее характер. Захотела — и пошла. Просто под воздействием вдруг возникшего желания. Поняли и замолчали. Варя села в кресло напротив, и молчали они долго. Потом Хомяков вдруг сорвался с места и ринулся в малую гостиную, где в одиночестве маялся Каляев.
— Надя не говорила, куда намеревалась сегодня пойти?
— Нет, — несколько растерянно сказал Ваня. — Я с нею давно не виделся. А Феничка сказала, чтобы я ждал их у памятника Пушкину. Я с одиннадцати жду. А почему вы спрашиваете?
— Нету ее нигде, — растерянно сказал Роман Трифонович. — С утра никто не видел…
Распахнулась дверь, и в малую гостиную без доклада вошел Василий Иванович в пыльных брюках, пыльном пиджаке.
— Надя в больнице Пирогова, — сказал он. — В хирургическом отделении. Передал с рук на руки старшему врачу Чернышеву Степану Петровичу.
— Жива?.. — сдавленно и почему-то очень тихо спросил Хомяков.
— Без сознания. — Немирович-Данченко рухнул в кресло. — Врач просил Варю приехать, кое-что привезти. Список я ей вручил, помчалась переодеваться. Дай закурить, Роман.
Роман Трифонович бросил на стол золотой портсигар и быстро вышел. Василий Иванович достал сигару, прикурил. Посмотрел на замершего, побелевшего, как простыня, Каляева, сказал резко:
— Сядь! Не маячь перед глазами.
Ваня послушно сел напротив, не отрывая взгляда от хмурого усталого корреспондента. Василий Иванович курил сигару как папиросу, по всей вероятности даже не замечая, что он курит.
— Это вы ее нашли? — робко спросил Каляев.
— Что?.. Да.
— В больнице?
— Нет.
Бесшумно вошел Евстафий Селиверстович:
— Роман Трифонович и Варвара Ивановна уехали. Просили их обождать.
— Вели водки подать да чего-нибудь перекусить.
Зализо молча поклонился и вышел.
— В куске балаганного брезента, — вдруг сказал Василий Иванович. — А больницы переполнены, раненые в коридорах лежат. Символ какой-то, что ли? Знамение?..
— Прошу, — сказал дворецкий, открыв двери, ведущие в буфетную.
В буфетной на столе уже стояли холодные закуски и графин водки. Они сели, и Зализо сам наполнил рюмки, поскольку ни буфетчика, ни кого-либо из прислуги не было.
— Принеси рюмку и налей себе, — хмуро сказал Немирович-Данченко.
— Я на службе, Василий Иванович, — с достоинством отказался Евстафий Селиверстович.
— Ты на службе, а Надежда — при смерти!
Зализо послушно принес такую же рюмку. Корреспондент лично наполнил ее и встал. И молчал. И остальные тоже встали и тоже молчали.
— Господи, не верил я в Тебя, как должно, в гордыне своей и суете! — с надрывом выкрикнул вдруг Василий Иванович. — Но если Ты есть, Господи, не допусти! Не допусти, Господи, гибели ее. Лучше нас, нас троих порази громом своим, не ее!..
Одним махом опрокинул рюмку, рухнул в кресло, закрыл лицо ладонями. И Зализо с Каляевым выпили до дна водку и тоже молчали. Потом Василий Иванович отер лицо, вздохнул:
— Простите и за театральность,
