Стихотворения и поэмы - Виссарион Саянов

230. ОРЕНБУРГСКАЯ ПОВЕСТЬ

ПОСВЯЩЕНИЕ

Эту дней давно минувших повестьЯ тебе дарю, Егор Синицын.Будет в ней рассказано на совесть,Как скакали вместе по станицам.

К Оренбургу, к Орску нет дороги,Обмелели вдруг степные реки.Верный друг мой, на барсучьем логеМы с тобой расстались не навеки.

Над степями снова дым полынный,А на взморье стаи белых чаек.Будут помнить этот сказ былинныйИ Кубань, и Дон, и Орь, и Яик.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Тихо в штабе Фрунзе; конный ординарецДремлет на попоне в рыжих сапогах,Семь друзей сибирских, не снимая малиц,Спят на сеновале с «Шошами» в руках.Холодок нежданный лужи подморозил,В каменной времянке тлеют угольки,И висят шинели у высоких козел,К потолку высокому тянутся штыки.И лежит, потрепанный, возле балалаекПесенник, где песня про казачий Яик,Про былые встречи в том краю желанном,Как скакали конники над степной рекой,Как скакали конники по родным курганам,Слушая до полночи звон сторожевой.

Снова юность славится, и с какою силоюСразу вспоминаются юность и печаль…Где же повстречается та подруга милая,Что зовет любимого в огневую даль?

В эти ночи темные лишь в одном окошкеДо рассвета позднего не гасили свет…Часовых сменяют на ночной дорожке,Только командарму вовсе смены нет…

Свод небесный с вечера тучами задернется…До зари не гаснет ясный огонек…Занавески серые… небольшая горница…С папироски тянется голубой дымок…

Михаил Васильич над походной картойМолча коротает медленную ночь,Ту, что оплывает синевой неяркой,Словно лампа чадная, над прохладой рощ.Кто-то донесенье ножом нацарапалНа своем планшете, а флажки горят…Фрунзе вспоминает не про тот Сарапуль,Где на войско Гайды конники летят…

Нет, другая дума мучит командарма —Телеграмму Ленина вспомнил в тишине.В ней приказ секретный: наступать ударно,—Ведь Уральск в осаде, Оренбург в огне.В ней приказ секретный…                                        По болотным кочкамКонные дозоры скачут на рысях,Наши агитаторы в войске колчаковском —Казаки лихие с сединой в чубах.

Эта ночь сегодня кажется короткой,И взволнован Фрунзе думою одной —Что над той же самой фронтовою сводкойНаклонился Ленин в тишине ночной.

Печка разгорелась, и трещат поленья,Фрунзе долго смотрит, как огонь горит…«Много в жизни сделало наше поколенье,Многое еще нам сделать предстоит…»

Он на пламя смотрит — словно голос слышит…Воздвигают зори города во мгле.Как теперь Россия торопливо дышит,Припадая грудью к дорогой земле!

Вдруг стучатся в двери: входит, пригибаясь,Проклиная басом рост саженный свой,В оренбургской бурке тот усач-красавец,Что в бою недавнем отстоял Сулой.

Он в груди могучий, по-казачьи с чубом,У него нагайка длинная в руке.

«Хоть была горячка, всё же не порубан,Конь мой быстроногий вынес налегке», —

Сразу он промолвил, козыряя лихо.Все проснулись в штабе от подобных словИ хватают ружья.                               Усмехнулся тихоБасовитый конник, приподнявши бровь.

Сел Егор Синицын, загремели шпоры…«Что ж, — промолвил Фрунзе, — будут                                                               разговоры…Я тебя, признаться, вызвал неспроста:Мне из Приуралья донесли дозоры,Будто не в порядке сотая верста».«Там, где Липцы?» — тихо вымолвил Синицын.«В Липцах»…             — «Быть не может. Я признаюсь вам,Что совсем недавно из родной станицыПринесли мне вести — я не верил сам, —По станицам нынче всюду есть комбеды,А полков казачьих сосчитать нельзя…До последней доли, до большой победыУ меня в станицах верные друзья.В Липцах рыжий Берест, бывший подхорунжий,Синяя фуражка да шинель до пят.Мы, на веки вечные связанные дружбой,Вместе горевали у седых Карпат.В Липцах мне родные почитай что всюду,В каждом пятистеннике — сваты, кумовья…Что бы ни твердили, доколь сам не буду,Никакому домыслу не поверю я».Он глядел на Фрунзе.                               Командарм, нахмурясь,По широкой карте расставлял флажки.Топали копыта вдоль узорных улиц,И дымком тянуло с голубой реки.

«Ты не прав, Синицын… Что же — дружба дружбой…Ну, а вдруг изменник этот подхорунжий?Завтра мы проверим…»                                   — «Михаил Васильич,Я прошу по чести отпустить меня.Если там невнятица — горя не осилишь,Я сейчас на Липцы погоню коня…»— «Подожди, Синицын!»                                         Стало шумно в штабе,Чай простыл в стакане. Догорел огонь.Ординарец верный, в смехе рот осклабив,Разбирал винтовку.                                  За оградой коньРжал неутомимо, — словно звал в дорогу,В Липцы — в дом заветный, к Золотому Логу.

Поглядел Синицын: словно в песне старой,Луг покрыт туманом — белой пеленой,Дикий мак пылает у крутого яра,И бежит дорога серой колеей.

«Ты уже уходишь?»                           — «Скоро мы вернемся», —Отвечал Синицын, шпорами звеня.Он в дверях широких с рыжим незнакомцемРазошелся хмуро и позвал коня.

«Путь на Липцы…                            Степи…                                       Песню лебединуюВ этот полдень горестный ковыли трубят…Командарм рассердится… голову повиннуюПреклоню без ропота…                                       Что же… виноват.Сорок верст дорогами да семнадцать берегом,По крутым обочинам всходит лебеда.Удивится, стало быть, как вернемся с Берестом,Старые товарищи — не разлей вода».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Степь от Приуралья тянется угрюмо,Словно это море спит, окаменев.Двести верст проедешь, а не слышно шума,Только ветер с юга плачет нараспев.По степям широким пролетят станицыНад озерной гладью, над обрывом рек,Низкий дом над кручей озарит зарница —И опять по склонам тает желтый снег.А станицам были имена от векуПо победам русским в дни былой войны,Там была и Лейпцигская — с мостом через реку,С улицей широкой, что прямей струны.Казаки прозвали ту станицу Липцы,Посадили липы, — на широкий дворПрилетали часто аисты-счастливцыОтдохнуть немного — и опять в простор.В Липцы гнал Синицын коня вороного,Но не Берест в думах: старое крыльцо,Словно из тумана, выплывает снова…

Платок оренбургский, милое лицо…«Варенька, Варвара, нет по ПриуральюНи одной казачки с черною косой,Что прошлась бы лебедью, накрываясь шалью,Как проходишь в праздники ты по мостовой.Как взглянул я с юности в те глаза глубокие,Как увидел отроком ту голубизну, —Стала ты мерещиться в ночи одинокие,Юность мою горькую степью расплеснув.

Годы невозвратные — годы стародавние,Нынче вспоминается тихий дом со ставнямиИ обрыв заброшенный, за обрывом — озеро.В осень позабытую рано подморозило,Озеро покрыло пеленою белойС Пьяного Баксая до Луки Горелой.

Ты, смеясь, промолвила, что мне не осмелитьсяПо ледку хрустящему в раннем сентябреПроскакать до берега, где плясунья-мельницаКрыльями расхлопалась на седой заре.

Я коня любимого потрепал по холке,Сразу, не подумавши, дал я шенкеля,В синем зорном отсвете запылали колки,Плача, под копытами проплыла земля.

Вдруг у самой мельницы лед сломался…                                                                      Милая…Утопил я в проруби своего коня…Сквозь тот лед убористый выгребая с силою,Я услышал издали: ты зовешь меня…

Чтобы вместе видеть прикаспийских чаек,Чтобы вместе вечером наши песни петь,От отца бежали мы на зеленый Яик.Там тянул по плавням я севрюжью сеть.

Но настало время — и гроза-разлукаРазвела негаданно, разлучила нас.Голову кудрявую боль моя и мукаСеребром посыпали в тот вечерний час.

Ты вернулась в Липцы, а я на КарпатыВместе с новобранцами поскакал тогда.Где ж друзья-товарищи?                                         Падают солдаты…Под копытом выжалась из камней вода…

Варенька, Варвара… Где живешь ты ныне?Так же ль реет в Липцах полушалок твой?Так ли, как и прежде, скачет конь по льдине,Где тряхнул я в юности русой головой?Как услышишь топот, выйди, пригорюнься,Это я, Варвара, снова прискакал,По приказу нашего командарма ФрунзеВсе полки казачьи перешли Урал…»

Небо разноцветное отпылавшей осени…Словно память юности, за холмом встаетСтарый клен с подпоркою… На кривой искосинеКто-то, призадумавшись, медленно поет.

Вдруг из-за пригорка, рядом вырастая,Вышел дед станичник — голубой лампас…«Кто такой?»— «Приезжий».— «Из какого края?»— «Я — Егор Синицын».— «Не похож на вас».— «Мы с тобой соседи».— «Что-то мне не помнится…»— «Вареньку Еланову знаешь, дед Орел?»— «Ты ль это, Егорушка?Тетушка покойницаВсе глаза проплакала,Как овес отцвел…Ты теперь откудова?»— «Из Москвы, из города…»— «Стало быть, вернулся в староотчий край,—Дед промолвил весело, усмехнувшись в бороду,И прибавил ласково: —Что же, руку дай…»

— «Дед Орел, —Задумчиво говорит Синицын, —Как живете нынче вы?»— «Что ж, не знаешь сам?Жить хотят по-новому старые станицы:Кулачье — за белых,Мы — к большевикам…Ты-то большевик ли?»

— «Большевик».— «Понятно,Оттого фуражка с красною звездой…Ты надолго в Липцы?»— «Нынче же обратно,Может, завтра утром вновь начнется бой».— «По какому делу?»— «Вспомнил дни былые,Вас решил проведать — так ли всё сбылось?..»

По степи телегу мчали кони злые,Приближался быстро мерный скрип колес.

На телеге этой казаки в попонах,Словно в черных бурках, в бочке — самогон,Старший на Синицына смотрит удивленно…

Подбегают с шашками с четырех сторон…Рот заткнули тряпкой, закрутили руки,Бурку разорвали, в Липцы повезли…

Встретил неприветливо после лет разлукиКрай отцов прославленный…                                                Тлели ковыли…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ