Вуали Фредегонды - Жан-Луи Фетжен

— Пошли…

Все одновременно тронулись с места. Над толпой повисла тишина. Глаза принцессы были опущены. Она не поднимала их, пока Зигила приветствовал ее будущего супруга от имени короля Атангильда. Затем он отступил в сторону — и Брунхильда подняла глаза. Зигебер стоял прямо перед ней. Ни он, ни она не сделали ни единого жеста, словно на мгновение окаменели. Затем среди тишины раздался резкий звук лютни, а за ним — слащавый голос, торжественно произнесший по-латыни:

— De domno Sigibertctho rege et Brunichilde reginal.

Принцесса вздрогнула от неожиданности, увидев рядом с королем человечка лет сорока, по виду южанина, одетого и причесанного на римский манер. Он улыбнулся ей, коротко поклонился и под аккомпанемент стоявших позади него музыкантов начал декламировать:

О, дева, которой я восхищаюсь, которую возлюбит будущий супруг,Не сравню тебя с нереидой, возникшей из глубин Иберийского моря,Ни с прекраснейшей нимфой лесов и лугов —Все они склоняются пред тобой.На твоих лилейных щеках расцветают розы.Роза и лилия, золото и пурпур соперничают в красоте,Но не могут сравниться с тобой.Сапфир, бриллиант, хрусталь, изумруд, яшма — все побеждены.Испания подарила миру новую жемчужину.[73]

Проговорив все это, человечек поклонился с нарочито скромной улыбкой, но явно довольный собой. На тот короткий миг, пока он оставался склоненным, взгляды жениха и невесты снова встретились, и видно было, что оба едва сдерживают желание расхохотаться. И, словно бы этот заговорщический обмен взглядами наконец разрушил какую-то невидимую преграду между ними, Зигебер приблизился к Брунхильде и взял ее за руку.

— Благородная принцесса, могу я представить вам одного из наших наиболее знаменитых поэтов? Это Венанс Фортунат, специально прибывший из Италии, чтобы воспеть нашу свадьбу… и вашу красоту.

— Моя красота, безусловно, не заслуживает таких похвал, — ответила Брунхильда, в свою очередь поклонившись, — но это самые прекрасные стихи, которые я слышала… со дня моего прибытия в Галлию.

Улыбка, освещавшая круглое лицо Фортуната, слегка померкла, когда он почувствовал сдержанность этого комплимента. Не хочет ли вестготская принцесса сказать, что поэты при дворе ее отца в Толедо самые талантливые на всем Западе?

— Это только самое начало, — проговорил он уже не так уверенно. — Может быть, вы окажете мне честь выслушать всю мою эпиталаму?[74]

— Ну конечно! — заверил его Зигебер, от души хлопнув по плечу, — от этого удара поэт слегка пошатнулся.

Затем Зигебер отвернулся и, предложив Брунхильде руку, провел ее вдоль рядов воинов, священников и знати, выстроившихся у входа во дворец, чтобы каждый мог ее приветствовать. Все были очарованы изяществом, с которым девушка отвечала на приветствия, порой неуклюжие, но еще больше восхищены непринужденностью, с которой она заговорила по-латински с епископом Эгидием, и почтительностью, с которой обращалась к наиболее знатным вельможам королевства и королю Хильперику.

Позже, когда слуги будущей королевы отвели ее в приготовленные для нее покои, чтобы она отдохнула перед церемонией бракосочетания и свадебным пиром, Готико приблизился к королю с довольным видом и спросил

— Ну? Скажете, я был не прав?

Зигебер покачал головой. Его лицо светилось блаженством.

— Она более чем прекрасна, — тихо произнес он. — Даже если бы ее сестра обладала лишь четвертью ее красоты — она тоже могла бы считаться очаровательной женщиной.

Готико уже собирался ответить, но Хильперик, слышавший этот разговор, опередил его:

— Говоришь, у нее есть сестра?..

Слишком много имен, чтобы удержать их в памяти, слишком много вина, шума и церемоний, смысла которых она не понимала… Брунхильда чувствовала все большую растерянность среди этого варварского пандемониума,[75] от которого, казалось, содрогались мощные каменные стены дворца. Жара в центре парадного зала была удушающей — не столько из-за стоявших между столами жаровен, над которыми кипели огромные котлы, сколько из-за огромного скопления людей, находившихся в постоянном движении: Здесь были сотни приглашенных, которым с трудом удалось разместиться за столами, а также тысячи слуг, музыкантов, играющих на лирах или арфах, жонглеров, танцоров и даже дрессированный медведь; происходящее, судя по всему, привело зверя в панику — его увели, после того как он глубоко расцарапал ударом когтистой лапы руку своего поводыря.

Зрелище, которое предстало глазам Брунхильды, поначалу захватило ее — настолько оно отличалось от всего, к чему она привыкла в Толедо. Здесь никто не замолкал, в то время когда говорил король. У всех была одинаковая глиняная посуда, всем подавались одни и те же угощения, и слуги не толпились вокруг короля и знатных гостей, позабыв об остальных. Юной королеве все это скорее напомнило пир воинов, чем свадебный ужин, и лишь некоторое время спустя она поняла почему: за исключением немногих танцовщиц, скользивших между столами, в зале не было ни одной женщины. Здесь были только мужчины в расцвете лет — ни детей, ни стариков, если не считать метцского епископа Вилисия. Почти все они были военачальниками, герцогами, графами или королями. Даже если она сейчас не могла вспомнить ни их имен, ни земель, из которых они прибыли, Брунхильда понимала, что каждый из этих сотен командует другими сотнями или тысячами, и что этот пир был одновременно местом для демонстрации военного могущества, призванной смутить возможных противников. Осталось понять, кому именно Зигебер адресует это иносказательное послание. На его соседей по столу, во всяком случае, оно не производило никакого впечатления, словно не было ничего более обыкновенного, чем это ужасное сборище варварских военачальников, тесно сгрудившихся за столом, вопивших во весь голос и так набрасывавшихся на еду, словно их уже долгое время морили голодом. Справа от нее митрополит Эгидий вполголоса разговаривал с одним из палатинов[76] королевства, графом Раушингом. Слева сидел Хильперик, отныне ее деверь, и откровенно зевал.

Когда он заметил, что новоиспеченная королева на него смотрит, то протер глаза и выпрямился.

— Простите меня, — сказал он. — Должно быть, я слишком много выпил, к тому же вчера не спал до поздней ночи.

— Надеюсь, не я была тому причиной?

Хильперик улыбнулся и, казалось, немного оживился. Он облокотился о стол, бросил насмешливый взгляд на Эгидия и сделал королеве знак наклониться к нему.

— Именно вы! — заговорщицки прошептал он. — Если бы эти мерзавцы-епископы вас не отпустили, мы бы сами поехали освобождать вас!

— Вы… вместе с королем?

— С королем, ну да… Я тоже король… В нашей семье все короли, вот так! Даже наша сестрица Хлодосинда была королевой Ломбардии, пока не померла… И вот это-то их больше всего бесит…

Брунхильда едва удержалась, чтобы не повернуть голову к своему соседу справа. Хильперик говорил слишком громко, и язык у него явственно заплетался. Ей показалось, что архиепископ справа от нее замолчал.

— Церковь! — презрительно фыркнул Хильперик. — Я вам так скажу: Бог правит небесами и предоставил нам править на земле. И знаете что?

Он положил ладонь на ее руку и еще больше придвинулся — так близко, что она ощутила винные пары в его дыхании.

— Бог только сотворил людей, и все. Это Иисус нами занимается…

Королева поискала глазами Зигебера, но он оживленно разговаривал с кем-то из своих стражников. Было очевидно, что Эгидий слышал слова Хильперика, хотя и делал вид, что ничем не интересуется, кроме содержимого своей тарелки.

— Бог и Иисус — это одна сущность, — прошептала она.

— Ха!

Хильперик откинулся на спинку кресла. На мгновение Брунхильде показалось, что кресло сейчас опрокинется, но все же король удержал равновесие и снова придвинулся к ней, подняв указательный палец. Глаза его блестели.

— Так нам говорит Церковь. Но кто создал Церковь — Бог или Иисус?

Он говорил слишком громко, и митрополит уже не мог делать вид, что не слышит. Брунхильда смущенно улыбнулась Эгидию и опустила глаза, стараясь не покраснеть.

— Кажется, речь идет о богословских вопросах? — спросил Эгидий. — Простите, что я вас перебил. Вы говорили о Святой Троице?

— Нет, — отвечал Хильперик еще громче. — Мы говорили о Церкви. Ничего серьезного…

Смысл сказанного дошел до него несколько мгновений спустя, и он разразился смехом — чего митрополит предпочел не заметить.

— Вот, сестричка, — прошептал затем король Руанский на ухо Брунхильде. — Что бы они там ни говорили, но Церковь — это не Бог. Только короли происходят от Бога, и они это хорошо знают, франкские короли… Но они молчат. Не забывайте об этом!