Анн Предай - Анри Труайя

– Так готовить обед, мадемуазель?

– Обедайте сами и не трогайте нас, – отрезала она.

Войдя к себе в комнату, она села на стул. В голове гудело. Чуть погодя в дверь постучали. Это был Пьер. Плечи опущены, глаза полны слез.

– Послушай меня, – обратился он к ней, – вот что я думаю. Я напишу ей письмо, в нем будет сказано, что мы больше никогда не должны встречаться. И покажу это письмо тебе…

– Делай что хочешь, мне все равно, – сказала она. – А сейчас оставь меня.

– Да, да, Анн, я ухожу.

Пятясь, он вышел и закрыл за собою дверь.

Пьер изорвал исчерканную страницу и выбросил обрывки в мусорную корзину. Это была уже седьмая попытка написать письмо. Он никак не мог подобрать соответствующие его смятению слова. Да и как объяснить Элен, что никогда и ни к кому не испытывал он столько нежности, столько уважения, но не может идти против воли дочери? Как оправдать перед ней необходимость отречения от будущего ради сохранения верности прошлому? Он оттолкнул от себя пачку чистой бумаги, поднялся и заходил по кругу. Что это – комната или тюремная камера? Он ходил и ходил, от одной стены к другой, не находя покоя ни ногам, ни мыслям. Перед ним было две беды: возможность потерять Элен и недовольство Анн. Нелегкий выбор. Весь день Пьер чувствовал себя осужденным. Вечером за столом, на глазах Лорана и Анн он чуть было не расплакался. Лоран о тлевшей в семье драме ничего не знал. Анн беспокоил лишь пожар в издательстве «Гастель». Занятно все же получается с этим Лораном. Просто из любопытства пройти по улице Сервандони, вернуться назад и с безразличным видом бросить: «Главное, что обошлось без жертв». Анн сердило его философское отношение к тому, что для нее стало истинным бедствием. Их легкая перебранка освобождала Пьера от необходимости участвовать в беседе. Сразу после ужина он заперся у себя в комнате. Ему хотелось одного – умереть. Только он не знал, как. Сподобился бы Господь, дал бы ему как следует по затылку, и рухнул бы он на подломленные колени, успев лишь сказать: «Спасибо!» Но смерть как раз и не приходит, когда больше всего нужна. Каким же гневным становился взгляд Анн, случайно останавливаясь на нем! Перед ее черными глазами Пьер терял всю свою значимость, перед ними он будто плавился и растекался. Его судили, и он присутствовал на собственном процессе. Женщина – судья! Нет, скорее женщина – прокурор! Этакое олицетворение справедливости, непогрешимости, правоты… Железный порядок, кандалы, последнее слово, остро заточенный нож гильотины… Навечно осужденный, он боялся ее и в тоже время не мыслил жизни без нее. Доброе слово Анн поддерживало в нем желание жить. Подобное угнетение он испытывал и прежде, со стороны Мили. Но Мили – это еще и любовь, кокетство, смех, духи, обнаженное тело между простынями, новые наряды, путешествия… С ней ему было тепло от сознания, что он – вместилище сторонней воли. И он вдруг представил ее себе так живо, что у него заболело сердце. Никто и никогда не займет ее место в его душе. Но кто говорил о подобной замене? С Элен – совсем другое. Кроткий дружеский альянс. Благоразумное единение на склоне лет. Вот чего не понимала Анн. Может, он не сумел этого объяснить? Может, вернуться к разговору позже, на свежую голову она станет покладистее? Три шага направо, четыре налево – вот и вся комната. За окном властвовала ночь, колеса машин шуршали по мокрой от дождя мостовой. И он что же, должен нанести ничего не подозревавшей Элен такой жестокий удар? Нет, он не имеет на это права. Как он одинок, как бессилен, растерян…

Пьер вышел в коридор и в нерешительности остановился возле комнаты дочери. За дверью – глухая тишина. Он посмотрел на часы: двадцать минут первого. Анн, должно быть, спит, в объятиях Лорана. Пьер вернулся в свою комнату полный отчаяния, сел за стол и принялся писать.

24

Луиза поставила на стол дымящийся кофейник и небольшой кувшин с молоком. Анн нетерпеливо наполнила свою чашку. Ночью она почти не спала. Голова была тяжелой и побаливала. Поднявшись раньше мужчин, Анн рассчитывала, что завтрак поможет ей поправить самочувствие. Она проглотила кофе, но болезненное состояние не проходило. Анн казалось, что эту смесь усталости, ломоты в голове и отвращения она несла в себе всю свою жизнь. Все время ее донимали одни и те же мысли. Бегали по круг у, словно ослик, привязанный к колодезному вороту. Открылась дверь, появился отец – в халате, со щетиной на щеках и отчаяньем в глазах, облаченный в знакомую униформу мученика. Точно такой же вид у него был сразу же после кончины Эмильен. Комедия да и только… Он чуть слышно процедил «доброе утро». Анн никак не отреагировала. Не осмелившись поцеловать ее, неприкаянный и сгорбившийся, он присел к столу. Луиза принесла ему купленную по дороге газету. Он положил ее, не читая, возле тарелки. Анн налила ему кофе, добавила в чашку горячего молока. Пьер с жаром поблагодарил ее:

– Спасибо, дорогая моя.

Его взгляд выпрашивал прощение. Сердце Анн взбунтовалось. Теперь она сердилась на отца за то, что он иссушил все источники ее нежности. Именно отец навсегда сделал ее ожесточенной, бесчувственной, черствой. Обоюдное молчание – вот их удел на будущее. Он пил, он ел, а она спрашивала себя, как он может после всего этого думать о еде. Когда он опорожнил свою чашку, она со скрытой злостью наполнила ее до краев. А Лоран, который только и знает, что спит! Какой же он легкомысленный! Может, пойти разбудить его? Но для чего? Хотя вот он и сам на пороге. Должно быть, его поднял запах кофе. Длинные волосы падали ему на щеки. Он тоже был небрит.

– Доброе утро, Анн. Доброе утро, Пьер.

Лоран сел к столу и Анн подала ему кофе. И снова наступила плотная, удушливая тишина. Лоран перетащил газету к себе.

– Что-нибудь есть о пожаре? – спросил он.

– Я не знаю, – глухо отозвался Пьер.

Лоран развернул страницу, пробежал колонки сверху донизу и громко объявил:

– Ну вот! Происшествие в издательстве «Гастель». Вчера, около часу ночи в помещении… неожиданно возник пожар… – Он монотонно читал до тоски знакомые газетные штампы: – Благодаря быстрому вмешательству пожарных… Причина возгорания пока не установлена…

Согласно некоторым уликам, речь может идти о случайном коротком замыкании… При этом гипотеза о злоумышленном акте полностью не исключается…

Анн вспомнилось восклицание Марселя: «Точно, кто-то из своих все это подстроил…» Ее раздражение на обоих мужчин нарастало с каждой минутой. Анн оставила их наедине друг с другом и вышла на кухню.

– Я собираюсь за покупками, – объявила Луиза.

– Не надо, – возразила Анн, – я сама. – И с облегчением выбежала на улицу.

Когда с кошелкой в руках она вернулась домой, Лоран с отцом продолжали о чем-то спорить, так и не выйдя из гостиной. Оба небритые, насупленные. В общем, воскресенье испорчено.