Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 1 - Наталья Г. Леонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вижу во сне: я иду какой-то замоскворецкой улицей, то ли Ордынкой, то ли Якиманской или Полянкой; улицей, ведущей от Садового кольца к реке. Медленно так иду и слышу за спиной голос Сергея: «Обещала, а не приходишь». С горьким упреком. Решила в тот же день найти больницу – по указанию сна. И нашла. Прошла по Малой Полянке, по Ордынке, по Большой Полянке. Эта больше всего похожа на «улицу сна». Зашла в аптеку, справилась, есть ли поблизости больница или санаторий «с нервным уклоном». Мне очень любезно разъяснили…» Лежал Сергей Александрович в светлой, угловой палате на втором этаже. Окнами во двор. Охотно выступал перед больными и медперсоналом.
Большая Полянка, дом 52
Отдохнул и посвежел. Писал стихи: «Вечер черные брови насопил», «Вижу сон. Дорога черная». «Знаю, многое в моем рассказе покажется не совсем правдоподобным – начиная с приснившейся улицы. Но нет здесь ни слова выдумки», – признавалась Надежда Вольпин.
Булочная Филиппова
Поэт Сергей Есенин был чрезвычайно чистоплотным человеком: «полоскался в ванной, часто мыл голову». Эту черту ценил и в других людях. Будучи бездомным, по возможности, старался окружить себя комфортом. Близкие вспоминают, что любил он работать за столом, накрытым чистой скатертью, с веселым букетиком полевых цветов в вазочке, с чаем из самовара и, непременно, с горячими калачами от Филиппова. Широко известна фотография, на которой Сергей Александрович с мамой, Татьяной Федоровной, за самоваром. Снимок сделан в марте 1925 года в Брюсовом переулке у Гали Бени-славской. Поэт читает «Анну Снегину». Булочная Филиппова находилась неподалеку от Брюсова переулка, на Тверской, в доме № 10. Самая известная булочная в Москве славилась своими горячими калачами и сайками, прямо из печи, еще вкуснейшими жареными пирожками с начинкой, на хорошем масле. При булочной – небольшое кафе. Выпить там кофе со свежайшими пирожными считалось особым шиком. Из воспоминаний Надежды Вольпин: «Москва. 1923 год. Середина сентября. Иду с Есениным по Тверской. Нам навстречу Галя Бениславская. Он подхватывает и ее. Все втроем заходим в кафе Филиппова, как говорили по старой памяти москвичи.
Тверская, дом 10
Есенин жалуется на сильные боли – проводит рукой по правому подреберью. «Врач, – поясняет он, – грозится гибелью, если не брошу пить». Я глупо пошутила, что белая горячка все же почтенней, чем, например, аппендицит: приличней загнуться с перепоя, чем с пережора. Галя вскинулась на меня: «Вот такие, как вы, его спаивают». Ну и расхохотался же Сергей! Что Бениславская относится ко мне крайне недружелюбно, я знала и до поездки Есенина за границу. Что она, как только может, «капает» на меня, я, хоть не знала, но догадывалась. Но что в ее наговорах столько непреодоленной злобы, не думала. Сама я о ней не обронила при Есенине ни единого недоброго слова. А ведь у меня, как уверяли близкие, ядовитый был язычок. Но я так и не научилась ревновать любимого к женщинам и по-прежнему видеть не могу его самолюбование перед зеркалом. В моих глазах он «безлюбый Нарцисс». И я подозревала: он знает это сам, и это его гнетет». Забавная сценка – пикировка двух влюбленных женщин – еще одно подтверждение тому, что каждый дом, каждый камешек на Тверской и в ее окрестностях помнят Сергея Есенина.
На дне рождения у Г. Светлого
Поэт Георгий Светлый (Павлюченко) считал себя имажинистом. С Сергеем Есениным познакомился в Ташкенте, в мае 1921 года. Вскоре с семьей переехал в Москву. Дарственная надпись на «Пугачеве» гласит: «Милому Г.И. Светлому. Дружески С. Есенин». Сохранилась записка Светлого Есенину от 2 декабря 1923 года: «Сережа! Я несколько раз заходил в «Стойло», но не застал. Со сборником выгорело с некоторыми изменениями. Если особых событий сегодня не произошло, то дело верное. Хорошо завтра зайти между 7–8 ко мне». Записка со времен переговоров, которые вели Г. Светлый и В. Вольпин (двоюродный брат Надежды Вольпин) с редакционно-издательским и рекламным отделом ГУМа, об издании «Москвы кабацкой» одной книгой. Издание не состоялось. Из воспоминаний Надежды Вольпин мы узнаем о посещении Сергеем Александровичем дня рождения Георгия Ивановича Светлого осенью 1923 года: «Стук в дверь – и, не дожидаясь ответного «войдите» <…> распахивает дверь. «Можете быстро собраться? Внизу ждет извозчик. Едем вместе!» «Куда?» «Объясню дорогой. Приберитесь». Ополаскиваю в тазике лицо. Сбрасываю шлепанцы, проверяю на себе чулки: как будто целые. Влезаю в туфли на венском каблуке. Платье … сойдет и это, оно хоть сидит хорошо, лучше моего парадного. Берусь за помаду. «Бросьте, вам без краски лучше. И пудры не надо». В пролетке узнаю: у Георгия Светлого день рождения. Сергей ведет меня к ним. «Светлый? Знаю, такой же белесый, как Ганин. На деле его зовут Павличенко?» «Да. А жена у него художница. Хорошие люди. Вы у них бывали?»
«Никогда». Я почему-то путаю Георгия Светлого с художником Комарденковым – тоже очень белым. Только у того лицо широким ромбом, а у Светлого – прямоугольником… Против них Есенин смотрится чуть не русым. Встречают нас (верней – Есенина) с истинным радушием, даже с радостью. В комнате полно народу. Большинство на ногах, но для нас сразу очищают место: садимся в изножье широкой тахты, на торце. Я в углу у стенки, Сергей рядом, оставив место еще кому-то; в тесноте, да не в обиде. Наискосок против нас вижу рослую (и как всегда немного встрепанную) фигуру Сергея Клычкова. Он останавливает на мне ревнивый глаз – но дело не во мне, в Есенине. Зачем это все (и я в том числе) так его любят. Зачем сам он, Клычков, не может его не любить? Пьют. Едят «а ля фуршет». Просят Есенина почитать новые стихи.
Он прочел сперва из «Москвы кабацкой»: «Сыпь, гармоника. Скука… Скука!..» и «Пой же, пой…». Потом из нового цикла. «Посвящается Августе Миклашевской». Все эти стихи я уже слышала. Есенин читает, как всегда, вдохновенно. Кончил. И тут заговорил – первым же – Сергей Антонович. Медленно, веско… Почти сердито, с подчеркнутым «оканьем»: «Пушкин любил Волконскую десять лет, прежде чем посвятил ей стихи. Ты же и десяти недель не знаком с женщиной, а уже, извольте: посвящает ей чуть не книгу стихов!» Слова Клычкова меня не удивили – удивило, что Есенин счел нужным оправдываться. Что его
