Тонкая нить судьбы - Лара Продан

– Так-так… Князьки собрались вместе. И что решаем? Как советскую власть извести?

Ухтомский побледнел от ненависти и неприязни, которую он испытывал к политруку. С его губ готовы были сорваться слова угрозы. Но полковник опередил Алексея.

– А…., политрук… Заходите Степан Митрофанович. Мы тут с капитаном как раз обдумываем вылазку одну сделать в стан врага. Уточнить надо кое-какие детали. – бойкий голос Валерия Георгиевича смутил Угловатого, и он ему поверил.

– Хорошо, разрабатывайте операцию. Пойду посмотрю, что на кухне делается. Позже подойду – в замешательстве произнес политрук.

А потом тихо, больше для себя, чем для других, добавил:

– Все равно ничего не понимаю в военных делах.

Обманув ожидания Угловатого, Валерий Георгиевич плотно закрыл дверь за младшим политруком, попутно проверив, никого ли нет радом с его землянкой.

– Вот что капитан. Этот разговор не закончен. И прошу вас, Алексей Николаевич, пока ничего не предпринимать. Себя погубите и других за собой потяните. Здесь обмозговать надо, но и затягивать тоже нельзя. Угловатый хитер, за своим решением далеко в карман лазить тоже не будет. – голос полковника звучал заговорщески тихо.

Но для Ухтомского каждое слово командира отзывалось в его ушах как удар молота о наковальню.

– Насколько я знаю, Угловатый не собирался на фронт. Он развернул бурную деятельность по выявлению так называемых врагов народа в тылу. Равных ему в этом не было.

Голос полковника с каждым сказанным словом становился громче, приобретая ноты ненависти и презрения. Лицо его пылало, пальцы рук сжались в кулаки. Понадобилось время, чтобы Валерий Георгиевич успокоился.

– Извините, капитан. Больших мерзавцев, чем новый политрук, я не видел. В штабе фронта служит мой давний друг. Его, как и меня, арестовали в тридцать девятом, приговорили обоих к расстрелу. Да машина сбой дала, отложили исполнение приказа на неопределенное время, заменив его лагерями. А тут война. Меня и Георгия, друга моего, как опытных, боевых офицеров освободили. До сих пор не знаю, кого благодарить за это освобождение. Так вот Георгий перед приездом Угловатого в полк позвонил мне и прояснил некоторые моменты в отношении его.

Тут дверь в командирскую землянку открылась, и на пороге показался Угловатый. Он зашел без приглашения, бесцеремонно прошел к столу и сел на свободный табурет.

– Ну что, полковник, решили свои дела с капитаном? – с усмешкой на губах спросил он Валерия Георгиевича.

Полковник побледнел от ярости и, не стесняясь в выражениях, жестко ответил:

– Вы, младший политрук, если ничего не смыслите в военных делах, пошли прочь. Не мешайте обсуждать завтрашнюю операцию.

И чуть тише добавил:

– Прислали шпиона на мою голову. Балласт чертов.

Угловатый, не ожидающий такого отпора со стороны полковника, стоял в полной растерянности. Он привык, что все перед ним пресмыкались. Там, в Ленинграде, у себя в отделе, Степан был полным хозяином. Этих князьков, «вшивую интеллигенцию» он ненавидел и не понимал. Иной раз Угловатый специально, чтобы вызвать гневную грубость у арестованных представителей бывших, как он называл российскую аристократию и интеллигенцию, издевался над ними, избивая, обзывая… Многие ломались, умоляя прекратить пытки. Таких он презирал и они превращались для него в нелюдей, над которыми до решения их участи изощренно издевался. Не сдавшихся, не сломавшихся Степан боялся и старался поскорее от них избавиться. Они для него были недоступны с точки зрения духовной силы, а потому он их не понимал. А все непонятное у него ассоциировалось со страхом. Полковник с Ухтомским относились ко второй категории людей. Угловатый, постояв в гневной нерешительности несколько минут, направился к выходу из землянки прошипев:

– Вы мне ответите. Я вас…я вас закопаю….

Когда дверь за ним закрылась командир полка произнес устало:

Глава 22

– А что было дальше? – тихо спросила Дарья. – Алексей Ухтомский свел счеты с Угловатым?

Надежда сидела, опустив голову. Глаза ее были затуманены, пальцы рук ерошили волосы на затылке, плавно переходя к вискам, ко лбу. Сняв таким образом напряжение, которое девушка испытывала при своем рассказе, она открыла глаза, подняла голову и произнесла:

– Если вам, сестренки, интересно, я продолжу. Но сначала давайте чай, что ли, попьем. В горле пересохло. Да и перекусить не мешало бы.

В три секунды Дарья с Джейн согрели чайник, засервировали стол, поставив на него чашки, сахарницу, молочник с о сливками, вазочку с конфетами и печеньем.

– Ты, Надя, глядишь, приучишь нас чай пить. – смеясь сказала Джейн. – А то мы у себя в Америке все кофе с утра до вечера пользуем. Культура чаепития как-то не очень прижилась.

Отпивая из чашки горячий свежезаваренный чай, Надя с удовлетворением отметила:

– А все-таки благороднее напитка, чем горячий хороший чай сыскать трудно. Я получаю огромный фан, как говорят американцы, когда его живительная сила разливается по моим сосудам, особенно если холодно.

– А у нас считается, что русские пьют в основном водку, когда хотят согреться – смеясь вставила Дарья.

– Ну, вообще, да. Водка – напиток благородный… Сестренки, а вы знаете, что слово водка есть уменьшительное от слова водичка и вплоть до девятнадцатого века водкой обычно назывался настой трав, кореньев или ягод на крепком алкоголе. Так что водка, на мой взгляд, полезный интеллигентный напиток, которым нужно пользовать осторожно. Это я вам к сведению.

– Ну, что, продолжим? – энергично спросила Надя, когда была удовлетворена жажда в чае.

– Да, рассказывай дальше – с нетерпением разом ответили сестры.

Через два дня из штаба армии в расположение полка прибыло пять человек – один полковник, майор, капитан и два бойца. Они напрямую прошли к командирской землянке. Денщик попытался не пустить их во внутрь, говоря, что товарищ командир отдыхает.

– Ты что, не видишь, кто перед тобой стоит? – прикрикнул на денщика вновь прибывший полковник. – Отойди, солдат. Приказывать здесь буду я, а твое дело выполнять мои приказы.

Денщику не оставалось ничего, как отойти от двери. Но тут дверь отворилась, и из нее вышел командир полка.

– Здравствуйте, товарищи, – обратился он к прибывшим. – Слушаю вас. Чем обязан?

От взгляда Валерия Георгиевича не ускользнули опознавательные знаки политработников на форме майора и капитана. Майор вплотную подошел к командиру полка и, внимательно смотря ему в глаза, отчетливо произнес:

– Пройдемте в землянку, товарищ полковник. Поговорить надо.

И более отрывистым приказным тоном обратился к сопровождающим офицеров бойцам:

– Охранять здесь. Никого не пускать.

Через тридцать минут из командирской землянки вышли трое прибывших офицеров и Валерий Георгиевич. Его шинель была распахнута, гимнастерка не подпоясана ремнем, голова свободна от папахи. Командир печально посмотрел на своего денщика, который стоял позади прибывших бойцов с открытым от удивления ртом, и быстро прошел к эмке в сопровождении майора, капитана и двух бойцов.

– Товарищ полковник, Валерий Георгиевич! – услышал он знакомый голос Ухтомского, который бежал к нему.

– Стоять! Куда прешь!? – грубо остановил его майор.

И Алексей остановился. Он понял все. Командир полка обвел взглядом своих солдат, что стали подтягиваться к его землянке. В их глазах застыло удивление и ужас, читался немой вопрос:

«Как мы без вас? За что, за что?»

Вдруг глаза Валерия Георгиевича встретились с глазами Угловатого, стоящего у эмки. Это были глаза гиены, хитрые, трусливые, подлые и самодовольные одновременно. Алексей увидел как изменилось лицо командира, как заиграли желваки, оно побагровело, глаза потемнели. Ухтомский проследил взгляд Валерия Георгиевича и встретился с глазами Степана. В них он прочел, ясно прочел только одну мысль:

«С одним покончено. Следующим будешь ты».

Место командира полка занял вновь прибывший полковник. Он представлял собой полную противоположность прежнему командиру. Крестьянское лицо Харитона Евлампиевича Сапожникова, как звали нового командира, было суровым, неулыбчивым и некрасивым. Он имел отвратительную привычку постоянно тереть пальцами правой руки под носом, отчего соответствующая часть лица всегда имела синюшный оттенок. С командирами подразделений Харитон Евлампиевич старался держаться строго. С первых минут знакомства между Ухтомским и полковником установилась настороженная неприязнь. Зато между Угловатым и Сапожниковым сложились почти панибратские отношения.

Алексей каждый день вынашивал план мести. Он понимал, что эта месть может иметь только форму физической расправы. Но когда? Угловатый почти перестал ходить один по расположению полка. Он постоянно находился рядом с командиром, которому, казалось, нравилась такая преданность ему младшего политрука. Мысль о мести сверлила Алексея изнутри. Близкое разрешение цели и одновременно затруднительность ее осуществления разрушали капитана. Он осунулся, кожа лица посерела, в глазах появился нездоровый блеск.