Лгунья для миллиардера - Лилия Орланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне кажется, этот Валентин – неплохой дядька. Он не навязывается, ни на чём не настаивает. А один ужин я как-нибудь переживу, если не понравится, всегда смогу уйти. Тем более, это не обяжет меня считать Провальского своим отцом. Это же не будет предательством по отношению к Виктору?
– Хорошо, – отвечаю я, по-прежнему глядя на бескрайнюю гладь моря, – только спрошу у родителей. Не хочу их расстраивать.
Чувствую, как Провальский смотрит на меня, что-то для себя решая, затем улыбается.
– Думаю, мы подружимся, – говорит он наконец и встаёт с камня. – Давай я провожу тебя домой?
Я тоже встаю, и Джек подскакивает в ту же секунду, спрыгивает на берег. Провальский протягивает мне руку. Чуть подумав, я берусь за неё и позволяю помочь мне спуститься. Валентин сжимает мои пальцы и подносит к губам. Я вздрагиваю от неожиданности и поднимаю на него взгляд. А он целует мою руку и улыбается.
– Я очень рад, что мы наконец встретились.
45
Мнения разделяются: мама считает, что мне ни в коем случае не следует идти на ужин, а Виктор, наоборот, советует познакомиться с биологическим отцом.
Вернувшимся из школы ошарашенным близнецам приходится обедать в своих комнатах, потому что родители ругаются. Первый раз в моей жизни.
Я тоже поднимаюсь к себе, и Джек просачивается за мной. Мы все, не сговариваясь, решаем переждать бурю на втором этаже, подальше от эпицентра.
Я выбираю сериал, надеваю наушники и вытягиваюсь на кровати вместе с Джеком. Успеваю посмотреть пару серий, прежде чем пёс начинает вилять хвостом, реагируя на кого-то за дверью.
Вынимаю наушники и прислушиваюсь.
– Можно войти? – голос отца и осторожный стук.
– Заходи, пап! – кричу ему и отодвигаю ноутбук в сторону. Затем, подумав, перекладываю его на стол.
Виктор осторожно садится на краешек кровати и только открывает рот, как снова раздаётся стук в дверь. Джек тут же спрыгивает на пол с противоположной от двери стороны, и мы понимаем, что пришла мама. Её мнение обладает непререкаемым авторитетом, а она категорически против собак в кроватях.
Мама сначала приоткрывает дверь, затем, увидев нас с Виктором, спрашивает:
– Можно и мне к вам?
И, не дожидаясь ответа, опускается с другого края. Я сажусь между ними и показываю руками, чтобы они подсели поближе, затем обнимаю обоих родителей.
– Мам, пап, я вас очень-очень люблю, и, если вы не хотите, то никуда не пойду. У меня есть отец, и ещё один мне не нужен.
По тому, как сильно Виктор стискивает меня в объятиях, понимаю, что для него мои слова много значат. И для мамы тоже.
Это момент единения и откровенности. И я понимаю – он лучший, чтобы во всём признаться. Поэтому рассказываю о своей работе у Тужинских, о ковре и угрозах Стеллы, опускаю только Сашу… Не знаю почему, но о нём говорить я пока не могу. Не могу физически.
Теперь уже родители меня обнимают, утешая, поддерживая.
Джек выглядывает из-под кровати и тоже кладёт морду мне на колени…
В две минуты восьмого я стою у кафе, где мы договорились встретиться с Провальским. Он уже на месте. Сидит за дальним столиком и машет мне рукой, привлекая внимание.
– Привет, рад, что ты пришла, – он встаёт, чтобы пододвинуть мне стул.
– Спасибо, – я смущаюсь. Павлов тоже так делал… Чтобы не вспоминать ненужное, сосредотачиваюсь на Валентине. – Вы давно ждёте?
– Давай сразу договоримся, что будем говорить друг другу «ты»? Я всё-таки твой отец.
– Хорошо, я попробую, – улыбаюсь. Попробовать мне не сложно. Сложнее воспринимать его как своего отца.
Ужин проходит спокойно. Провальский вежливый и предупредительный. Он не давит, не требует особого отношения. Расспрашивает обо мне, рассказывает о своей жизни, показывает фото жены и дочери. Мне с ним легко и интересно. Думаю, мы сможем подружиться.
Излишнее любопытство он проявил только к причине моего отъезда из Москвы. Я не хочу об этом откровенничать, и он понятливо отступает.
Обратно домой Валентин меня провожает. На Анапу уже спустилась вечерняя прохлада. Мы идём по парку, вдыхая такой отличный от Москвы воздух.
В нескольких шагах от нашего дома Валентин останавливается и берёт меня за руку.
– Юля, – говорит он так робко и нерешительно, что я удивлённо вскидываю на него глаза. – Можно тебя обнять?
Ну ничего себе. И что я могу на это ответить?
– Ладно… – почему бы и нет.
Несмотря на согласие, стою ровно, не двигаясь, с выпрямленной и напряжённой спиной, кажется, даже дышать забываю. Провальский очень медленно приближается и осторожно обнимает меня, легко прижимает к себе. Мы стоим так несколько секунд. Он выше меня, и я как раз утыкаюсь носом в его плечо. Я вдыхаю его запах. Определённо, он не неприятный, как и сами объятия.
И хотя я ещё не до конца определилась, как относиться к Валентину, он мне, в общем и целом, понравился. Может, пусть у меня будет два отца?
В этот момент меня ослепляет вспышка фотоаппарата. Затем из кустов раздаётся шебуршание, треск веток и топот чьих-то ног.
– Проклятые папарацци! – возмущается Провальский, отодвигаясь от меня и всматриваясь в темноту. – А я сдуру отпустил охрану. Теперь жди новостей в жёлтой прессе.
Я пожимаю плечами, вряд ли до Анапы дойдут столичные сплетни. А если и дойдут, меня это как-то мало волнует.
Валентин берёт меня за руку и вкладывает в неё картонный прямоугольник, зажимая пальцы.
– Если тебе что-то понадобится, что угодно, или будет нужна помощь, позвони мне, ладно? – он всматривается в моё лицо, в ожидании ответа. И я киваю, почему-то не могу ему сейчас отказать.
Провальский улыбается, ещё раз сжимает мою сжатую в кулак ладонь и уходит в темноту улицы. А я, оставшись одна под фонарём, разжимаю пальцы. На моей ладони лежит его визитка.
Не знаю, что должно произойти, чтобы я ему позвонила, но выбрасывать карточку не стану. Валентин не заслужил пренебрежительного отношения. И он мне понравился. Если бы у меня не было Виктора, может, я бы и хотела, чтоб у меня был такой отец.
В кухонном окне горит свет. Родители ждут меня, чтобы устроить допрос, как всё прошло. Делаю глубокий вдох свежего морского воздуха и иду домой.
46
Она потрясающая.
Валентин шёл по освещённому жёлтыми фонарями парку. Чуть поодаль ехал автомобиль охраны, не мешая боссу насладиться приморским вечером.
Провальский чувствовал такой эмоциональный подъём, какого не знал уже
