Неволя - Виктор Кудинов

Он лежал в юрте, на кошмах; серый полог у входа был завернут, верхний круг открыт, и юрта полна чистого и прохладного воздуха: от этого и дышалось легко и свободно. Светился теплый мартовский день. Желтый солнечный луч, проникая сквозь верх юрты и скользя по решетчатой стене, показывал, что время перешло за полдень. Он почувствовал первые приступы голода и попросил есть. Его накормили нежирной шурпой, после чего он опять заснул и пробудился только в сумерках.

Подле постели сидела Кокечин в натянутом на плечи красном мурсаке, слегка освещенная отблесками костра, проникающими в юрту через открытый дверной проем. Михаил потянулся и сказал, обращаясь к Кокечин:

- Ты бы отдохнула.

Его голос вывел её из полудремы.

- А? Что? - проговорила Кокечин, вытерла пальцами рот и беспомощно заморгала ресницами.

- Ты устала? Давно сидишь?

- Давно, Мишука, - призналась женщина, поправляя на нем кошму.

Он закашлялся и заметил, что кашель стал непродолжителен и не разрывает грудь, как прежде. Это его порадовало, и он спросил женщину, силясь улыбнуться:

- Как ты сюда попала? Откуда?

Кокечин рассказала, что теперь она живет при ханше, учит её дочек золотому шитью. А о болезни узнала от Костки. Встретила случайно на базаре, и тверичанин со слезами поведал ей, что Михаил умирает от горячки.

- И вот видишь, милый, - я здесь.

Михаил нашел её легкую руку, поднес к своим губам и жадно припал к душистой нежной ладони.

- А ты все ещё болен. Вон какой горячий, - сказала Кокечин, гладя его по волосам. - Тебе надо лежать в тепле.

- Я мог умереть?

- Ты был совсем-совсем плох, Мишука. Ты все о Москве говорил. Собрался уезжать?

- Я теперь свободный, Кокечин. Совсем свободный. Как ты. В Москву хочу. Если не поеду - пропаду!

- Подожди немного. Ты ещё слабый. Траву мою пей. Окрепнешь, тогда и поезжай. - Кокечин костяным гребешком стала расчесывать его жесткие, совсем седые волосы. - Все будет хорошо, потерпи. И не думай, что болен. Просто лежишь и отдыхаешь. Ты гораздо лучше стал, чем был. Выздоровеешь и поедешь.

- Да, поеду, - сказал Михаил и прижал её голову к своей груди.

Когда женщина распрямилась и поправила волосы, выбившиеся из прически от неловких Михаиловых движений, он спросил:

- Говоришь, при ханше живешь? Дочек её шитью научаешь?

- При ханше, Мишука. Но в своей юрте.

- А скажи, нет ли среди них урусуток?

- Среди дочек ханши есть урусутки, маленькие и большие.

- Да теперь она не маленькая буде. Годков шестнадцать-семнадцать, пожалуй, стукнуло, - сказал он, представляя маленькую Маняшу.

- О ком ты?

- Да девонька одна была. К ханше её отвел. Совсем маленькой. Светленькая такая, глазки серы.

- Погляжу светленькую.

- Маняшей кличут, - добавил он и облизнул сохнувшие губы.

- Маняша? Постой, постой, Мишука. Есть светленькая, но не Маняша, а Маняня. Так ханша её зовет. Козленочка её любимого пасет. Маняня. Да. Светленькая, высокая. Я припоминаю.

- Мож, она и есть. Посмотреть бы на нее.

- Хорошо, Мишука, - согласилась Кокечин. - Если удастся - приведу.

Глава сорок вторая

Прошло несколько дней. Здоровье Михаила заметно улучшалось. Теперь Кокечин не нужно было сидеть с ним ночами, и она поручала это Костке и Терехе, а сама появлялась только днем, чтобы узнать о его самочувствии и поглядеть, как Михаил пьет приготовленный ею травяной отвар. Он стал веселее и встречал её шутками. Это ей нравилось.

Однажды она привела с собой высокую светловолосую девушку. Михаил сразу догадался, что это и есть та Маняня, о которой Кокечин упоминала в прошлый раз. Обе подошли к самой постели и присели на ковер подле него.

Михаил приподнялся, уперевшись локтем в подушку, и стал вглядываться в молодое румяное лицо, ища в нем знакомые черточки.

- Ты ли это, Маняша? - спросил он дрогнувшим голосом, сомневаясь, действительно ли эта милая девушка - та, которую он несколько лет назад девочкой отвел к ханше.

- Я. Конешно, я, - проговорила Маняша по-русски и, кивая, улыбалась и глядела на него блестевшими от радости глазами. - Не признаешь, што ли, дядя Миша?

- Как не признать. Признаю, вишь, - сказал он спокойно и осторожно, боясь причинить себе боль, лег на спину. Казалось, эта встреча не взволновала его, оставила равнодушным, на самом же деле он был потрясен. Он ожидал, что она будет свежа и хороша собой, что она будет одета как татарка, что она его узнает; но одного он не мог предположить, а именно того, что она напомнит собой его жену. Это было самое удивительное. Будто бы юная Настасья предстала перед ним; может быть, малость выше ростом, чем та была в её годы; может быть, краше, стройнее; однако в улыбке, в овале лица, в разрезе глаз и цвете волос было такое поразительное сходство, что впору признать это за сон или колдовство. А может, ему показалось? Конечно, где там! Настасья была не такая. Тоже молодая, милая, но по-другому. Просто эта девушка - настоящая русичка, белокожая, сероглазая, как и его жена. Это и делало их такими похожими.

- А я тебя сразу признала, - сказала Маняша простодушно. - И совсем ты не изменился. Худой только стал.

- Как же не изменился, - кротко возразил он. - Совсем старик сделался.

Женщины поглядели друг на друга и улыбнулись; его наговор на самого себя они приняли за шутку. Михаил не обиделся на них, подумал: "Молодые ищо. Все бы смеяться". И сказал:

- Расхворался вот. Не могу вас принять как хотел бы. Костка! - повысил он голос и сразу закашлялся, поднося кулак ко рту; хмурое лицо Костки показалось в дверном проеме. - Тащи орехи, миндаль, сладости!

- Не беспокойся. Не надо ничего, - промолвила Кокечин. - Пьешь ли мою траву?

- А то как же. Только её и пью.

Китаянка в знак одобрения закивала головой, а Михаил перевел взгляд на Маняшу и проговорил:

- А ты, гляжу, не забыла нашей-то речи.

- Да нас там четверо, русских-то. Да ищо тетка Евдокия. Что при ханше. Как соберемся, так все по-нашему и гутарим.

- Вона што! Кто така тетка Евдокия? Не знаю штой-то. А ты-то кака стала! Встретил - не признал бы.

- Ну что ты! - смутилась девушка, потому что в его голосе услышала восхищение. - А я все о тебе вспоминала. Думала: придется ли свидеться? И вот... У меня тут никого роднее нет.

- Родного нашла! - признался он горько. - Спровадил ведь. А потом жалел. Надобно бы оставить. Заместо дочки. Бес попутал. Испугались мы. Ты уж прости. Время-то какое было!

- Да разве я виню? Мож, и к лучшему, что так вышло-то?

- Мож, и к лучшему, - вздохнул он и тихо добавил: - Ты уж не забывай. Заходи. Скоро встану. Кокечин выходила. Без неё бы помре.

Он взял смуглую легонькую руку китаянки в две свои и тихонечко пожал. На черных ресницах растроганной Кокечин сверкнули слезинки.

- Ты, Мишука, уже здоров. Слабый только очень. Побольше ешь мяса.

- Барана уже съел.

- Еще четырех баранов. Тогда встанешь.

Все трое засмеялись.

Когда женщины ушли, Михаил с удовольствием потянулся. Странно: после их посещения он уже не чувствовал себя больным; ему приятно было ощущать свои ноги, легко вздымающуюся дыханием грудь; жар и кашель не донимали больше; мысли стали отрадней и веселей, и будущее уже грезилось не в мрачном свете, как прежде, и появилась надежда на скорое и окончательное выздоровление.

С этого дня он действительно стал поправляться. Потихоньку подымался на ноги и ходил вокруг юрты. Весна набрала силу, покрыла степь высокой густой травой, разлила в воздухе бодрящую свежесть и высветила небосвод сочной голубизной. И это тоже благоприятно повлияло на него.

Кокечин приходила ещё дважды, а вот Маняша, несмотря на свое обещание, так и не появилась, хотя он ждал её, очень ждал и волновался при воспоминании о ней.

Ханская ставка располагалась верстах в пяти от их становища. Между ними - никем не занятое степное пространство, все в зелени и цветах. Издали Михаил видел юрты, сливающиеся в узкую серую полосу, да дымки костров, тонкими синими струйками подымающиеся вверх.

Как-то он пошел по направлению к ставке, да быстро притомился, вынужден был сесть и отереть лоб, покрывшийся легкой испариной; сердце его учащенно билось. "Слабость", - сказал он вслух, тяжело дыша, и поворотил назад. Однако гулять по степи не прекратил. Через дня два он дошел до глубокой лощины, заросшей кустарником, что была в версте от ставки, и спустился в нее. По дну лощины протекал быстрый журчащий ручей. Михаил присел на гладкий большой камень передохнуть, затем, склонившись, попил с ладони немного прохладной воды. Неожиданно до него донеслось тоненькое звонкое бряканье. Михаил вскинул голову. По склону, продираясь сквозь траву и кустарник, прямо к нему бежал маленький беленький козленок с голубой шелковой ленточкой на шее, на которой болтался блестящий колокольчик, а за ним - две девушки, одна повыше, другая пониже. Сразу видно, что козленок удирает от них, а они его догоняют. Эта погоня доставляла девушкам удовольствие, и они громко смеялись. Козленок приблизился к Михаилу. Желтые глаза с изумлением уставились на незнакомого человека - внезапное замешательство, затем резкий прыжок вверх и стремительное бегство по склону оврага, однако густые заросли кустов встали на его пути, и, врезавшись в них, беленький перепуганный малыш запутался в колючих ветвях, как в сетке. Раздалось жалобное блеянье.