Английский романтизм. Проблемы эстетики - Нина Яковлевна Дьяконова

на истории и критике поэзии. «Поэзия есть универсальный язык, на котором сердце говорит с природой и с самим собой. Тот, кто презирает поэзию, не может уважать ни самого себя, ни что бы то ни было другое, поэзия была предметом изучения и восторга человечества во все века, всюду, где мы чувствуем красоту, силу или гармонию, всюду живет поэзия. <…> Это не вид сочинительства — она создана из вещества того же, что наша жизнь. Все остальное — пустота, мертвая буква, ибо все, что в жизни достойно памяти, это поэзия жизни. <…> Поэзия — это та прекрасная частица внутри нас, которая расширяет, очищает, облагораживает, приподнимает все наше существо; без нее «и человек сравняется с животным»» (HCW, V, 1–2).

Эти мысли Хэзлитта, изложенные сперва в лекциях, которые Китс прилежно посещал, были широко распространены в кругу радикально настроенных литераторов, куда с помощью Хента вошел и Китс. Почти все исследователи его творчества указывают, что влияние Хента, быстро преодоленное молодым поэтом, было вытеснено гораздо более глубоким и длительным влиянием Хэзлитта. Пой его воздействием декларативный юношеский радикализм сменяется у Китса стремлением самостоятельно достигнуты зрелости ума и сердца, пройти через все испытания, необходимые для рождения поэта. Его не удовлетворяет ни пылкий, но расплывчатый либерализм Хента, ни свойственное ему нагромождение описательных деталей и сладких чувств, ни понимание поэтической свободы, которое сводится к отказу от традиционного языка поэзии (poetic diction) и введению разговорной речи в причудливом сочетании с архаизмами, неологизмами и прозаизмами. Он чувствует, что должен во что бы то ни стало найти самостоятельный путь.

Этим поискам посвящена поэма «Эндимион», которая сочинялась в весенние, летние и отчасти осенние месяцы 1817 г. Подготовкой послужили стихотворения, написанные в конце 1816 г. В одном из них, «Я стоял на маленьком холмике» (I stood Tiptoe), впервые возникает образ Луны-Цинтии, вдохновительницы поэтов и покровительницы влюбленных. Увлечение греческими мифами, воспринятыми главным образом через литературу английского Возрождения, ведет Китса к символическому толкованию прекрасных явлений природы. Влюбленный в Луну Эндимион для него — поэт (a Poet, sure a lover too), которого любовь вдохновила на стихи, завоевавшие сердце далекой богини. Сияние ее красоты настолько превосходит все, что окружает ее, что и повесть о ней должна быть прекраснее всего написанного ранее. Соединение Цинтии и Эндимиона несет счастье любовникам и вдохновение поэтам.

В стихотворении «Сон и поэзия» звучит голос автора, не уверенного в своих силах, но уверенного в своем призвании. Китс еще сам как следует не знает, ни что такое жизнь, ни что такое поэзия. Но ему, он убежден, нужно десять лет, чтобы утвердиться в роли ее служителя. Он должен пройти через период бездумной поэзии, когда он будет писать о чувственных радостях жизни. В мифотворческом мышлении Китса этот период ассоциируется с царством Флоры и Пана, и поэт знает, что необходимо покинуть их ради жизни более благородной, где он найдет, муки и борьбу человеческих сердец (… а nobler life/Where I shall find the agony and strife / Of human hearts) — реминисценция из «Чайльд-Гарольда» (III, 73).

В этих стихах прослеживаются пути вдохновения и фантазии, то высоко парящих, то бессильно поникающих. Поэт пугается мысли о возможном поражении на избранном им поприще, но в то же время окрылен высоким долгом. Он отвергает рационалистическое творчество последователей «некоего Буало» и предается ностальгическим воспоминаниям о «старых поэтах» и о мифах Греции. С трепетом ужаса и восторга думает он о своем будущем.

В таком состоянии духа Китс принимается за сочинение «Эндимиона». История о возлюбленном Луны-Цинтии поэте-пастухе Эндимионе в мифологических символах отражает размышления Китса о поэзии и о путях, которыми должен идти поэт. Для Китса повесть об Эндимионе окрашена ее восприятием у Шекспира и других «елизаветинцев», которые в эпоху возрождения классической учености отдали дань и греческой философии, и в особенности философии Платона; это обусловило характерное для поэмы одухотворение мифа, его символическую трактовку. Но вряд ли стоит искать в поэме последовательное раскрытие идей Платона, его теории познания.

«Эндимион» развивает основную тему и в то же время основную концепцию раннего' творчества Китса: отправляясь от мира природы, воображение стремится к идеалу, т. е. к Цинтии (Луне)[87]. Поиски Эндимиона олицетворяют стремление поэта к художественному совершенству. Поначалу он терпит одну неудачу за другой, пока не забывает о себе ради помощи ближним, пока не отказывается от химер и фантазий и не отдает свою любовь несчастной земной женщине. Его альтруизм вознагражден: новая возлюбленная, к которой он снизошел, оказывается царицей неба Цинтией и уносит его в бесконечную высь. Поиски прекрасного идеала увенчались полным успехом.

Впоследствии Китс сурово критиковал «Эндимиона» за незрелость мысли, за беспорядочность — и технические недочеты. Вместе с тем он понимал, что ошибки и слабости были неизбежной ступенью в его развитии — так же, как неизбежны были странствия и страдания Эндимиона. «Пусть это звучит парадоксально, но не моя вина, что получилось плохо. Самостоятельно, один, я не мог написать лучше. Если бы я нервничал и силился сделать из него совершенство и ради этого просил бы совета у других я дрожал бы над каждой страницей, я бы не сочинил ничего» (KL, 222, 9.10.1813).

2

К началу 1818 г. у Китса складывается определенная система взглядов на поэзию, воображение, законы творчества. Взгляды эти тесно связаны с эстетикой Хэзлитта, в свою очередь опиравшегося на теории Вордсворта и Кольриджа. Для Китса воображение тоже оказывается решающим свойством поэта, оно одно позволяет познать жизнь, истину и красоту. Так же, как Хэзлитт, скептически оценивавший политическую действительность, прославлял искусство — «высшую и подлинную реальность», так и Китс не принимал современность, отворачивался от нее и свои общественные чувства выражал в сложно трансформированном виде, в поэзии и эстетике.

Так же, как Хэзлитт, Китс считал высоким искусством такое, которое освобождено от «временных одежд», очищено от наносного, случайного, доведено до «высшей чистоты и совершенства». Так же, как Хэзлитт, Китс полагал, что нравственное воздействие искусства определяется его красотой, а не непосредственно выраженными в нем идеями. Поэтому он советовал Шелли «умерить свое великодушие и быть больше художником», а Байрона считал лишенным подлинного поэтического воображения, по; скольку он «пишет только о том, что видит» (KL, 507, 403, 16.8.1820; 17.9.1819).

С точки зрения Хэзлитта и Китса, современным поэтам, неспособным выйти за пределы собственного «я», противостоит Шекспир, с его способностью перевоплощения и безошибочным чувством прекрасного. Образы, созданные воображением, считал Хэзлитт, возвышают душу читателей больше, чем бесспорные моральные сентенции, вкладываемые поэтом в уста его героев.