Аутодафе - Эрик Сигал

Было так странно… Всю дорогу из клиники мы с Деборой едва перекинулись парой слов. Я решил, что она молчит от тревоги за отца. Как я позднее узнал, то же самое она думала про меня. И все же нам так много надо было друг другу сказать! Поделиться сокровенными мыслями, которые мы не могли открыть никому другому. Это было наше тайное богатство. Несмотря на расстояние и перерыв в общении, которые разделяли нас в последние годы, мы оба знали, что ближе друг друга у нас никого не будет в жизни. Мы по-прежнему были лучшими друзьями.

К тому времени, как мы добрались до дома, я больше не мог выносить этой неизвестности. Я сделал нам по чашке чая с лимоном и сел напротив сестры.

— Деб, — осторожно начал я, — почему бы нам не поговорить по душам, как когда-то в детстве?

— Я бы тоже с радостью.

Тогда я спросил в лоб:

— Дебора, у тебя ребенок?

Не моргнув глазом она ответила:

— Да.

— Почему же ты мне не сказала, что у тебя есть муж?

Она поколебалась мгновение и ответила:

— Потому что у меня его нет.

Я был так поражен, что ничего больше не смог выговорить и решил, что она истолкует мое молчание как деликатный знак вопроса. Тактичное ожидание дальнейшей информации. Но она ничего не стала объяснять.

— Послушай, — выдал я наконец, — я не собираюсь читать мораль…

Она добела закусила губу.

— Хорошо, — сдался я, — не хочешь говорить…

— Нет, нет! — оборвала она. — Хочу, очень хочу. Только это очень тяжело.

— Ладно, — согласился я, — пей свой чай. Я тебя не тороплю. — На самом деле я сгорал от любопытства и не мог удержаться от вопроса: — Он был из кибуца?

Она помолчала, потом тихо ответила:

— Да, из кибуца.

— Ага, выходит, разговоры о «свободной любви» не такие уж выдумки?

Какой же я был шмук[41]! Я ее по-настоящему обидел.

— Это не было банальной интрижкой, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами. — Он служил в авиации. — Чуть слышно Дебора добавила: — Он погиб.

— О боже! — Я не мог подобрать нужных слов. — Вот ужас! Прости меня.

Я обнял сестру. Мы сидели обнявшись и вместе плакали.

Смешно, но не я ее, а она меня стала утешать.

— Дэнни, Дэнни, все в порядке. У малыша в кибуце есть бабушка и дедушка — и человек десять братишек и сестренок.

— Папа об этом знает?

Она помотала головой.

— А мама?

Снова отрицательный ответ.

— Но почему? Они были бы рады узнать о внуке. Кстати, это мальчик или девочка?

— Мальчик, — безжизненным голосом ответила она. — Его зовут Элиша.

— Элиша означает «Бог — мой Спаситель», — машинально перевел я. — Красиво. Почему ты выбрала это имя?

По какой-то причине она не смогла ответить на этот простой вопрос.

— Эй, Деб, — сказал я как можно бодрее, — мы должны это отпраздновать! Мазл тов! Он такой симпатяга. Жаль, что ты его не привезла.

Я не удержался и добавил:

— Он мог бы стать для папы утешением ввиду моей безвременной кончины.

— Да будет тебе, Дэнни! — возразила Дебора. — Не надо так! Вы с папой еще помиритесь.

— Нет. — Я покачал головой. — Он поклялся, что не заговорит со мной, пока я не стану ребе Луриа. Что означает — никогда.

— Я все же не понимаю, почему ты решил не сдавать выпускные, — сказала она. — Подумаешь — еще бы несколько недель позанимался. Быть может, папу бы это примирило с горестным известием… А тебе бы позволило выиграть время.

— Что сделано, то сделано. — Я начинал злиться. — Я хотел донести до него свое мнение, продемонстрировать ему, что он больше не может вертеть мною, как ему захочется. — Лицо Деборы застыло, когда я добавил: — Я знаю, что буду за это гореть в аду.

— Мне казалось, у евреев нет ада…

— Извини, Деб, — педантично поправил я, — он есть — мы называем его геенной. Обитель душ грешников. Так что, если в будущем захочешь мне написать, адрес ты уже знаешь. Только пиши на асбестовых пластинках.

Она смерила меня пытливым взглядом.

— Я что-то не пойму. Ты веришь в ад. Ты веришь в Судный день. А в Бога ты веришь?

— Да.

— Тогда почему ты не можешь стать раввином?

— Потому, — ответил я, глубоко страдая, — что не верю в себя самого.

38

Дебора

И выйдет весь мир Тебя приветствоватьИ возносить Твое славное имя…

Заключительный гимн община исполняла громко и вдохновенно. Потом все склонили головы, и духовный предводитель конгрегации, воздев руки, благословил собравшихся.

«Да благословит тебя Господь и сохранит! Да озарит тебя Господь ликом Своим! Да обратит Господь лик Свой к тебе и принесет тебе мир».

Из огромных органных труб полились торжественные ноты «Адажио соль-минор» Альбинони, и раввин Стивен Голдман, облаченный в черные одежды и шапку, похожую на головной убор кардинала, только другого цвета, энергично прошагал по центральному проходу храма Бейт-Эль[42]. Он стоял возле дверей, персонально осеняя каждого выходящего члена общины своим субботним благословением.

Хотя в храме работал кондиционер, число пришедших на службу в этот июньский вечер было невелико. После трех десятков рукопожатий толпа поредела настолько, что раввин Голдман обратил внимание на сильно загорелую молодую особу, нервно переминавшуюся с ноги на ногу, в одном из дальних рядов.

Он с улыбкой перехватил ее взгляд и обратился к ней с традиционным для пятницы приветствием: «Шабат шалом». Они обменялись рукопожатием.

— Вы ведь новенькая, так? — спросил раввин.

— Вообще-то я здесь всего несколько дней.

— А-а, — откликнулся он. — А как вас зовут?

— Дебора, — ответила она и смущенно уточнила: — Дебора Луриа.

— Из тех самых Луриа? — Он был искренне восхищен.

— Да, — неуверенно ответила она.

— А что вас привело сюда на службу? Ведь вы, ортодоксы, считаете нас чуть ли не еретиками?

— Ну меня-то уж навряд ли можно причислять к ортодоксам. Я живу в кибуце.

— Замечательно! — обрадовался он. — В каком именно?

— Кфар Ха-Шарон. Знаете такой?

— Да. Несколько моих однокашников проводили там летние каникулы. Вы ведь там консервируете томаты или что-то в этом духе?

— Не совсем. — Дебора улыбнулась. — Мы их замораживаем.

— Ну, по крайней мере я помню, что это овощи, — пошутил он. — Не подождете, пока я со всеми попрощаюсь? Мне было бы интересно с вами поговорить.

Она кивнула.

Уже через несколько минут Дебора и молодой раввин сидели на соседних скамьях и делились воспоминаниями об Израиле.

— Мне понравилась ваша служба, равви.

— Благодарю. Бунт левита Корея против Моисея навевает массу современных аналогий — в том числе касающихся Попечительского совета любого храма. Чтобы, как сказано, не «ставили себя выше народа Господня».

— Вы завтра утром опять будете вести службу? — поинтересовалась она.

— Да, я выбрал один кусок из Исайи.

— Я помню главу сорок шестую, — сказала Дебора. — Мне нравится образ Иерусалима как рожающей женщины. Потрясающая метафора!

— Вы прекрасно владеете предметом, — похвалил раввин. — Правда, от дочери рава Луриа я иного и не ожидал. Как долго вы здесь пробудете?

— Пока не могу сказать. У отца был удар. Пока он еще в больнице.

— Прискорбно слышать! Дело серьезное?

— Очень, — призналась она. — Но мы надеемся, что последствия будут минимальными.

— С вашего разрешения я бы хотел завтра вознести молитву за его выздоровление. Придете?

— Вы очень добры. Конечно, приду.

— Отлично. Значит, мы вас пригласим возглашать Тору.

До этого момента Дебора считала себя внутренне свободной. Сейчас она поняла, что до этого еще далеко.

— Ой, нет! Нет, я не смогу, — пролепетала она.

— Не понимаю, почему? — удивился ребе Голдман. — Не сомневаюсь, по-еврейски вы читаете лучше меня. К тому же вам не придется возглашать ничего, кроме благословений, которые…

— Благословения я знаю, — перебила она. — Тут дело в моем воспитании.

— Можете не объяснять, — сочувственно произнес он. — Но хватит ли у вас смелости пренебречь традициями и отведать равноправия?

Она засомневалась. Но лишь на долю секунды. «Прекрати, Дебора, — сказала она себе, — ты всю жизнь этого ждала!»

— Да, — бесстрашно объявила она. — Почту за честь.

— Вот и хорошо, — сказал ребе Голдман. — Для меня это тоже будет большая честь. Увидимся завтра утром.

— Спасибо, равви, — выпалила она и быстро удалилась.

От возбуждения вперемешку со страхом у Деборы кружилась голова.

Завтра будет самый важный день в ее жизни — если не считать того дня, когда родился Эли.