Сокол и огонь - Патриция Райан

Мартина привела в порядок свои фигуры.

— Но ведь он великолепен!

— Да, очень. У него был необыкновенно светлый ум. Однако он всего лишь человек, со многими недостатками, надо сказать.

Она с треском поставила своего офицера, делая ход.

— Но Абеляр не был еретиком. Он считал, что если человек пострадал за свои грехи, то тем самым он искупил их.

— Я говорю не о том, что он считал или во что он верил, — сказал Торн. Он помолчал, делая ответный ход и с некотороым сомнением посмотрел на Мартину. — Я говорю об Элоизе.

— А! Ну, любовь — это великая сила. — Она почувствовала, что краснеет. — По крайней мере так говорят. И всегда найдутся люди, готовые спорить, что противостоять ей невозможно.

Торн выстроил свои пешки в боевом порядке.

— Верно, если кто-то недостаточно силен для этого. Будучи служителем церкви, Абеляр должен был оставаться холостым и целомудренным. Но он оказался слаб и в результате пострадал от этого. Любовь к Элоизе была ошибкой, и он, несомненно, осознал это со всей ясностью в тот момент, когда слуги ее дяди ворвались в его комнату и… — он быстро взглянул на Мартину и сделал новый ход, — …и оскопили его.

— Кастрировали, — поправила его Мартина. — Лучше называйте вещи их собственными именами. Кажется, будто вы даже одобряете такое ужасное наказание, которое он понес всего лишь за то, что просто имел несчастье влюбиться.

Торн откинулся назад и пристально смотрел на Мартину, задумавшуюся над очередным ходом.

— Иногда влюбиться — это не просто так, — тихо сказал он. — Потому что могут возникнуть последствия. И Абеляр прекрасно понимал это, но потерял самоконтроль и не смог удержаться от того, чтобы не влюбиться… Я не повторю его ошибки, — задумчиво помолчав, уверенно добавил он.

Лицо Мартины вспыхнуло. Она подняла на него глаза и, глубоко вздохнув, быстро сказала:

— И я тоже.

Со всем самообладанием, на которое была способна, она решительно двинула вперед ферзя и хладнокровно кивнула на доску;

— Ваш ход, сэр Торн.

Глава 12

Как-то погожим теплым вечером, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая золотом окрестные поля, Мартине довелось увидеть, как Фрея убила свою первую жертву — маленькую толстую куропатку. Торн объяснил, что позволит птице съесть свой первый трофей, хотя в будущем, конечно же, отучит ее от этого.

— Смотрите, — сказал он, указывая на сокола, который приземлился возле своей добычи. — Вначале она ощиплет куропатку, а затем станет клевать, начав с левого крыла.

Мартина изумленно взглянула на него.

— Да-да, она сначала выдернет все перья, а потом съест ее.

Когда Фрея сделала все в точности так, как он и сказал, Мартина с удивлением спросила:

— Но откуда вы это знаете?

— Не существует почти ничего такого, чего бы я не знал об охотничьих птицах, Мартина, — рассмеялся Торн.

С опозданием спохватившись, он понял, что случайно назвал ее по имени, вместо обычного «миледи». Мартина была поражена не меньше его. Он стиснул зубы и отвернулся. Мартина поняла, что он злится на себя за эту оговорку, но все же слышать из его уст свое имя, произнесенное с приятным ее уху английским акцентом, ей было почему-то очень приятно.

Глядя на Фрею, терзавшую куропатку, он нахмурился.

— А вы успеете ее выдрессировать к нашему отъезду домой? — спросила Мартина, тронутая его смущением.

— Домой? — по его лицу скользнула тень. — О, вы имеете в виду Харфорд. Да, в основном, конечно, успею.

— Само собой, что я имела в виду Харфорд. Ведь это же и ваш дом, не так ли?

— Это дом сэра Годфри.

Торн извлек из ножен кинжал с серебряной рукояткой. Стараясь случайно не задеть возбужденно бившую крыльями Фрею, он стал на колени, склонился над куропаткой и вскрыл кинжалом ей череп, обнажая мозги. Фрея тут же принялась энергично клевать белую мякоть. И хотя Мартина понимала, что в этом нет никакой жестокости и что хозяин всего лишь поощряет отличившуюся птицу, все же она поспешно отвернулась от неприятного зрелища.

— У меня нет дома, — произнес Торн, втыкая в землю кинжал. — Я лишился его с тех пор, как покинул родительский кров много лет назад.

— И у меня тоже, — немного помолчав, ответила Мартина.

Он бросил на нее быстрый взгляд и поднялся на ноги, вытирая кинжал о кожаные штаны.

— Но он у вас будет через несколько недель, как только вы выйдете замуж.

Она кивнула.

— И у вас тоже, вскоре после этого события.

По лицу Торна проскользнула тень беспокойства. Он отвернулся, молча смотря на Фрею, которая расправлялась со своей первой добычей.

«Он наблюдает за мной!» — почувствовала Мартина.

Боковым зрением она могла видеть Торна, который стоял рядом с ее братом на лугу, неподалеку от нее. На его одетой в кожаную перчатку левой руке сидела Фрея, а пара повизгивающих спаниелей вертелись возле ног. Торн надел на голову сокола колпачок, заканчивая сегодняшнюю тренировку. Все это время, разговаривая с Райнульфом, он определенно следил за ней, пока она ходила по монастырскому саду, осматривая растущие там целебные травы.

Мартина присела возле невзрачного растеньица с большими пушистыми листьями. Ослиное ухо, так его обычно называют. А еще комфри. Но монашки всегда называли его нитбон, то есть «трава, сращивающая сломанные кости», и Мартина хорошо знала это растение. Трава эта была довольно редкая и очень ценная из-за своего сильного лечебного свойства, кроме того, вырастить ее из семян было сложной задачей. А поскольку Мартина хотела обязательно иметь ее в саду, который она собиралась разбить в своем новом доме, то она решила срезать несколько отростков, чтобы посадить их в Харфорде. Достав из футляра острый столовый ножик, она выбрала веточку, быстро освободила ее от нижних листьев и аккуратно, под углом, отрезала от основного стебля.

«И все-таки он наблюдает за мной. И уже давно».

Всякий раз, когда она чувствовала на себе его взгляд, по телу пробегала легкая, приятная и согревающая дрожь, ощущение было точно такое, которое она испытала, сидя в горячей ванне и потягивая бренди, в то время как Фильда расчесывала ей волосы жесткой щеткой… будто чьи-то быстрые и нежные пальцы скользят по ее коже.

Всякий раз при мысли о Торне на нее нападало что-то вроде лихорадки. Она не признавалась себе в этом безотчетном чувстве увлеченности и девического восхищения, уже переросшем в безрассудную и страстную влюбленность, целиком овладевшем ею. Оно наполняло ее восхитительным, удивительным ощущением полноты жизни, целостности, давало небывалый прилив сил и энергии.

В действительности, конечно, далеко не все было так просто. В ее положении предаваться мыслям о Торне было по меньшей мере неумно и, пожалуй, даже опасно. Ведь она помолвлена с Эдмондом. Раз Райнульфу надо выдать ее замуж, то она и выйдет замуж. И если она позволит чувству, испытываемому к Торну, расцвести в ее сердце, то это не принесет ей ничего, кроме боли.