Восемь Фаберже - Леонид Бершидский

Или вот цари, которые дарили яйца своим женщинам. Ну да, про религиозную традицию все понятно – Пасха и все такое. Но что сказал бы тот же самый доктор Фрейд про желание самодержца – слово-то какое, улыбнулся своим мыслям Винник, – одарить жену разукрашенными копиями державных яиц? Кажется, Арманд Хаммер тоже использовал яйца Фаберже, чтобы показать свою мужскую власть: нате, подержите.

Ну и кто у нас теперь главный альфа – самец? Винник неудержимо двигался к выводу, от которого в его положении никуда было не деться. Главный альфа – самец у нас даже не тот, кого так называют, не человечек на престоле. А го – су – дар – ство, которое человечек олицетворяет и которому на самом деле повинуется, потому что оно существует тысячу лет само по себе, воспроизводится, приспосабливается к обстоятельствам, если не может их искривить, требует любви и покорности, держит и меня, и всех вокруг за яйца, а еще сует под нос свои: смотрите, как блестят, слушайте, как звенят, дивитесь, какие сюрпризы внутри…

«Чему тогда удивляться, – сказал себе Винник. – Чему вообще тут удивляться. Я схватил двумя руками, да не удержал: они приделаны. Накрепко. Будет мне урок. Все-таки чего-то я не понимал до конца, в чем-то был конченым лохом. Но теперь, спасибо партии за это, наступила ясность полная и окончательная. Александр Иосифович Винник теперь досконально знает свое место, не первое и не последнее, не у параши и не у окошка с видом на…»

Бросив эту тоскливую мысль на полуслове, Винник заставил себя подняться, отворить дверь кабинета и крикнуть Гашпарову хриплым голосом:

– Колян, закрывай лавочку! Презентации не нужно, Госпромбанк пролонгировал кредит. Все по домам, завтра можете прийти попозже.

Аналитики секунд десять стояли с открытыми ртами, переглядываясь. Потом, словно подчиняясь чьему-то беззвучному приказу, повернулись к Виннику и зааплодировали. Председатель правления закрыл дверь и снова плюхнулся в кресло. Даже выпить не хочется, подумал он безнадежно.

В половине девятого утра, в самом центре Терлока, перед зданием банка с зеленой вывеской было пустынно. Все-таки у этого города нет ни одной хорошей причины для существования, подумал Штарк.

Их с Рейесом разделили между двумя серыми «Фордами», но по дороге он все время видел вторую машину, так что генерал, выходило, все-таки решил пойти ему навстречу. «Это могло бы стать началом прекрасной дружбы», – вспомнилась Ивану цитата из старого фильма.

Когда они остановились напротив «Фармерс энд Мерчантс», Штарк открыл левую дверь – справа от него сидел старший, по-прежнему весь в черном – и сделал движение, чтобы вылезти. Провожатый удержал его за плечо.

– Ждите здесь.

– Ноги затекли. Подождем на улице, ладно?

Еще несколько секунд лапища старшего сжимала его плечо, затем хватка ослабла. Увидев Ивана и его конвойных, выбрались из второго «Форда» и остальные. Если бы эту группку заметили полицейские, они непременно подошли бы расспросить, что здесь делают эти высокие неместные парни, да и узнали бы наверняка сеньора Эдуардо Рейеса, разыскиваемого в связи с совершенным в его доме тройным убийством. Но полицейских поблизости не оказалось. Тишину пасмурного утра нарушали только проезжавшие мимо – куда-нибудь в другие, настоящие города, казалось Штарку, – машины.

Гусман дождался, пока группка немного рассредоточится, угрюмые «исследователи» закурят свои сигареты, а Штарк подойдет поближе к Рейесу. Откуда вынырнул черный «Навигатор», Иван даже не заметил – прятался между строений, что ли… Мексиканцы начали стрелять еще из машины. Лопнула витрина банка, посыпались стекла; Ивану захотелось закрыть уши от этого звона и треска, захотелось упасть на землю. Но он ничего этого не сделал – временный паралич пригвоздил Штарка к кусочку тротуара, на котором его застало начало стрельбы. Он увидел, как рухнул на землю старший, как двое других попытались занять позиции за машинами, на ходу выдергивая из-под мышек пистолеты… И как четвертый, тот, что привез сюда Ивана, отчаявшись спрятаться – промедлил мгновение, и вот уже поздно нырять за машину, – направил свой пистолет на Эдуардо. Глядя, как палец четвертого давит на спусковой крючок – все происходило бесконечно медленно, словно в воде, – Иван вдруг ощутил, что больше ничто его не сковывает; нет уже ни паралича, ни страха, ни шума, только какое-то подобие ваты в ушах. И шагнул вперед, выставив ладонь: идиотский миротворческий жест среди кровавых луж и битого стекла…

– Ну, ты здоров спать, – сказал Молинари, увидев, что Иван открыл глаза. – Ты понял, что в нас с тобой стреляла одна и та же сволочь? С левой, а?

Ничего подобного Штарк, конечно, не понимал. Едва пошевелившись, он почувствовал такую сложную и разнообразную боль в правой стороне груди, что всякая охота двигаться и даже думать у него пропала.

– Я сразу понял, когда увидел, где у тебя дырка. Этот парень был левша, только у меня пуля прошла ниже и навылет. Я думал, ты везучий, но мне в этот раз больше повезло. Я на второй день уже выписался. Правда, далеко не уехал. Расскажешь, как ты меня вытащил?

– Длинная… история, – выговорил Иван.

– Да, я понимаю. Ужасно стыдно, что я так вляпался и подставил тебя. Ты… я знал, что ты крут, но такого не ожидал. Вот кому надо было в морской пехоте служить. Просто ближайший вербовочный пункт оказался от тебя далековато… Как, еще раз, называется твой родной город?

– Шадринск, – Молинари увидел, что Штарк пытается улыбнуться, и едва не прослезился.

– Шад – ринкс, – повторил он. – Оттуда не берут в морскую пехоту США, а зря.

– Рейес, – сказал Иван. – Что с ним?

Говорить было так тяжело, что имело смысл тщательно строить самую короткую фразу из возможных.

– Ни царапинки, – сказал Молинари. – Он хотел зайти, поблагодарить тебя за то, что ты спас ему жизнь. Но я решил, что лучше ты увидишь мою рожу, чем его. Сидит снаружи с тех пор, как его отпустили копы. Его же, знаешь, подозревали в убийстве трех бандитов. «Нортеньос».

– Анечка, – прошептал Иван. Он чувствовал, что сейчас снова заснет – его сознание сузилось до игольного ушка. – У генерала. В Москве.

– Анечка в Москве, но не у генерала, а у твоей Софьи, – сказал Молинари. Это известие подействовало на Ивана возбуждающе, и он захлопал глазами, как только что проснувшаяся Аля. – Штарк, у твоих все хорошо. Анечку вчера отпустили, Софья и девочки ночью вернулись из Киева, все очень волнуются за тебя. Я отговорил Софью сюда лететь с младенцем. Доктора говорят, ты будешь жить, скоро доставим тебя домой. Только им кажется, что легкое задето. Тебе придется еще поваляться здесь. Но в Москву полетим вместе, я обещал тебя доставить в сохранности, если и не в целости.

– Анечку… отпустили? – Штарк все еще не верил своим ушам.

– Там странная история, – кивнул Молинари. – Ее держали в какой-то квартире. Потом людям, которые ее охраняли, кто-то позвонил, и они просто уехали. Анечка сначала никуда не пошла, позвонила этому вашему генералу, который… Как его…

– Фалин, – выговорил Штарк.

– Ну вот. По этому телефону с тех пор никто не отвечает. И нашему другу Виннику продлили кредит. Анечкины знакомые говорят, что подразделение Фалина расформировали. Стрельба, грабежи… Сказали ему, что все это немного чересчур, если ты понимаешь, о чем я. Ну, и все исчезло, как будто ничего вообще не было. Ты вот уверен, что мы гонялись за какими-то яйцами? Может, просто лизнули марочку, а? И все это был глюк? А дырки в нас, потому что нарвались на каких-то мексиканских бандитов и не так на них посмотрели…

– Что… Гусман?

– Это еще кто? – спросил Молинари. – Уж не тот ли усатый, в темных очках, который за мной вчера приехал?

– Тот, – проскрипел Иван.

– Он просил тебе передать, что расскажет шефу, как ты закрыл грудью Эдуардо. Я спросил, кто его шеф. А он только улыбнулся. Даже не сказал, как его самого зовут.

– Где… тебя… держали? – спросил Штарк.

– В больнице в Мерседе, помнишь, где русская церковь? Эти ребята договорились со священником, он думал, мне нужна помощь, но так, чтобы копы не узнали. Он уговорил врачей положить меня в палату, но не регистрировать. Не знаю уж, чем они ему обязаны, – а может, эти парни просто всем заплатили. Вообще-то за такое могут и медицинской лицензии лишить, и засудить на кучу денег… Это же Америка, а не Шарн – диск. Но я не в обиде. Бинты меняли, ничего дурного не делали… Разве что, может, когда я спал. Но тут уж я не знаю.

– А эти… живы?

Молинари догадался, о ком идет речь.

– Тот, что в нас стрелял, – нет. Я знаю, что это он, – видел фотку: лежит, пистолет в левой руке. Сколько их всего было?

– Четверо.

– Тогда я не знаю, где еще двое. А один здесь же, в больнице, я слышал. Думаю, это он сказал твоему мексиканцу, где меня искать. Но я, пожалуй, не пойду благодарить его.