Ты должна это все забыть - Елена Кейс

Я помню, как однажды попросила у кого-то из навещавших меня иностранцев показать мне визу. Я смотрела на этот маленький невзрачный кусочек бумажки, и мне казалось, что ничего желаннее и ценнее не может быть у человека. Виза оставалась для нас недосягаемой. Много раз мы всерьез обсуждали между собой различные возможности нелегального перехода через границу. Как-то один из наших приятелей из Сухуми упомянул о своем знакомом, который по каким-то своим контрабандным делам время от времени переходит границу из Армении в Турцию. Следующим же летом мы решили поехать в Армению и осмотреться на месте.

В Ереване у меня жили родственники, и мы решили их навестить. Никто, кроме нас, истинной цели нашей поездки, естественно, не знал. Поехали мы на своей машине, и хорошо запомнилось мне, как неуютно мы себя чувствовали, проезжая мусульманский Азербайджан, и какое прямо-таки физическое облегчение испытали, въехав на территорию Армении. Приехали мы в Ереван и попросили наших родственников показать нам границу с Турцией. Вернее, мы сказали им, что хотим увидеть гору Арарат. Подъехали и обалдели: шестикилометровая закрытая зона, через каждые двести метров наблюдательная вышка и даже к этой зоне и то подходить было запрещено. Только Гера приготовился сфотографировать гору Арарат, как тут же появился человек в штатском и попросил аппарат зачехлить. Поняли мы, что тут и мышь незаметно не проскочит. Добавлю, что нашли мы потом возможность связаться с этим контрабандистом. Не лично, а через наших приятелей в качестве связных - сам он по понятным причинам с нами встретиться не захотел.Так вот, через границу провести он нас отказался, так как у него якобы была какая-то договоренность с пограничниками о том, что ходит он исключительно один. А своим "бизнесом" он из-за нас рисковать не стал.

Наиболее серьезный вариант был разработан нами совместно с Мариком Грункиным, нашим приятелем и многолетним отказником. Об этом плане, кроме наших двух семей, не знал никто, и я впервые сейчас упоминаю о нем открыто. В Ленинграде мы даже не обсуждали его в своих собственных квартирах, боясь прослушивающих аппаратов. А план вкратце заключался вследующем. На берегу Финского залива мы собирались снять дачу и построить там лодку. Весной, во время ледохода, две наши семьи с запасом воды и сухарей должны были сесть в эту лодку, которая сверху прикрывалась бы огромным куском белого пенопласта, облитого предварительно водой с тем, чтобы на нем появилась тонкая пленка льда. Собственно предполагалось, что мы не сядем в нее, а ляжем конструкция должна была быть достаточно плоской. Среди белых льдов кусок белого пенопласта, покрытый льдом, должен был по нашим предположениям затеряться и не вызвать подозрения у пограничников. Так, своим ходом, чуть корректируя путь рулем с ножным управлением, вместе со льдами мы надеялись добраться до Финляндии. Конечно, с одной стороны нас бы подстерегала опасность быть затертыми льдами, а с другой - нас могла обнаружить локационная служба береговой охраны. Именно по этой причине основную часть пути мы намеревались пройти днем, пока пограничники еще не пользуются приборами ночного видения. Марик Грункин был специалистом по навигации и ориентации по звездам, так что заблудиться мы не боялись. Самое трудное для нас было решиться подвергнуть опасности детей. У Марика была маленькая дочка лет пяти, так что колебания наши были вполне оправданы. Не знаю, чем бы закончились все наши проекты, если бы в начале 1988 года семья Грункина не получила бы разрешение на выезд. Без него, как специалиста по навигации, мы на такой шаг решиться не могли. Кроме того, их отъезд вновь вселил в нас надежду на законный выезд, надежду, которая к середине 1988 года, после отказа Гере и Андрею начала опять заметно иссякать.

Но вспомнила я это сейчас потому, что вид свободных оркестрантов с визами на руках так резко контрастировал с нашим состоянием, что наше присутствие там казалось неуместным и нарушало всеобщую гармонию. Вдруг кто-то окликнул меня по имени и тем самым вывел из оцепенения. Я оглянулась и увидела Нюсю с Моней, тех самых, что когда/то жили в нашем дворе и к которым мы с моей Таней ходили ночью, чтобы забрать папины скрипки. Тут же все в моем сознании встало на место. То есть они были на своем месте - в Нью-Йоркском оркестре, а я на своем - в отказе в Ленинграде. После первых бурных минут встречи я поняла, что заботы у нас настолько разные, и они настолько уже далеки от происходящих у нас событий, что говорить фактически оказалось не о чем. Вернее, говорить надо было о стольком многом, чтобы начать понимать друг друга, что ни у них, ни у меня не было для этого времени. Это была первая моя встреча после долгой разлуки с людьми из "другого" мира. К сожалению, то же ощущение непонимания у меня потом возникало не раз при встречах, даже долгожданных, с людьми, с которыми меня невольно развела судьба.

Но, по крайней мере, я спросила у Мони с Нюсей как мне найти Зубина Мета, и они хором ответили, что вот же, вот он стоит в центре зала и оглядывается по сторонам. И я мгновенно поняла, почему я его до этого не заметила. Совершенно подсознательно я ожидала увидеть человека во фраке, дирижера, маэстро. А Зубин Мета стоял в домашнем халате, роскошном халате, но отнюдь не во фраке! А я, дура, искала не человека, а его костюм. Нюся с Моней были мгновенно забыты, и все мои философские мысли и рассуждения вылетели из головы. Я схватила Герку за руку и бегом, расталкивая толпящихся музыкантов, которые тут же потеряли свой ореол и превратились просто в мешающих мне людей, бросилась к Зубину Мета.

И он увидел меня, и обнял, и улыбнулся, и такая уверенность исходила от него, что я прижалась к нему, и мне казалось, что в меня вливаются силы. А потом мы поднялись к нему в номер и говорили как старые знакомые. И я спросила: "Я не знаю, как вас называть. Анечка во всех письмах строго настрого наказывала мне обращаться к вам "маэстро". А он засмеялся и сказал: "Ну зачем "маэстро". Зови меня просто Зубин". А потом он пообещал, что сделает все от него зависящее, чтобы нам помочь. И что я должна быть все время рядом с ним, приходить за кулисы после всех его концертов и присутствовать на всех приемах, которые будут даваться в честь его приезда. "Все должны видеть, что ты всегда рядом со мной", - сказал он. Он дал нам с Геркой билеты на все концерты Нью-Йоркского оркестра, что уже само по себе являлось предметом зависти всех моих знакомых.

Скажу, что я действительно всегда находилась рядом с Зубиным Мета, и на официальных приемах вся музыкальная элита города сначала недоумевала, строив всяческие догадки в мой адрес, пока Зубин Мета не объяснял всем и каждому, кто я и почему нахожусь рядом с ним. Дело доходило до курьезов. Когда мы вместе после концерта выходили из филармонии, восторженные поклонники его таланта, пробирались через строй милиционеров и пытались сфотографировать своего кумира, принимая меня за его жену. Надо сказать, что все интервью, которые давал Зубин Мета, он начинал с моего имени и моей истории. И хотя в печать это не попадало, огромное число официальных лиц были вынуждены выслушивать злоключения моего отказа.

Чувство огромной благодарности, восхищения, граничащего с благоговением, которое я испытала к Зубину Мета, не только не уменьшилось с годами, а приобрело, пожалуй, восторженный оттенок мистического поклонения.

Девятого сентября 1988 года Андрюше исполнилось восемнадцать лет. На следющий день он получил повестку из военкомата, а еще через день подал документы в ОВИР на выезд в Израиль. Начался отсчет дней, и я находилась в совершенно абсурдном, аномальном для любой матери состоянии: я мечтала расстаться со своим сыном. По ночам я молила Б-га совершить это чудо освободить моего сына от проклятия моей судьбы. Я смутно представляла себе, что я буду делать, если он, мой единственный сын, окажется удушенным пуповиной моего отказа. Призрак Советской Армии уже стоял за дверью.

С момента моего первого посещения ОВИРа прошло тринадцать лет. Жизнь не баловала меня эти годы. И однако то, что могло ожидать меня впереди, было выше моих сил. Мы давно уже решили на семейном совете, что в армию Андрей не пойдет ни при каких обстоятельствах. Армия для него означала бы получение уже лично им формальной секретности, а значит и повода для его собственного отказа, отсчет которого начнется только в 1988 году. Единственной альтернативой армии была тюрьма. И весь последний год я морально подготавливала своего сына к этому шагу. Я не знаю, был ли он готов выдержать заключение. Я знала, что я этого не выдержу. И хотя я старалась никогда не показывать ему свою слабость, я знала, что его тюрьма - это мой смертный приговор.

Поскольку повестки по почте Андрей игнорировал и в военкомат не являлся, повестки стали приносить на дом с требованием расписки в ее получении. И я, и Андрей перестали открывать дверь, если заранее не знали кто пришел. Гера расписываться на повестках отказывался, мотивируя это тем, что он, якобы, гость, посторонний человек. Но всем нам было ясно, что долго такая игра в прятки продолжаться не может. Нервы были напряжены до предела. Любой телефонный звонок разрывал душу, и я боялась снимать телефонную трубку, как будто она находилась под высоким напряжением.