Тридцать дней до развода (СИ) - Хаан Ашира
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг она резко дернулась ко мне, впечатываясь в губы липкими алыми губами. Я оттолкнул ее, дернул дверцу еще раз.
— Открой!
— Не отдам! Не отдам! Я боролась за тебя! Я все вложила в тебя! Ты мой! Мой! Мой!
— Ал, тише, спокойно…
Где тут у нее эта чертова кнопка замка…
Но я не успел ничего сделать — Алла вдавила педаль и машина резко дернулась. Меня мотнуло назад-вперед: конечно, я не пристегивался, садясь «поговорить»!
— Алла!
Когда машина рванула вперед, я уже не рискнул выхватывать у нее руль. У нас тут не кино про гонки, а реальная жизнь.
— Раз не любишь меня, то и ей не достанешься! — прошептала Алла, вцепляясь длинными тонкими пальцами в руль так, что, казалось, отодрать их не сможет никто. — Я хочу умереть твоей женой.
— Стой!
Но «мини» разгонялась, летя по нашему бульвару, минуя светофор за светофором — неважно, что там был за свет. Я пытался застегнуть ремень на ходу и одновременно придумать, как ее можно остановить. Почему на курсах экстремального вождения рассказывают какую-то ерунду про то, как тормозить в гололед, но не говорят, как справляться с безумными бывшими женами, которые гонят машину…
— Алла, там забор!
— ДА!
«Блин, надо было купить ей тот джип, там бы выжил», — вот такой была моя последняя мысль.
Хотя нет, предпоследняя.
После нее я все же дернул руль к себе, выворачивая машину боком, что-то страшно заскрежетало, сминая, как фольгу, глянцевую коробочку «мини» о бетонный забор военной части, — в бок что-то очень неприятно воткнулось, давя, и давя, и давя, наконец выстрелили подушки, и я шарахнулся обо что-то виском, проваливаясь в черноту.
И вот последней мыслью — даже картинкой! — перед этой чернотой был образ Даши. Как она обернулась тогда — светлая, невесомая, счастливая, и я запомнил ее такой, для того чтобы увидеть сейчас…
Глава Как надо разводиться
Но об этом я Даше рассказывать не стал.
Она и без того побледнела как полотно, когда пришлось описать аварию, — в моей версии случайную, хотя я и упомянул о словах Аллы, что она меня никому не отдаст.
Прижалась всем телом — и, честное слово, ее тепло лечило гораздо лучше, чем все то, что со мной проделали в больнице.
Впрочем, большую часть я пропустил, очнувшись, когда мне залатали и бок, и ногу, и даже проверили, что мозг в черепе еще по-прежнему плещется.
Не стал рассказывать и о своем ужасе, когда увидел темноту за больничным окном и понял, что опоздал.
Не к лицу мужчине такой ужас. Когда голову сдавливает железный обруч вины и нет ничего сильнее желания отменить все случившееся, отмотать, исправить! Как угодно!
Потому мне было совершенно наплевать, в каком я там состоянии, какие у меня там результаты анализов и как там себя чувствует моя жена — она жива? — о чем мне пыталась рассказать медсестра. Я и сам уже толком не помнил и не понимал, как мне удалось пробиться к лечащему врачу, оказавшемуся бывшим мужем старой знакомой, десятая вода на киселе, но даже тоненькие нити помогают в таких делах.
Вырвался — и хорошо.
Сервис, в котором томился мой «судзуки», был буквально в двух шагах от больницы, и фару они успели заменить. А вот бока покрасить — нет, но мне было наплевать.
Загс был давно закрыт, но я все равно приехал туда в какой-то смутной надежде застать Дашу у него. Стала бы она ждать меня там полсуток? Ну серьезно?
— Я ждала… — шепчет она, утыкаясь мне в плечо мокрыми губами.
— Ты чего плачешь? Хорошая моя? — дергаюсь я. — Перестань, слышишь? Ты самая лучшая, самая верная, самая верящая. А я идиот.
— Я думала, ты… я правда думала, что Алла тебе что-то сказала, из-за чего ты не пришел. А ты чуть не умер…
И Даша заливается слезами — так открыто, как плачут только дети, которых еще не научили прятать истинные чувства. Мое плечо становится полностью мокрым, и соленые капли стекают на грудь. Я растерянно глажу ее по голове и не знаю, что сказать.
Я ведь жив?
Прижимаю ее к себе покрепче и рассказываю последнюю часть истории. Там тоже есть о чем умолчать, но на мой взгляд, она самая романтичная. Лучше всего подходит для сказок, которые мы будем через много-много лет рассказывать внукам. Как бабушка и дедушка познакомились, потом вырезаем весь этот нервно-сладкий месяц, а дальше дедушка развелся. С приключениями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— И, в общем, стою я как дурак перед закрытыми дверями и думаю… Нет, то, что я думал в этот момент, внукам мы рассказывать не будем… Нехорошее, в общем, думаю и заодно пинаю фонтан этот чертов.
Я зарываюсь пальцами в светлые волосы и притягиваю Дашу к себе, чтобы поцеловать в макушку.
Маленькая моя. Я лучше еще раз впишусь в ту стену, чем лежать сейчас и не знать, как тебя утешить.
Тоненькие плечи вздрагивают от всхлипываний, но уже реже. Реже.
— И тут вспомнил, что кладовщица наша, когда увольнялась, хвасталась, что новую работу нашла — три минуты от двери до двери. Мы даже уговаривать не стали, понятное дело. Я ее подвозил после отвальной, помог вещи отнести и помню и подъезд, кошками воняющий, и квартиру со старой деревянной дверью.
— Кошками? — ворочается Даша и поднимает заплаканное лицо, а я целую ее мокрые веки.
— Кошками. Там кошачий район, под каждым кустом по пушистому семейству. Собачники даже когда в лес идут, по дуге огибают те места. В общем, вспомнил и воздвигся на пороге, как… как…
Черт, башка-то как болит! Никаких тебе закрученных метафор и забавных шуток, все перебивает жужжание тупого сверла в виске.
— Уговорить ее выписать свидетельство было делом техники. Сложнее — уговорить вызвонить начальницу, которая должна была поставить подпись.
— А потом? Как ты догадался, что я уехала?
Теплая ладонь гладит меня по животу, осторожно касается нового пластыря, которым мы заменили старый. Сам заменил, запершись в ванной. Заодно посмотрел, что там у меня за дырочка в боку. Ничего страшного, можно было даже показать. Пошипел, изогнулся и справился. И почти не болит.
Как я догадался…
Интуиция.
Когда держал уже розовую бумажку в руках, меня как отпустило: все, я выполнил свое обещание. Развелся. Теперь можно лечь — да хоть в этот вот сухой еще фонтан — и помереть. Хотя нет, сначала куплю новый телефон и скажу Даше, где бы она ни была, что это все-таки другая история, что я не такой.
А раз все равно за телефоном ехать, так заодно заскочу к Нинель Матвеевне. Куда же моей хорошей еще деваться?
Оказалось — много куда. И про то, что я, хороший мальчик Богдан, говорил пожилой женщине, которая мне в бабки годится, рассказывать, пожалуй, тоже не буду. Пусть Даша меня узнает постепенно. Авось к моменту, когда дойдем до этой стороны моей личности, я уже успею привязать ее к себе другими вещами.
Вот когда я вышел оттуда, совершенно не зная, куда теперь двигаться, вот в этот момент меня что-то и толкнуло.
Что нет моей Даши в этом городе.
Он опустел.
В нем холодно.
И в первый раз в жизни я решил своей интуиции поверить.
Черт знает, как я собирался выбивать показания из кассиров и прочих начальников.
Но тут мне повезло.
— Я иду мимо кассы, смотрю — там подружка мамина. Я ее всегда терпеть не мог, звал Гюрза Ивановна. Она меня тоже заметила и выскочила аж из дверей. «Здравствуй, —говорит, — Богдаша!» А я стою и молчу, потому что головой я все-таки ударился сильно, видимо, и как ее на самом деле зовут — ну не помню! Не говорить же: добрый вечер, мол, Гюрза Ивановна!
Тереблю Дашу — ну, смейся!
Это же смешно!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Но она беспокойно оборачивается на меня, и прохладные нежные пальцы ложатся на висок.
— Болит? — Она хмурится и кусает губы. — Кружится? Тошнит? У тебя же сотрясение! Ты зачем гнал всю ночь, ты серьезно позвонить не мог?
Не мог.
Гюрза Ивановна, пока я тормозил, фыркнула: мол, так и знала, что вырастет из тебя черт-те что! — и съехидничала:
