Книга 1. Цепные псы одинаковы - Иней Олненн

Возвратившись из беспамятства, Ингерд долго лежал, прислушиваясь к тихому бормотанию. Это бормотание приносило покой, а огонь костра согревал тело. Ингерд открыл глаза.

Он лежал около костерка, а по другую сторону сидел давешний Травник все еще с венком на макушке. Их окружал дремучий лес, деревья стеной непроглядной окружали их, не было ни Эйрика, ни Оярлика, ни Аарела Брандива.

Травник сидел, сложившись пополам, держал на коленках маленькую книжицу и что-то царапал в ней заостренной палочкой. Сосредоточенно морща лоб, он глядел то в темное небо, то на пляшущие язычки пламени и все что-то бормотал.

— Эй, Травник, чем это ты занят? — слабым голосом спрашивает Ингерд — сил-то у него почти не осталось. — Заклинания творишь?

Долговязый отрок вздрогнул от неожиданности и буркнул:

— Сочиняю.

— Сочиняешь? — Ингерд с трудом сел. — Что сочиняешь-то?

— Стих, — неохотно ответствовал Травник и спрятал книжицу в котомку. — Небось смеяться будешь?

Ингерд поглядел на парнишку. Глаза из-под гривы волос настороженно блестят, рубаха измазалась, штаны за время пути прорехами обзавелись, ноги — в грязных лохмотьях полотна, которым раны ему заматывали, — несуразней отрока не придумаешь. Но Ингерд говорит ему без всякого смеха:

— Нет, славный Травник, не стану я смеяться над тобой. Я давно уже понял, что путь твой долог и многотруден и велик тако же. Ты помогаешь мне, ты жизнь мне спас ни единожды, зачем же смеяться над тобой буду?

— Барс смеется, — Травник все еще не верил. — И Лис тоже.

— Ты на них зла не держи. Их мудрость — мудрость воинов, а в сердце у них — добро. Твоя мудрость превыше, прости их.

— По правде говоря, — сдался Травник, — стих не очень хороший получился, я потом другой придумаю. Оно ведь как — то их клещами не вытянешь, хоть убейся, а то наружу просятся — ладони зудеть начинают.

— А сейчас?

— А, — отрок махнул рукой, — других забот полно, много сил на них уходит, и на стих ничего не остается.

— Догадываюсь, про какие заботы толкуешь ты. То, что я в лесу этом очутился — это в твоих ладонях зудело?

Мальчишка улыбнулся, довольный.

— Моих. Тебя от бёрквов спасать было надо, вот я тебя на Ту Сторону и перекинул.

— Какую такую сторону? — Ингерд почувствовал беспокойство.

— Ты — маэр, — взгляд парнишки сделался по-взрослому серьезным, — мне велено защищать тебя. А раз велено мне, — значит, я хороший ученик!

Травник снова улыбнулся, явно гордясь собой. Позади, в темноте, раздался шорох. Ингерд схватился за меч.

— Не бойся, — успокоил его Травник, — это Одинокий Охотник. Он сам умеет ходить с Одной Стороны на Другую.

— Да что это за стороны такие? — недоумевает Ингерд, а к огню меж тем и вправду Аарел Брандив выходит, прутиком ивовым по сапогу постукивает.

— А таким, — говорит Брандив. — Одна Сторона та, что все видят, а другая — в которой ведуны живут. Ведуны по обеим Сторонам ходить могут, и маэры тоже. Ну и эрили.

— Эриль Харгейд нас и научил, — добавил Травник.

— А я думал — наоборот, эрили у ведунов учатся, — молвит обескураженный Ингерд. — Думал, что могучее колдуна, нежели ведун из Зачарованного Леса, вовек не сыскать.

Травник воззрился на него.

— Да как же так? — спрашивает он. — Чего нас-то бояться? Это эриля страшится надо, он Рунами владеет, никого нет сильнее! Эриль Харгейд владыка Леса, и все ведуны, сколько их есть, — его ученики!

Ингерд только головой покачал. Выходит, нечего было от страха трястись, ведунов-то встречая, коли не тряслись при виде эриля! Скажи об этом Яну иль Оярлику — не поверят…

— Ладно, возвращаться надо. Там Барс и Лис без присмотра остались.

И Травник поворошил угли в костре. В небо с треском взметнулся сноп искр, Ингерд проводил их взглядом. А когда глаза-то опустил — не было уже ни леса, ни мохнатых крон, костерок догорал, с полей наползала темень, и Бурая журчала невдалеке. У огня спали безмятежно Оярлик Рыжий Лис и Эйрик Снежный Барс. У Эйрика под боком лежали снятые с мертвого Вепря сапоги, нарочно для отрока чудного припасенные…

Однако, когда посреди ночи поднялись идти дальше, отрок сей сапоги нипочем обувать не стал. Он стоял перед Эйриком, глядя в землю, и губы его были упрямо сжаты.

— Да ты что, дурья твоя голова! — кипятился Барс. — У тебя и так все ноги стоптаны, хочешь, чтобы мы тебя потом на закорках тащили?! А ну обувайся, кому говорю!

Но Травник продолжал упрямо таращиться в землю и не двигался с места. Оярлик, закапывавший кострище, удивленно выпрямился, он тоже не понимал, чего это отрок заартачился. Аарел Брандив молчал, о чем-то размышляя, и Ингерд решил вмешаться.

— Не упорствуй, Барс, — говорит он Эйрику. — Я пока у Вяжгира жил, знахарству малость обучился. Нельзя ему пока ноги в сапоги совать, раны еще свежие, загниют — хуже будет, ноги отрезать придется. Пусть так идет до поры.

— Ноги отрезать? — вся горячность Редмира мигом погасла. — Нет, пусть уж лучше босой шлепает. Но сапоги бросать нельзя.

С этими словами он взял добытые в бою сапоги, связал их вместе бечевой и Травнику на посох повесил.

— Сам понесешь. Еще потом спасибо скажешь.

Ингерд поглядел на Брандива. Тот стоял к нему боком, делал вид, что проверяет оружие, а сам смехом давился. Ингерд пожал плечами — ну не рассказывать же, что они по Лесу Ведунов путешествуют, оттого Травник пятками жертвует?!

Собрались спокойно, в путь тронулись, когда туман совсем густым сделался. Шли долго, никаких засад не встретили, со спины никто не напал. Иди да радуйся, но не до того было. Брандив все по сторонам смотрел да прислушивался, Оярлик с Эйриком назад оглядываться начали, ровно кто за ними по пятам шел. А у Ингерда заболела рана в плече, зажгло ее так, точно солью посыпали, он застонал даже. И почуял, как по руке вниз тоненькая струйка крови засочилась, на землю редкими каплями закапала. Ингерд шел сколько мог, но потом Бурая нырнула в лесок, а в лесу том — бурелом нехоженый; ольха, рябина и кривые ели сетью переплелись. Речка в большие и малые запруды закручивалась, деревья подмывала у корней, те и падали. У Ингерда от боли и напряжения сил в глазах мутиться стало, не выдержал он, Травника позвал:

— Травник! Эй, Травник! Погляди мое плечо, кровь долго не спекается.

Травник на своих длинных ногах легко поваленную лещину переступил, к нему подошел. Остальные отдохнуть присели.

Скинул Ингерд куртку, руку оголил — она уже в крови вся. Рана почти затянулась, коркой покрылась, да посередине корка треснула, кровь оттуда и сочилась. Недовольным было лицо Травника, пока он рану ощупывал. Потом подумал немного, корку всю содрал, Ингерд аж зубами заскрипел, мазями какими-то пахучими натер и полотном опять завязал. Вроде как полегчало Волку. Пошли дальше. Рана не болела больше, зато не сразу Ингерд понял, что кровь опять у него с ладони капает. Уже светало. Он остановился, встряхнул рукой — на землю, прямо на желтые цветки кубышки, несколько алых капель упало.

Что-то заставило его обернуться.

Далеко за спиной, к его следу, что на сопревшей листве прошлогодней остался, припал человек. Он нюхал кровь, коленом в землю упершись, и до земли волосы черные спускались. Потом он поднял голову, откинул волосы. Ингерд с ужасом узнал Рунара.

Одинокий Охотник назвал его эгнаром — одержимым — и так оно и было. Собственная злая воля и злая воля могущественного эриля Хёльмира заполонили Рунара, превратили его в зверя, чьи внутренности обжигала неутихающая жажда убийства. Ингерд и сам чуть не стал таким, когда прошел через хаттмар и обрек себя на погоню за врагом. Он превратился бы в эгнара, если бы не увидел свет, имя которому — Кьяра Стиэри. Он не назвал ее имени, не произнес его вслух, а Рунар тут же вскочил, идет к нему и говорит:

— Тебе от меня не уйти. Теперь я охотник, и твой след отмечен кровью.

Ингерд взглянул на раненую руку и только теперь понял, почему не останавливается кровь и на землю капает — потому что заклят был клинок Рунара, и это заклятье поразило Ингерда. Но отступить он не мог, и снова вверх взлетели клинки, а позади послышались крики — это товарищи его тоже вступили в бой.

Да, Ингерд ненавидел Рунара, ненавидел по-прежнему — сильно, яростно, бесповоротно. Он ненавидел Рунара, который студеной зимней ночью повел своих бойцов на Волчье становище, который резал детей и жен, как жертвенный скот. Он ненавидел Рунара, который тогда еще был человеком. Ныне Рунара Асгамира не было больше, он стал эгнаром. И не было больше ненависти в душе Ингерда, но теперь там появился страх. И от злости на себя за этот страх, он столь яростно встретил нападение Рунара, что опрокинул его в одно мгновение. Тот упал на спину, ломая кусты лещины, и скатился по склону к реке. Ингерд бросился вниз, Вепрь уже на ноги вскочил, весь грязью измазанный, а сам смеется.