Главные вещи - Юрий Серов

Семь лет

Безрадостно провожали 2001-ый год.

За столом мать, младший брат и я, четырнадцатилетний пацанёнок с разбитым кулаком и лиловым фонарём под глазом. Фонарь – презент от Кольки Михайлова, с новым 2002-ым поздравил.

По телевизору президент Путин вёл торжественную речь, обещая россиянам светлое будущее, куранты на Спасской башне отсчитывали последние секунды до двенадцати, а мы сидели с грустными лицами и жевали салат оливье. Шампанского мать не купила – без отца ей пить не хотелось.

Отец ушёл в сентябре. Приковылял поддатый с работы, покидал вещи в чёрный чемодан, без объяснений отодвинул мать в сторону и хлопнул дверью, оставив жене двух сыновей. Больше его мы никогда не видели.

Мать не отчаялась. Подала в розыск, однако поиски результатов не дали: отец пропал без вести, потерявшись на просторах нашей безграничной страны. По ночам я и брат слышали, как мама украдкой плачет, роняя слёзы на облупившийся пол, но жалеть её не хотели, считая отца предателем, бросившим детей на произвол судьбы.

После Нового года денег стало совсем мало: средств едва хватало на еду, а за квартплату начал расти долг, обещающий к лету перейти в кругленькую сумму. Однажды вечером, когда младший брат спал, пуская пузыри в кроватке, мать подошла ко мне и попросила, чтобы я нашёл работу. Отказываться смысла не было.

Я устроился грузчиком в продуктовый магазин и после учёбы с усердием разгружал ящики с яблоками, апельсинами и бананами. Платили немного – две тысячи в месяц, но они спасали семью, – долги не копились, да и матери немного полегчало.

На лето подвернулась работа интереснее. От школы нас отправили за город обрабатывать огороды: полоть траву, поливать, собирать ягоду, и я с удовольствием уехал, вернувшись осенью с девятью тысячами рублей. Снова пришлось таскать ящики, и я с ностальгией вспоминал яркое летнее солнце, прохладную речку и школьных приятелей, с которыми болтал и веселился до упаду. Сейчас веселиться времени не хватало: «Газели» подъезжали каждый час, привозя новые продукты, и я носился туда-сюда, укрепляя мышцы и делая их стальными.

Время шло. Зимой я остановился на отметке «1,67 см» и в высоту не рос, зато в ширину раздавался, набрав 83 килограмма живого веса. Дворовые пацаны признали во мне борца дзюдоиста и звали с собой на разборки, но я отказывался, мучимый усталостью, и плёлся домой, где без сил падал на кровать и засыпал.

Сны не снились. Я мечтал увидеть хоть одно сновидение, однако мой мозг перенапрягся настолько, что с трудом воспринимал школьную программу и погружался по ночам в темноту. Словно кто-то выключал свет: чик, и я уже сплю без задних ног.

Весной случилось то, чего я так боялся.

Желая сэкономить время, я таскал не по одному, а по два ящика, и через неделю мою спину согнуло так, что пришлось вызывать скорую. Врачи посоветовали больше тяжёлой работой не заниматься. Карьера профессионального грузчика подошла к концу.

Полмесяца мать и младший брат ухаживали за мной, втирая целительные мази и настойки, а я едва-едва накапливал сил, чтобы добрести до туалета. Понимая, что ящики таскать не судьба, штудировал газеты с работой и звонил по объявлениям, но везде вежливо отказывали, предлагая чуточку подрасти. Я не отчаивался, продолжал поиски с настойчивостью барана, нацелившегося на новые ворота.

Работа отыскалась в редакции журнала «Мнение». Девушка с приятным бархатным голосом записала мои данные, пообещала перезвонить и сдержала обещание, пригласив войти в коллектив на должность курьера. Я ответил согласием и в понедельник переступил порог двухэтажного здания, познакомился с журналистами, главным редактором и с усердием взялся за исполнение обязанностей.

Ходить приходилось много, иногда до десяти-одиннадцати часов вечера, но и платили подобающе: семь тысяч в месяц. Относились поначалу прохладно, здоровались редко, а когда узнали, что я зарабатываю, чтобы прокормить родных, прониклись уважением. Поили кофе и чаем, угощали конфетами и пирожными, делились секретами и новостями, и я так привык к коллективу «Мнения», что ответил отказом на летнюю поездку от школы. Плюнул и решил остаться, и впоследствии оказалось, что не прогадал.

Многие журналисты укатили на курорты, и возмущённый главный редактор уселся рядом со мной и поделился горем.

– Беспредел, – сказал он. – Номер выпускать не успеваю, а эти неблагодарные существа пользуются законным правом и улетают в Грецию, Испанию, Италию, а Григорий Семёнович с Глебом пашут как каторжники. Нужна помощь, Глеб. Сгоняй в фирму «Арго», – это на Красной Пресне, – у них директор – художник, предлагает за статью двадцать пять кусков. Сделаешь классно – десять тонн твои. По рукам?

– Постараюсь, – прошептал я, краснея от робости.

В тот день десять тысяч я заработал и был записан в Школу молодых репортёров при журнале «Мнение», – первая победа зелёного пацана в большом грязном мире. Первая моя победа.

Мать, узнав об успехе старшего сына, расплакалась. Расплакалась искренне. Всё, что копилось с момента ухода мужа из дома, вылилось мне на плечо, ибо тогда я по-настоящему осознал себя кормильцем семьи. Кормильцем, который будет приносить зарплату в дом вместо отца.

И я приносил. Отдавал матери всё до копейки, а она складывала деньги в сейф, смешивая со своими и создавая семейный бюджет. И уже потом младший брат Савва играл с конструкторами и роботами, а я выбирал в магазине свитер или рубашку. Моё детство пропадало на работе, но для Савки я пообещал сделать всё. Всё, лишь бы девятилетний человечек не нуждался в еде или игрушках.

В 2004-ом я закончил 11 классов школы и вздохнул с облегчением, собираясь пропадать в редакции с утра и до вечера. Писал статьи, брал интервью у знаменитых людей города, посещал различные мероприятия, накапливая опыт и стаж, а в августе получил от Григория Семёновича предложение об учёбе.

– Поступай на заочное на журфак, – посоветовал он. – Я поговорю с одним мужичком, он поможет тебе с военным билетом. Ты же не хочешь служить в армии?

– Хочу, но не могу. Мамка одна Савку не потянет. У неё пять в месяц кое-как выходит, – разве я оставлю их одних?

– Вот и отлично. Значит, договорились.

Спустя шесть дней я держал в руках военный билет, дающий полную свободу передвижения, и решил последовать совету главного редактора: получить высшее образование. Стыдно было перед матерью за отказ от службы, но она поняла меня, не посчитала тряпкой.

– Ты сделал правильный выбор, сынок. Не расстраивайся. Это чушь, что мужчина должен отдать долг родине. Чушь. Родина заставляет тебя батрачить с пятнадцати лет, потому что ей плевать. Поэтому не принимай близко к сердцу. Когда в России начнут заботиться о детях, тогда и пойдёте в армию.

Я помню её слова. Помню и сейчас, когда на дворе февраль 2009-ого, а я уже на пятом курсе института, успешный журналист с именем, давным-давно вошедший в основной состав журнала «Мнения». За окном светит солнце, снег растаял; да его почти и не бывает в Москве, – выпадет, а на следующий день исчезнет; я сижу в редакции, набираю статью о поездке в Петербург, а мысли возвращаются ко вчерашнему разговору с матерью…

– Он приходил в октябре, в прошлом году.

– Кто приходил? – Мать застала меня в коридоре, пока я боролся с неподатливым рукавом куртки, пытаясь высвободить запутавшуюся руку. – Я не понял, о ком ты?

– Об отце.

– Об отце? Эта сволочь смела заявиться к нам?

Оказалось, что да. Ни меня, ни Савки дома не было, поэтому мать пустила его через порог и застыла в ожидании разговора.

– Здравствуй, Эллочка, – попытался улыбнуться он, но хмурое лицо жены подавило глупую улыбку. – Я пришёл извиниться за то, что тогда ушёл…

– Семь лет назад.

– Как Глеб? Как Савва?

– Глеб кормил нас эти годы. Да и с Савкой всё в порядке.

– Могу я… Могу я их увидеть?

– Нет. Я не разрешу тебе с ними увидеться. Глеб – взрослый парень, вспылит и ударит, а я не хочу, чтобы он сидел в тюрьме из-за такой мрази.

– Но… Я соскучился! И они мои дети!

– Ты меня не понял, муженёк. Не понял. Глеб и Савва давно не твои дети. Неужели за семь лет ты этого не осознал?

– Я…

Отец попытался найти хоть какой-нибудь довод, но мать не собиралась его выслушивать. Жестом она указала на дверь и велела убираться прочь.

– Навсегда. И не приходи. Не надо.

И отец ушёл.

Где его носило столько времени, я не знаю. Был ли он с другой женщиной или завёл другую семью, – неизвестно. Можно, конечно, навести справки, поднять людей, чтобы правда всплыла наружу, однако смысла я не вижу. За семь лет он не поинтересовался нами ни разу, ни разу не позвонил, ни разу не написал письма, и мать не простила мужа-гуляку, хотя её доброе сердце ёкнуло не единожды. Не прощу и я.

Статья не пишется. Пальцы опускаются на клавиши и застывают в миллиметре. Голова раскалывается от городского шума, а я смотрю на монитор, где чёрные буковки ждут окончания предложения.