Штормовой предел - Шигин Владимир Виленович

Прохаживаясь по мостику, он удивлялся, почему Небогатов в первой же первой фазе дневного боя не выстроил отряд в строй пеленга влево для улучшения условий стрельбы по уходившим вперед крейсерам Камимуры.

— Объяснение у меня одно, — говорил он вахтенному начальнику. — Рожественский так запугал нашего младшего флагмана, что исключил всякую инициативу и самостоятельность.

— Проба сил состоялась! — поправил очки на переносье Миклуха и повернулся к старшему офицеру. — Александр Александрович, велите продолжить обед и распорядитесь, чтобы баталер раздал на шканцах команде вино!

В полдень эскадра легла на курс норд-ост 23 градуса, ведущий прямо на Владивосток. Слева из туманной мглы один за другим появлялись японские корабли. Бой начался.

Японские снаряды, падая вокруг "Ушакова", поднимали столбы воды, смешанные с темно-желтым вонючим дымом… После этого командование броненосца наконец-то перешло в боевую рубку. Глухо хлопнула броневая дверь, надежно запечатав людей в непроницаемом коробе.

Русские броненосцы, перестраиваясь на ходу в единую кильватерную колонну, уверенно шли вперед. Противники быстро сближались. И тут произошло неожиданное. Адмирал Того совершил редкий по нелепости маневр, над которым еще долго будут ломать головы историки. Вместо того чтобы охватить голову русской колонны, используя преимущество в скорости, он повернул влево и сделал петлю под жерлами русских пушек. Момент для удара по неприятелю был уникальный! Ведь атакуй Рожественский японцев в эти минуты, когда корабли противника были, по существу, беззащитны, исход сражения мог быть иным!

— Ну! Ну! — буквально стонал у прорези боевой рубки Миклуха. — Решайся, Зиновий, и Того конец!

Но Рожественский не решился на атаку, и японцы исправили допущенную ошибку. Бой продолжался.

Суетливый в повседневной жизни, командир "Ушакова" теперь словно окаменел. В каждом его движении, в каждой немногословной команде чувствовалась уверенность.

Внезапно впереди повело в сторону броненосец "Ослябя". Быстро заваливаясь на левый борт, он на глазах у всех перевернулся вверх килем. Море кишело от тонущих людей…

Мимо "Ушакова" проносились на полном ходу закованные в броню "Ниссин" и "Кассуга", осыпая русские корабли дождем снарядов.

— Господи, — перекрестился капитан 2-го ранга Мусатов. — Как ужасно тонет "Ослябя"!

Из воспоминаний одного из офицеров "Ушакова": "Не дай Бог никогда больше видеть русским морякам картин, подобных той, которая в этот момент открылась моим глазам и была лишь первым из целого ряда ужасов этого дня. "Ослябя", оборотившись к нам носом, лежал совсем на левом боку. Обнаженная подводная часть правого борта высилась, как гора, и на вершине этой страшной горы кишел муравейник людей, столпившихся и с отчаянием ожидающих последней минуты. И она не заставила себя ждать — эта минута. "Ослябя" вдруг лёг окончательно, перевернулся, в воздухе мелькнули винты, киль — и все было кончено…"

Объятый пламенем, покинул строй флагманский "Суворов". Вода буквально кипела от падающих рядом снарядов.

— На "Суворове" пожар! — надрывно крикнул сигнальщик.

— Вижу! — Миклуха был сдержан с виду, только руки до боли сжались в кулаки.

Эскадру теперь возглавлял шедший в строю вторым "Александр Ш". Пушки ревели беспрерывно. Внезапно "Ушаков" дернулся всем корпусом, будто налетел на невидимую преграду.

— Машинное! — закричал командир в переговорную трубу. — Доложите обстановку!

Мимо него уже бежал вниз старший офицер. Через несколько минут пошли первые доклады:

— Пожар в жилой палубе!

— Пробоина в носовом отделении!

— Трое убитых, пятеро раненых!

Капитан 2-го ранга Мусатов уже командовал аварийными партиями. Матросы быстро раскатали пожарные рукава, и вскоре огонь был потушен. Пробоину тоже удалось наскоро заделать подручным материалом. "Ушаков" не потерял боеспособности, и орудия его гремели, как и прежде.

Когда противники разминулись во мгле, командир "Бородино" капитан 1-го ранга Серебренников вновь повернул на север — на Владивосток. Небогатов, не зная о судьбе Рожественского, не принял на себя командование эскадрой, а последовал за головным кораблем. При этом отставание броненосцев 2-го отряда вызвало в нем раздражение и привело к решению выйти вперед. "Император Николай I" увеличил ход и склонился влево, собираясь обойти и принять в кильватер лишенные флагмана корабли. Не успел он выполнить свое намерение, как около 15 часов 40 минут слева из мглы показались два японских броненосных отряда и бой разгорелся снова. "Император Николай I", занявший место вышедшего из строя броненосца "Сисой Великий", вскоре получил два попадания. Японцы снова быстро выходили вперед, охватывая голову русской колонны и уменьшая дистанцию с 35 до 20 кабельтовых. "Бородино" под огнем противника постепенно склонялся к югу и приблизился к месту боя японских крейсерских отрядов и русских крейсеров, защищавших транспорты.

Спустя некоторое время, когда "Ушаков", удерживая свое место в строю, продолжал вести огонь по неприятелю, с мостика увидели нечто страшное. Слева от "Ушакова", догоняя эскадру, вздымал валы пены какой-то страшный корабельный остов, без мачт и труб, с огромным креном. Борт его, раскаленный докрасна, казалось, светился изнутри. Дым, вырываясь прямо из-под палубы, придавал погибающему кораблю жуткий вид. Но, невзирая на трагизм своего положения, пылающий остов не только вел огонь по врагу, а и пытался, обогнав эскадру, занять свое место во главе ее! То был флагманский броненосец "Князь Суворов".

Миклуха глянул вправо. Там огромным костром одиноко пылал еще один броненосец.

— Кто это? — невольно выкрикнул он с болью.

— Видать, "Бородино", ваше высокородие! — вздохнул один из сигнальщиков. — Господи, помоги им!

Крен горящего броненосца стремительно нарастал… На "Ушакове" ошиблись: то был состоявший в гвардейском экипаже "Александр Ш". Один из офицеров "Ушакова" — невольный свидетель последних минут броненосца — вспоминал: "Броненосец уже так близок к нам, что можно рассмотреть отдельные фигуры; крен его все увеличивается, на поднявшемся борту чернеют люди, а на мостике в величественно-покойной позе, опершись руками на поручни, стоят два офицера; в это время с правого борта вспыхивает огонь, раздается выстрел, момент — и броненосец перевертывается, люди скользят вниз по его поднявшемуся борту, и вот гигант лежит вверх килем… а винты продолжают вертеться, еще немного — и все скрывается под водой".

Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: "Момент поистине был ужасный. Погибающий великан, никем не управляемый, силой работы правого винта (левый вертелся в воздухе) быстро катился влево. Командир наш дал самый полный ход и положил руль, чтобы уйти от столкновения, но это оказалось лишним, еще секунда — и броненосец перевернулся".

Не имея права покинуть боевой строй, "Ушаков", грохоча пушками, прошел мимо погибающего собрата. К месту гибели "Александра III" устремился один из наших легких крейсеров, но, засыпанный неприятельскими снарядами, вынужден был отойти. Далеко позади эскадры японские крейсера добивали беззащитный "Урал". Было около пяти часов дня… Столбы воды, смешанные с темно-желтым дымом, вздымались от разрывов японских снарядов.

Из воспоминаний лейтенанта Н.Н. Дмитриева: "…После 4 часов, как раз в то время, как мы проходили мимо подвергшегося расстрелу броненосца "Александр Ш", в нас сразу попало один за другим два снаряда большого калибра. Одним из них был пробит борт в носовой части броненосца, и все носовое отделение жилой палубы оказалось заполненным водой. Через несколько минут другой снаряд ударил в борт над самой водой против носовой башни, ворвался в кубрик и там разрывом своим сразу вывел 8 человек. Трое из них были страшно истерзаны и убиты на месте, четвертый скоро скончался, четверо же были тяжело ранены. Эту пробоину, несмотря на значительные ее размеры, удалось до некоторой степени заделать изнутри, заняться же исправлением обеих пробоин нельзя было, не прекращая действий носовой башни и не стопоря машины. Спустившись после 5 часов вечера на несколькоминут вниз, я прошел в кают-компанию, где на полу, прикрытые брезентами, лежали, вытянув окостеневшие ноги, четыре покойника, а раненые сидели и лежали на диванах. Тут же на носилках, весь залитый кровью, лежал смертельно раненный осколком в горло матрос, и с его тихими стонами сливалось какое-то глухое, страшное рокотание перебитой гортани. С непонятным теперь и только среди боя и сопровождающей его атмосферы смерти возможным спокойствием и с каким-то тупым равнодушием смотрел я на эти трупы, на стонущих, страдающих раненых, на куски мозга, прилипшие к изголовью носилок… Сознание, что каждую минуту сам можешь превратиться в такую же кровавую массу, повергало в состояние отупения. Точно так же странным кажется теперь и то чувство спокойного равнодушия, которое испытывалось во все время боя, за целые семь часов, проведенные на открытом мостике среди свиста и грохота снарядов…