Крейсерова соната - Александр Проханов

На скоростном лифте они поднялись на верхний этаж дворца, где в зале без окон, в сумраке черно-бархатного интерьера, стояли штативы с бесчисленными маленькими пробирками, на каждую из которых падал тончайший луч, зажигая легким блеском закупоренный в стекле волосок. Каждая пробирка была снабжена этикеткой с именем обладателя волоска, временем и местом обретения.

– На эту коллекцию я потратил половину моего состояния! Коллекция делится на исторические периоды, от древнейших времен до наших дней… Не буду утомлять вас, покажу лишь самые злободневные экспонаты, которые никого не могут оставить равнодушным…

Он повел Плинтуса вдоль стеллажей, начиная с раздела, именуемого «Волосы перестройки». В пробирках, иногда прямые, иногда волнистые, иные свернутые в колечки, иные в виде спиралек, хранились волоски Горбачева, Яковлева, Лигачева, Крючкова, Сахарова, Собчака, других деятелей бурного времени, блиставших в программе «Взгляд», на съезде Советов, на симпозиумах, митингах и демонстрациях. Многие были почти забыты. Только волоски, подсвеченные лучом, возвращали в недавнюю и, увы, миновавшую эпоху.

Под рубрикой «Волосы ельцинско-гайдаровской эры» были выставлены частички волосяного покрова самого Ельцина, Бурбулиса, Шахрая, Коржакова, Шумейко, а также Эллы Панфиловой, Старовойтовой, Лифшица, журналистов Минкина, Радзиховского и Артема Боровика. Они были более тонкими, чем предшествующая серия, и в них, казалось, еще пульсировали отсветы горящего Дома Советов и разгромленного до фундаментов Грозного.

Третья серия значилась как «Волосы США». Тут были образчики из шевелюры Бжезинского, Киссинджера, Мадлен Олбрайт, Пауэлла, Гора, а также в одной пробирке два переплетенных нежных волоска – Клинтона и Моники Левински, найденные в Овальной комнате Белого дома.

«Волосы Европы» были представлены завитком Маргарет Тэтчер, шерстинкой Берлускони, щетинкой Коля, спиралькой Жака Ширака, многими другими волосками, принадлежавшими политической, духовной и художественной элите Европы, среди которых топорщился непокорный, гордый волосок Ле Пена.

– Изумительно, – не мог скрыть восхищения Плинтус, озирая бесконечные ряды пробирок и надписи: «Волосы Средних веков», «Волосы эллинизма», «Волосы империи Цин». – Но как, если не секрет, вы собирали эту уникальную коллекцию?

– Множеством способов, и не обо всех из них можно говорить вслух, – торжествовал Роткопф, которому льстила похвала Плинтуса. – Например, многое удается получить в парикмахерских. Довольно интересные находки случаются в ванне. Очень перспективно постельное белье. Волосок Пауэлла мы нашли на ступенях Пентагона. Волосок Маргарет Тэтчер был намотан на пуговицу Горбачева. Волос Киссинджера за умеренную плату уступила проститутка с Медисон-авеню. Другие волоски, например Клеопатры, Ганнибала, Бабура, а также Брута и Марка Аврелия, взяты при вскрытиях могил, что порой приводит к курьезу… Так, взяв волосок из могилы Мазепы, мы обнаружили, что он принадлежит не человеку, а козлу. Всякое бывает…

– Тогда еще один вопрос, – не унимался взволнованный Плинтус, у которого зоб переливался, словно нефтяная пленка. – Почему, объясните мне, волос Горбачева столь длинный? Ведь, согласитесь, у Михаила Сергеевича абсолютно лысый череп!

– Ну как же, – пояснял Роткопф. – Волосы после смерти продолжают расти.

– Тогда почему у Бурбулиса, который, помнится, был рыжеватым, волос черный, кудрявый?

– Потому что он из лобка…

– И последнее… Я, видимо, вам уже надоел… Почему в пробирке, под которой начертана фамилия «Полторанин», вместо волоса находится маленькая рыбья чешуйка?

– Потому что он оказался рыбой…

Так, неспешно беседуя, они гуляли по залу, и Роткопф постепенно перешел к делу:

– Бизнес-сообщество поручило мне переговорить с вами, хотя я знаю, что Мэр уже частично посвятил вас в некоторые детали проекта…

Плинтус насторожился, отчего его зоб стал абсолютно черным, в мелких блестящих крапинках.

– Счастливчик стал абсолютно невыносим и опасен, забросил дела государства, помышляет только о рейтинге, который беспокоит его, как предстательная железа… Пресловутая «вертикаль власти» есть наступление на экономические свободы, которые так дорого нам с вами достались… Он пускает на российский рынок иностранные банки и транснациональные корпорации, которые проглотят нас, как мелких противных рыбешек, пример тому – слияние «Бритиш петролеум» с ТНК и «Седанко», а также «Боинга» с велосипедной фабрикой в Вышнем Волочке. Венчание на Царство, которое замышляет Счастливчик, разговоры о его дальнем предке Рюрике, а также загадочное исчезновение из страны Первого Президента делают Счастливчика бесконтрольным и грозят национальной катастрофой… Главный виновник наших бед – выскочка и временщик Модельер! Это Бирон наших дней! Мадам Помпадур в правление Людовика! Лаврентий Берия в эпоху позднего Сталина! Он подпаивает Счастливчика настоем мухоморов, предлагает ему слушать «транс» и дает нюхать перед сном «дедушкин табак», что делает Президента игрушкой в руках Модельера, орудием его безумных, глобалистских замыслов…

Плинтус торжествовал, ощущая собственную значимость, вновь, который уж раз за последние два тысячелетия, помещавшую его в центр тайного заговора. Впервые он почувствовал этот сладостный трепет, когда вошел в круг зелотов, на окраине Иерусалима познакомился с красавцем евреем, мечтавшим о первых ролях в Иудейском царстве, что в конце концов завершилось Голгофой и Христовым распятием. При этом воспоминании зоб Плинтуса стал темно-зеленым, с таинственным серебристым отливом, как ночная листва в Гефсиманском саду, озаренная луной. До сих пор без волнения Плинтус не мог вспоминать блестящий, сияющий круг, встающий из вершин кипарисов.

– Мы должны отделить Модельера от Счастливчика! Навсегда! Эту работу выполнит боевой лазер станции «Мир» ровно через неделю… Я финансирую проект! Я завлеку Модельера на праздник и посажу его рядом с собой на кресло номер 14, куда будет нацелен луч! Вот только куда-то запропастился Буранчик, черт бы его побрал! Мерзкий обжора и бабник укатил куда-то на Лазурный Берег! Ну да мы и без него сами с усами…

Плинтус чувствовал сквознячок страха, сопутствующий всякий раз подобным заговорам, когда есть шанс проиграть и погибнуть, но и ослепительная возможность победить и выиграть.

Именно этот сквознячок лизал его щеку, проникая сквозь бойницу старинного замка, где обосновались альбигойцы, которые всего месяц спустя пылали, словно стеариновые свечи, прикрученные к столбам, и он, сидя рядом с инквизитором, опускал капюшон пониже, чтобы не виден был золотой, как смоляной костер, зоб, раздувшийся от торжества.

– Лишенный Модельера, Счастливчик будет беспомощным… Либо он добровольно напишет свое отречение, и мы сошлем его в Валаамский монастырь, либо он унаследует судьбу Павла Первого, слишком туго завязавшего на шее шелковый шарф… И тогда вы, наш имам и благодетель, возглавите страну! Только вы можете стать лидером новой России в ее ослепительно олигархическом воплощении!..

Зоб Плинтуса переливался спектром, как вершины Гималаев в час заката. Издавал звуки таинственных ритуальных мелодий, какие звучали несколько тысячелетий назад в дельте Нила. На поверхности зоба, как наскальные изображения, заметные лишь при низких лучах солнца, проступали странные животные, висящие вниз головой, рогатые быки с размятым чревом, свисающие из небес… И среди могучих тельцов висел и он, Плинтус, – как Один, как Осирис, как мексиканская кукарача и мордовская кикимора – вечно умирающее и воскресающее существо.

Плинтус скосил глаза к переносице, рассматривая рисунки на зобе, сказал Роткопфу:

– Принимаю ваш план. Последние страницы книги «Мед и пепел» будут осмыслены мной в духе услышанного.

Роткопф бережно взял Плинтуса под руку и медленно, как водят парализованного Папу Римского, повел обратно к друзьям…

И уже начиналось священное действо, на котором зиждилась религия могущественных жрецов, победивших мировые деньги. Наступил час возведения Плинтуса на Золотой Унитаз.

Из ворот дворца, по аллее, ведущей в центр города, выступила красочная процессия. Впереди, на шести боевых слонах, в облачении индийских воинов, ехали олигархи. Время от времени березовыми прутиками щекотали благородных животных за ухом, и те, поднимая хоботы, ревели голосом Иосифа Кобзона мелодии бывшего СССР. За ними, в роскошных носилках, под узорным балдахином, восседал Плинтус, в пышной восточной чалме, шелковых шароварах, скрестив по-турецки ноги в чувяках с загнутыми мысами. Великолепный малиновый бант прикрывал его зоб. Он держал в руках старинный телескоп из обсерватории Улугбека, наблюдая обратную сторону Луны. Носилки несли на плечах мускулистые негры из Республики Чад, проходящие обучение в Академии гуманитарных наук, где Плинтус читал курс аэробики. За ними, нарядной толпой, на одноколесных велосипедах, тонко сверкая спицами, катили клоуны, по совместительству – члены Серафимовского клуба, с завязанными морским узлом носами. Им сопутствовали певицы и плясуньи трех приглашенных на праздник ансамблей. Обнаженные и прекрасные, демонстрировали красоту и фацию своих ослепительных тел, не стесняясь прелестей, которые у каждой из красавиц имели свою неповторимую тайну. Следом тяжкой поступью шагали легионеры, утомленные Галльским походом, суровые, в шрамах, неся на плечах зазубренные копья. Вид идущих впереди обнаженных дев возбуждал отвыкших от женщин воинов, и они стыдливо прикрывали пах боевыми щитами. В смокингах, в безупречно белых манишках шли послы, отдавая дань почитания дипломатическому искусству Плинтуса. Геральдисты несли символы олигархической веры – алюминиевого орла, никелированную змею, усыпанного сапфирами паука, электронную цифру, пульсирующую в воздухе как шаровая молния, ковш расплавленной стали, из которого вылетали яркие золотые брызги, и огромный нефтяной факел, столь высокий, что от его пламени начинали гореть ветки сосен. Шествие замыкал сводный оркестр Общества глухих, который исполнял мелодии мюзиклов «Чикаго», «Норд-Ост» и «Собор Парижской Богоматери». Вся процессия, прикрываемая с воздуха вертолетами «апач», продвигалась к центру священного города, где сияло золотое солнце Унитаза.