Холодная война против России - Николай Леонов

Американцы чувствовали, а скорее всего, знали о постоянных межведомственных трениях, видели нестабильность нашей переговорной позиции и готовность к пересмотру уже заявленных точек зрения. Они строили свою тактику на переговорах на принципе неуступчивости, выдвижения предложений, ориентированных на сокращение количественных параметров наших вооруженных сил, на ограничение их боевых возможностей. Их совсем не беспокоил фактор времени, у них не было желания достичь немедленных решений любой ценой. Они последовательно вели линию на обеспечение себе односторонних преимуществ. Когда не удавалось в течение длительного времени вырвать что-либо у наших переговорщиков, американцы добивались своего на «высшем уровне».

За время работы в группе я так и не понял и никто ясно не мог ответить, когда и где Горбачев дал американцам согласие на уничтожение нашего самого совершенного ракетного комплекса «Ока» с дальностью стрельбы более 500 км, ведь этот тип оружия вообще не обсуждался на переговорах.

В Рейкьявике непонятно каким образом с языка у Горбачева сорвалось согласие признать американский тяжелый бомбардировщик, вооруженный гравитационными ядерными бомбами и ракетами с ядерной боеголовкой СРЭМ, за эквивалент одной боеголовки. Ни в какой рабочей группе этот вопрос не прорабатывался. Да и какому здравомыслящему человеку придет в голову приравнивать одну боеголовку к 24 ядерным ракетам, каждая дальностью до 600 км? Однако же это произошло вопреки самым очевидным интересам национальной безопасности. А потом, когда наш генеральный секретарь уже дал на что-либо согласие, мы считали невозможным пересматривать нашу позицию. Ведь все генеральные считались непогрешимыми, по крайней мере до момента своей смерти или снятия с поста.

В каких-то вопросах и самим военным не хватало гражданского мужества, чтобы заявить о своих позициях по существу. Я помню, как каялся Сергей Федорович Ахромеев в том, что поставил свою подпись под документом, составленным в МИД, по которому СССР соглашался на то, чтобы военно-морские силы не обсуждались на переговорах по ограничению обычных вооружений в Европе. Это означало, что американцы сохранят подавляющее преимущество на морях и океанах, а мы будем с ними обсуждать в основном вопрос о сокращении сухопутных и военно-воздушных сил, в которых у СССР имелось некоторое преимущество. Продолжалась игра в одни ворота. И продолжалась она очень долго.

10 марта 1990 года в кабинете у Л. Н. Зайкова на Старой площади произошел эмоциональный взрыв. Я заранее предчувствовал крупную ссору на публике. Министерство обороны и отделы оборонной промышленности обвиняли МИД в том, что Шеварднадзе не прислушивается к мнению рабочей группы, более того, нарушает утвержденные к переговорам директивы и заявляет американцам такие позиции, которые наносят ущерб национальным интересам СССР. Это подтверждалось тем, что Шеварднадзе прекратил рассылать отчетные документы о своих переговорах с США, никто давно не знал, о чем Эдуард Амвросиевич вел диалог с госсекретарем Бейкером и какие обязательства МИД брал от имени всей страны.

Военные были крайне возмущены тем, что в начале февраля 1990 года на переговорах с Бейкером в Москве Шеварднадзе в обход рабочей группы дал американцам согласие на то, чтобы засчитывать за каждым тяжелым бомбардировщиком 10 крылатых ракет воздушного базирования с радиусом действия более 600 км, тогда как реально каждый такой бомбардировщик может нести вдвое больше — 20 крылатых ракет. В то время в строю у американцев имелось 110 тяжелых бомбардировщиков, и они получили, таким образом, наше согласие на преимущество в 1100 ядерных боеприпасов только по этому типу вооружений. Никто никогда не давал согласия на такую систему зачета.

Э. А. Шеварднадзе понял, что ему предстоят неприятные часы, и на несколько дней упредил нападавших, направив записку на имя Зайкова, в которой обвинил всю рабочую группу в неоправданном затягивании сроков рассмотрения предложений МИД. Такого мне видеть еще не приходилось: член политбюро жаловался на экспертов-исполнителей, причем без всяких оснований, просто так, чтобы раньше крикнуть: «Сам дурак!»

На заседании 10 марта 1990 года «забойную» роль взял на себя начальник Генерального штаба Михаил Алексеевич Моисеев, который в присутствии Л. Н. Зайкова, Д. Т. Язова, В. М. Фалина и др. (Шеварднадзе не явился, прислав своего заместителя В. П. Карпова) прямо заявил о том, что из-за чиновничьего зуда как можно скорее подготовить документы о сокращении вооружений на подпись Горбачеву мы идем на необъяснимые и неоправданные уступки американцам, нарушая даже те договоренности, которые с ними были ранее достигнуты. США и СССР достигли согласия в том, чтобы иметь каждому по 1600 носителей ядерного оружия и по 6 тыс. боеголовок, но в результате последующих суетливых, неумелых маневров-ходов Шеварднадзе американцы приобрели право и наше согласие на то, чтобы иметь у себя не 6, а 11 тыс. боеголовок, то есть почти вдвое большее количество ядерных боеприпасов, установленных на носителях. Хотя слова Моисеева адресовались лично Шеварднадзе, но все присутствовавшие отлично понимали, что они бьют и по Горбачеву. Все мы не раз были свидетелями, когда споры в рабочей группе или в «большой пятерке» заходили в тупик, причем чаще всего руководители МИД оставались в одиночестве. Тогда, как правило, Шеварднадзе говорил: «Хорошо, оставим этот вопрос, я переговорю с Михаилом Сергеевичем». Это означало: «Ладно, сидите тут со своими возражениями, а мы поговорим и примем решение». Так оно и бывало чаще всего. Понимал направленность критики и Зайков, председательствовавший на заседаниях «большой пятерки». Он довольно грубо попробовал оборвать Моисеева, сказав: «Вы больно много себе позволяете!» — на что немедленно получил ответ: «Не больше, чем мне положено по моим служебным обязанностям».

Даже Язов стал успокаивать Моисеева, а дрогнувший Зайков примирительно сказал: «Ну хорошо, мы с Дмитрием Тимофеевичем переговорим, если надо — с Михаилом Сергеевичем».

Представители МИД молчали. Обстановка была до крайности нервной. Никакого привычного пиетета не чувствовалось. Каждый из присутствующих ощутил свою личную ответственность за завтрашний день.

Это заседание оказалось как бы итоговым. Зайков сказал в заключение, что впредь все мы, причастные к проработке вопросов разоружения, не должны упоминать о существовании комиссии ЦК КПСС как директивного органа. Теперь остается только Межведомственная рабочая группа как единственный конституционный орган для этих вопросов. Мы упреждали события. Партия еще не отказалась от своей «руководящей роли», еще не был избран президент СССР как полновластный заменитель генерального секретаря, а наша комиссия уже прекращала свое существование.