Том 6. Вокруг света на «Коршуне» - Константин Станюкович

К вечеру шлюпки вернулись с берега с гулявшими матросиками. Многие были сильно выпивши и почти все навеселе, но ни одного не пришлось поднимать на горденеке.

— Соблюли себя, значит, как следует, милый баринок, — говорил значительно подвыпивший Михаила Бастрюков, обращаясь к Ашанину. — Нельзя, «голубь» просил… Небось, помнил всякий и пил с рассудком… Даже и Захарыч может лыко вязать… То-то оно и есть, Владимир Миколаич, добрым словом всего достигнешь… А ежели, примерно сказать, страхом… все бы перепились, как последние свиньи… Но только, я вам доложу, эта самая арака ничего не стоит против нашей водки…

— А город понравился?

— Непутевый город… дикий быдто какой-то… И все черномазые, барин… арапы как есть… И жалко глядеть на них…

— Отчего жалко?

— Тоже и у их беднота… по всему видно… Терплят… И везде, видно, который ежели простой народ, то терплит… Во всех царствах одно им положение! — философически прибавил Бастрюков. — Разве вот что англичане да французы быдто с форцом… Там и простой народ, а с понятием… И с большим по-ня-ти-ем! Как вы полагаете?.. Небось не то что мы, чумазые…

На другое утро командир благодарил матросов и велел отпустить на берег вторую вахту. И ей он сказал то же напутствие и взял то же обещание. С рассветом следующего дня предположено было сняться с якоря.

Вторая вахта сплоховала. В числе гулявших матросов четверо возвратились мертвецки пьяными. Их подняли из баркаса на горденях.

— Осрамили вовсе себя, — говорил в тот же вечер на баке Бастрюков. Свиньями оказались перед «голубем». Что-то он с ними сделает?

— А прикажет всыпать, вот что сделает! — заметил кто-то.

— Ни в жисть!.. Голубь драть не станет! — уверенно возразил Бастрюков.

— Во всяком случае накажет…

— Наказать их следует, это положим, — согласился Бастрюков, — но какое он наказание придумает?.. Разве в трюм посадит…

Вопрос о том, что будет с четырьмя матросами, не сдержавшими обещания, сильно занимал команду. Интересовало это и офицеров, и особенно Ашанина.

В самом деле, как поступит в данном случае Василий Федорович?..

Некоторые офицеры, так называемые «дантисты», далеко не разделявшие гуманных взглядов своего командира, втайне негодовавшие, что он запретил бить матросов, и, случалось, все-таки бившие их тайком, когда капитана не было наверху, — эти господа находили, что капитану ничего не остается сделать, как приказать высечь этих четырех пьяниц для примера прочим. И они уже злорадствовали, что «филантропу» — так называли в насмешку Василия Федоровича господа «дантисты» — придется впасть в противоречие со своими взглядами на телесное наказание.

Но, разумеется, этого не случилось, и капитан придумал провинившимся такую кару, которая повергла решительно всех на корвете в изумление — до того она была оригинальна и не соответствовала тем обычным наказаниям, которые в те времена практиковались во флоте.

Корвет уже был на ходу, когда после подъема флага велено было поставить команду во фронт. Когда команда выстроилась, капитан, поздоровавшись с людьми, проговорил:

— Ребята! все вы исполнили обещание, данное вами своему командиру, и только четверо из вас не сдержали слова и вернулись вчера с берега мертвецки пьяными… Выходи вперед, пьяницы!

Четверо матросов, среди которых был и марсовой Ковшиков, вышли, несколько смущенные, вперед.

— Вам так нравится водка, что вы не сдержали своего слова?.. Эй, баталер!

Баталер вышел вперед.

— Вынеси сюда водку и поставь перед этими пьяницами… Пусть опять напьются, если у них совести нет!

И, обращаясь к старшему офицеру, прибавил:

— Андрей Николаевич! прикажите сделать загородку и велите посадить туда этих пьяниц!

— Слушаю-с! — отвечал старший офицер, не показывая вида, как удивляет его такое странное наказание.

— Пусть сидят там перед водкой… Пусть налижутся, как свиньи, если водка им дороже чести. По крайней мере, я буду тогда знать, что они не достойны моего доверия!

С этими словами капитан ушел. Команда разошлась, недоумевающая и пораженная.

Через пять минут четыре матроса уже сидели в от гороженном пространстве на палубе, около бака, и перед ними стояла ендова водки и чарка. Матросы любопытно посматривали, что будет дальше. Некоторые выражали завистливые чувства и говорили:

— Вот-то наказание… Пей до отвалу!

— Малина, одно слово!

— Эх вы… бесстыжие люди!.. чего здря языком мелете! — промолвил Бастрюков, тоже несколько сбитый с толка придуманным наказанием. — Надобно вовсе совесть потерять, чтобы прикоснуться теперь к водке.

— Уж оченно лестно, Михаила Иваныч! — смеялись матросы.

Посмеивались, и не без злорадства, и некоторые офицеры над этой выдумкой «филантропа» и полагали, что он совсем провалится с нею: все четверо матросов перепьются — вот и все. Слишком уж капитан надеется на свою психологию… Какая там к черту психология с матросами! — перепьются и будут благодарны капитану за наказание. То-то будет скандал!

Особенно злорадствовал ревизор, лейтенант Степан Васильевич Первушин, любивший-таки, как он выражался, «смазать» матросскую «рожу» и уверявший, что матрос за это нисколько не обижается и, напротив, даже доволен. Злорадствовал и Захар Петрович, пожилой невзрачный артиллерийский офицер, выслужившийся из кантонистов и решительно не понимавший службы без порки и без «чистки зубов»; уж он получил серьезное предостережение от капитана, что его спишут с корвета, если он будет бить матросов, и потому Захар Петрович не особенно был расположен к командиру. Он то и дело выходил на палубу, ожидая, что наказанные перепьются, и весело потирал руки и хихикал, щуря свои большие рачьи глаза.

— Ну, что, не перепились еще, Захар Петрович? — встретил его вопросом ревизор, когда артиллерист возвращался в кают-компанию.

— Нет еще… Пока, можно сказать, ошалели от неожиданного счастия… Как это ошалевание пройдет, небось натрескаются…

В кают-компании составлялись даже пари. Молодежь — мичмана утверждали, что разве один Ковшиков напьется, но что другие не дотронутся до вина, а ревизор и Захар Петрович утверждали, что все напьются.

Капитан в это время ходил по мостику.

Ашанин, стоявший штурманскую вахту и бывший тут же на мостике, у компаса, заметил, что Василий Федорович несколько взволнован и беспокойно посматривает на наказанных матросов. И Ашанин, сам встревоженный, полный горячего сочувствия к своему капитану, понял, что он должен был испытать в эти минуты: а что, если в самом деле матросы перепьются, и придуманное им наказание окажется смешным?

— Господин Ашанин! Подите взглянуть, пьет ли кто-нибудь из наказанных, — сказал капитан.

— Есть! — ответил Володя и пошел на бак.

Все четверо матросов были видимо сконфужены неожиданным положением, в котором они очутились. Никто из них не дотрагивался до чарки.

Серьезное лицо капитана озарилось выражением радости и удовлетворения, когда Ашанин доложил ему о смущении наказанных.

— Я так и думал, — весело промолвил капитан. — Только на Ковшикова не надеялся, думал, что он станет пить.

И, помолчав, прибавил:

— А еще у нас во флоте до сих пор убеждены, что без варварства нельзя с матросами. Вы видите, Ашанин, какое это заблуждение. Вы видите по нашей команде, как мало нужно, чтобы заслужить расположение матросов… Самая простая гуманность с людьми — и они отплатят сторицей… А это многие не в состоянии понять и обращаются с матросами жестоко, вместо того, чтобы любить и жалеть их… И знаете ли что, Ашанин? Я почти уверен, что эти четверо матросов никогда больше не вернутся с берега мертвецки пьяными… Наказание, которое я придумал, действительнее всяких линьков… Им стыдно…

Нечего говорить, с каким восторженным сочувствием слушал Володя капитана.

Испытание длилось около двух часов.

К изумлению ревизора, артиллерийского офицера и нескольких матросов, расчет капитана на стыд наказанных оправдался: ни один не прикоснулся в водке; все они чувствовали какую-то неловкость и подавленность и были очень рады, когда им приказали выйти из загородки и когда убрали водку.

— Будь это с другим капитаном, я, братцы, чарок десять выдул бы, хвалился Ковшиков потом на баке. — Небось не смотрел бы этому винцу в глаза. А главная причина — не хотел огорчать нашего голубя… Уж очень он добер до нашего брата… И ведь пришло же в голову чем пронять!.. Поди ж ты… Я, братцы, полагал, что по крайней мере в карцырь посадит на хлеб, на воду да прикажет не берег не пускать, а он что выдумал?!. Первый раз, братцы, такое наказание вижу!

— Чудное! — заметил кто-то.

— И вовсе чудное!.. Другой кто, прямо сказать, приказал бы отполировать линьками спину, как следует, по форме, а наш-то: «Не вгодно ли? Жри, братец ты мой, сколько пожелаешь этой самой водки!» — проговорил с видом недоумения один пожилой матрос.