Судьба моряка - Ханна Мина

Теперь я еще больше тревожился за отца. Узнай французы, что он носит при себе оружие, немедля вздернут его на виселицу. Мои страхи оказались обоснованными. Случайно я узнал, что отец прикончил охранника на железной дороге. Затем еще двоих — в порту. Однажды утром я услышал, что в нашем городе нашел свою смерть французский офицер и его тело отправляют во Францию. После этого прошел слух, что было совершено нападение на склад с зерном и что мешки с пшеницей спрятаны в ближайшем лесу. Люди вереницей шли туда и возвращались с зерном. Жители города осмелели. Они выползали, как голодные волки из своих нор, и совершали налеты на склады зерна в порту и вокруг него, на железнодорожные станции, на склады, разбросанные по всему побережью. Мне стало ясно, что существует множество отрядов подобных тому, который организовал мой отец, что многие последовали его примеру, этих людей не остановит даже смерть, ради спасения детей они способны вырвать кусок хлеба даже из ее пасти.

Городские власти были встревожены. Они потребовали от населения выдать смутьянов и бунтовщиков, угрожали расправиться с «нарушителями закона». По гарнизону был отдан приказ расстреливать на месте всех, кто ночью приблизится к порту. Французский наместник был в ярости. Он увидел связь между событиями, происходившими в городе, и революционными выступлениями в других городах. Город кишел военными и полицейскими патрулями. Полиция совершала налеты на разные кварталы бедняков, но особенно часто на наш. Было много арестованных и убитых. Отцу удалось скрыться, как мы предполагали, в горах. Мать со слезами на глазах уговаривала меня попытаться разыскать отца и убедить его уехать подальше от наших мест, пока не утихнут волнения в городе.

Я понимал, что отец не сможет долго оставаться в горах. Быть может, на него донесли или его выдал кто-нибудь из арестованных. И тогда отец, не желая оказаться легкой добычей властей, ушел в горы. Лучше погибнуть в бою с оружием в руках, чем гнить в тюремной камере или умереть на виселице от рук палача.

Из своего укрытия в горах он время от времени совершал налеты на железную дорогу и порт. Однако Это мало что давало. Власти повсюду усилили охрану, и пробираться к складам с зерном становилось все труднее. Снова свирепствовал голод. В нашем доме не осталось ничего съедобного. На всех предприятиях увольняли рабочих, росла безработица. И отец, считав ший себя ответственным за квартал, начал думать, как помочь людям, особенно тем, кто были сломлены духовно, стали попрошайничать на дорогах.

В акватории порта из воды виднелись надстройки и мачты парохода, затонувшего год тому назад. Однажды утром все увидели языки пламени, взметнувшиеся к небу. Горел пароход, который вез горючее в город.

В те времена в Сирии не было ни одной гавани, приспособленной для принятия танкеров. Керосин, бензин или нефть заливали в бидоны и доставляли в порт на обычных судах. Разгрузив бидоны с горючим, рабочие переносили их в «бензохранилище» на берегу, и уже оттуда горючее распределялось по топливным станциям, его продавали в городе или вывозили во внутренние районы страны.

Причины пожара были неизвестны. Говорили разное. Но чаще всего повторяли версию о том, что какой-то моряк бросил горящий окурок на палубу парохода, залитую нефтью, вспыхнуло пламя, а сильный ветер раздул огонь. По другой версии, пожар начался, когда в одном из трюмов произошло короткое замыкание. Ходили упорные слухи, что судно подожгли умышленно, что, мол, сделал это сам капитан с благословения хозяев нефтяной компании, конкурирующей с компанией, чей груз находился на пароходе. Слухов было множество, и мы не знали, какому из них верить. Пароход ходил под французским флагом, но французские власти помалкивали о результатах проведенного ими же расследования, ни одна газета не опубликовала подробностей этого события, и пожар так и остался одной из тайн французского владычества.

Отец первым вспомнил об этом пароходе. Вернее, постоянно думая о море, естественно, он не мог мысленно обойти и потерпевший пароход. Отец чувствовал себя в горах словно на гребне волны. Он ничего не имел против гор, но море было родной стихией. Однажды, когда я уже работал в порту, отец сказал: «Дождись дня, когда ты выйдешь со мной в море. В наследство я ничего тебе не оставляю, кроме него. У моря нет хозяина. Оно — владыка мира, праотец всей земли. Из чрева моря вышла суша, так говорили наши предки, и я верю, что все было действительно так. Море — повелитель всего сущего на земле. Люби его таким, какое оно есть. Люби его, как меня. Я и море — единое целое. В моей крови его соль. Нередко, поранив в плавании или на рыбалке руку или ногу, я смачивал рану морской водой, чтобы море впитало мою кровь, а я — его соль, так мы с ним побратались навеки. По этому море никогда не предаст меня. Его бездна — мой дом. Ты знаешь, Синдбад во время своих путешествий не встретил такого места, где сокровищ было бы больше, чем на дне морском. Если однажды земля станет мне тесной, я найду прибежище в море, оно защитит меня. Я могу жить в нем до конца дней своих. Ты видел, как хоронят людей в море? Их трупы бросают в пучину. Но так поступают только с умершими на борту судна далеко от берега. Мне бы не хотелось умереть на борту корабля, вдали от дома. Но если смерть настигнет меня на земле, похорони меня в море или на морском берегу. Я хочу не расставаться с ним даже после смерти. Я часто думаю, какое наказание оказалось бы для меня невыносимым. И сам себе отвечаю: отлучение от моря. Разлука с ним для меня равна смертному приговору, и, если однажды мне прикажут остаться в горах, я покончу жизнь самоубийством. Впрочем, что я говорю? Все это чепуха! Я не могу жить без любимой лазури, расшибусь в лепешку, но непременно вернусь к нему».

Мысли моего отца были весомы, как клятва. И поэтому в тот день, когда до нас дошло известие, что он в горах, я уже знал, что он там долго не задержится, вернется к морю, даже если на берегу его будет караулить смерть. Он вернется к нему, как возвращаются к любимой женщине, и найдет тысячи оправданий вынужденной разлуке. Мне хотелось, чтобы ему посчастливилось сразу же устроиться на корабль и уйти в рейс. Там, на чужбине, он будет в безопасности. И хотя он будет тосковать, живя среди чужих людей, по своим близким, ничто не будет угрожать его жизни.

Я решил, если кто-нибудь придет с гор, отправиться вместе с ним и попытаться убедить отца вернуться в Мерсин, уехать в Египет, наняться на любое судно. Я скажу отцу, что смогу заменить его, заботиться о доме и содержать семью. Я буду целовать ему руки и ноги, умолять на коленях и не отстану, пока он не ответит согласием на мою просьбу… И те, кто с ним в горах, должны тоже убедить его в том, что оставаться здесь чрезвычайно опасно. Но беспокойная душа моряка не выдержит разлуки с морем, не вынесет безделья и скитаний на чужбине, поэтому я знал, что рано или поздно отец вернется к нам.