Стеклянный ангел - Зухра Сидикова

— Привет… — сказал он, и она увидела в его глазах разочарование. И в голосе его было разочарование.

Он не ждал ее. Он не ее ждал.

— Здравствуй, Ромка, — сказала она и взяла его руки в свои. Его руки были горячими, чуть шершавыми, крепкими. Она смотрела на него и словно вбирала в себя его лицо, потемневшее осунувшееся. И глаз не могла отвести — словно магнитом тянуло — от его губ, сухих и обветренных. Один раз в жизни он поцеловал ее, один только раз, но она навсегда запомнила тогдашнее обморочное свое состояние.

И сейчас ей хотелось поцеловать его, припасть к его губам. И этим дать ему утешение, успокоение. Она знала, какую страшную весть она ему привезла, и не знала, как он воспримет ее, выдержит ли?

— У вас десять часов до восьми утра. Время пошло, — строго сказал охранник и ушел, щелкнув замком. Они остались одни. Одни в целом мире. В опустевшем мире. Мире без ангела, без Яси. Но он еще не знал этого.

Не знал, и поэтому хмурился, не понимая, почему приехала она… она, а не Яся.

Он так и спросил, как только за охранником закрылась дверь.

— А почему Яся не приехала?

— Давай сядем, — сказала она и притянула его к кровати. Он сел, и она почувствовала, как он напряжен. Его рука, которую она обхватила в запястье, была как каменная.

— Она что, заболела? — с нетерпением, уже раздражаясь, спросил он.

— Я тут тебе вкусненького привезла, — вспорхнула она к столу, внутренне содрогаясь в ожидании того исступления, которое, как она предполагала, последует скоро. — Вот пирожки, вот сыр, шоколад. Специально привезла тот, что ты любишь, по всему городу искала.

Она все говорила, говорила, и спиной чувствовала его взгляд, прожигающий ее насквозь.

Она вздрогнула, когда он встал за ее спиной. Она ощущала его дыхание на своей шее. Он стоял очень близко, почти касаясь ее спины своей одеждой.

Повернул ее к себе, больно схватив за плечи, тряхнув так, что у нее лязгнули зубы.

— Я тебя спрашиваю — что случилось?

Она смотрела в его глаза, в самые зрачки, в которых отражалась она, она, а не Яся, и понимала, что не может ничего ответить ему: слова застревали у нее в горле.

— Ну, ну, говори же! — он снова больно сдавил ее плечи.

«Синяки будут», — зачем-то подумала она и сказала, стараясь не отводить глаз, стараясь смотреть прямо в эти серые с золотистым ободком зрачки, словно заглядывая в его душу, словно этим она сможет облегчить его боль, его страдания.

— Яси больше нет. Она погибла. Разбилась во время представления.

Она видела, как его лицо становится пепельным, она даже не знала, что такое бывает, только в книжках читала, он, словно опрокидывался назад, в то время как продолжал стоять, крепко держась за ее плечи, как будто боялся упасть.

— Как это? — прошептал он. — Что ты такое говоришь?

Она повторила.

Он сел на скрипнувшую кровать и застыл.

Он молчал, уставившись в пол, разглядывая полустертые узоры на старом линолеуме, потом поднял руки, повернул ладонями вверх, медленно поднес их к лицу, словно собираясь молиться, и закрыв лицо руками, вдруг заплакал, захлебнулся слезами.

Она села рядом, обняла его, стала укачивать как ребенка. Она не знала, как еще может ему помочь.

— Почему ты приехала? — говорил он сквозь рыдания. — Почему ты приехала? Я хотел, чтобы приехала она, я так ждал ее, готовился. Почему ты приехала? Почему?

Внезапно он перестал плакать, поднял лицо.

— Лучше бы это ты… — начал он, и не договорил, и посмотрел на нее так, что она все поняла. Он хотел, чтобы это она разбилась. Она, а не Яся.

И тогда злое отчаяние охватило ее, и она не справилась с ним, и сказала то, чего не хотела говорить, то, чего говорить не следовало.

— Она не сорвалась, она специально упала, отстегнула лонжу и прыгнула вниз.

Он замотал головой:

— Нет, нет!

— Да! — сказал она, — да! Она покончила с собой.

— Почему? — прошептал он чуть слышно, так, что она только по губам его шевелящимся догадалась.

— Она полюбила мужчину, а он обманул ее.

— Полюбила мужчину? — переспросил он, и ей захотелось кинуться к нему, обнять его, утешить, стереть с его лица это безумное жалкое выражение, которое не шло ему, которое меняло его до неузнаваемости.

Но она, не желая этого, но уже не в состоянии остановиться, продолжала наносить ему удар за ударом.

— Да, она полюбила, а он посмеялся над ней и выгнал ее, бросил беременную.

— Беременную… — повторил он и больше ничего не говорил, просто смотрел.

— И она убила себя и этого ребенка. И я не успела, не успела, понимаешь? — она хотела крикнуть, но горло словно кто-то сжал железной рукой, и она прошептала:

— Я не успела… протянула руку за ней, сорвалась сама, но меня вытянули на страховке. А я не хотела, не хотела, чтобы меня вытягивали. Я хотела с ней, с ней… туда вниз… хотела с ней…

— Ты завидовала ей, — вдруг сказал он, — завидовала всю жизнь. И радовалась, наверное, что она… Радовалась…

Она посмотрела на него, и в ее глазах был такой упрек и такая боль, что он не выдержал, отвернулся.

— Как ты можешь такое говорить? — сказала она горько. — Как ты можешь? Она была всем для меня. Она была ангелом, который спас меня…

Она помолчала и добавила задумчиво:

— Она и разбилась как ангел… Стеклянный ангел…

Она наклонила голову и заплакала. Ромка обнял ее. Она повернула к нему лицо, он приблизился, и она, наконец, смогла дотянуться до его губ. И она прижалась к ним, зажмурив глаза, отдаваясь этому долгожданному поцелую, и, несмотря на душевную боль, раздирающую ее грудь, в этот момент вдруг почувствовала себя беспредельно, сумасшедше счастливой.

Он вцепился пальцами в ее плечи, опрокинул ее навзничь, навалился, словно хотел раздавить, вжать в эту койку, выпирающую панцирной сеткой, больно впивающейся в спину.

Это больше походило на борьбу, чем на любовные объятия. Они так крепко обнимали друг друга, что у обоих перехватывало дыхание. Они впивались друг другу в губы, вцеплялись в волосы, втискивались друг в друга плечами, животами, грудью, словно хотели оставить частицу себя в теле другого. Словно хотели почувствовать, что они-то еще живы, не умерли, не перестали дышать, несмотря на то, что самого главного в их жизни больше не было.

Потом, обессиленные, долго лежали молча. Он глядел в потолок, она, лежа на его плече, смотрела сбоку на длинные ресницы, выбритую щеку, подбородок с ямочкой.

— Не хочу жить без нее… — сказал он.

— Не говори так, — попросила она, — ведь еще я осталась. Я буду ждать тебя, чтобы не случилось, помни об этом, пожалуйста, и возвращайся.

— Я вернусь, чтобы убить его, — сказал он очень тихо, почти прошептал, — вернусь, чтобы убить…

Она помолчала, погладила его по лицу, по шее, скользнула пальцами вниз, задержала ладонь на его груди, чувствуя, как бьется его сердце. Привстала на локте, наклонилась над ним, поцеловала. Его губы были жесткими и сухими. Ее уколола щетина, которая успела прорасти за ночь сквозь поры его все еще нежной юношеской кожи. Она прижалась к нему, обхватила руками, и не могла оторваться, словно навсегда хотела запомнить…

Утром пришел охранник.

Ромка привычно заложил руки за спину, пошел к выходу.

У самой двери остановился, повернулся к ней, и сказал хрипло, не глядя ей в глаза.

— Не приезжай больше, не хочу тебя видеть.

Глава семнадцатая

Весь путь до Озерска Миша проспал. Не было у него сил ни думать, ни решать. Провалился в сон, словно в тяжелую рыхлую перину, и проснулся только тогда, когда водитель автобуса потряс его за плечо.

На ватных ногах он дошел до стоянки такси, и попросил первого же попавшегося ему на глаза водителя довезти его до детского дома.

— Я мог бы тебя, конечно, сейчас по кругу повозить, — сказал таксист, — и денег содрать немерено. Ну да ладно, я человек честный! Иди по этой аллейке, свернешь за угол, там и найдешь искомое.

Детский дом действительно находился сразу за углом. Добротное трехэтажное здание приветливо глядело на Мишу новенькими пластиковыми окнами.

Кудрявая толстенькая женщина внимательно выслушала его и сказала:

— Веры Алексеевны, — директора нашего, — сейчас нет на месте. Она еще вчера в область уехала на совещание руководителей. Сегодня должна приехать, вот только не знаю, когда… Я сейчас ей позвоню, а вы здесь подождите — в холле. А уж потом как она скажет: скажет принять — примем, скажет гнать — уж не обессудьте — погоним.

— Вы скажите ей, что я с Главного Республиканского канала, — соврал Миша, — что мне нужно срочно снять самый лучший в стране детский дом.

Через несколько минут кудрявая женщина вернулась.

— Вера Алексеевна будет где-то через час, — сказал она. — Просила, чтобы вы ее подождали. А пока велела вас накормить. Идемте, я провожу вас в столовую.