Серапис - Георг Эберс

По мере приближения сумерек в храме быстро наступила темнота. Тогда в своде ниши возникло какое-то мерцание. Золотые планеты над статуей бога были сдвинуты со своих мест с помощью какого-то невидимого механизма, и из нескольких сотен звездообразных отверстий засияли разноцветные огни. Серапис еще раз показался своим приверженцам, облитый ярким магическим светом, и верующие могли видеть его благородные черты в их полной, несравненной красе.

Новый возглас восторга потряс стены и своды Серапеума, и тогда у подножия статуи появился Олимпий в длинной одежде верховного жреца, с повязками и украшениями. Он торжественно совершил возлияние из золотого сосуда, зажег драгоценную мастику и обратился с пламенной речью к присутствующим, увещевая их сражаться за великого бога и одержать победу или, в случае неудачи, погибнуть за него и вместе с ним. Потом величественный старец произнес своим звучным голосом усердную молитву, которая выходила прямо из глубины души и нашла доступ к сердцам собравшихся сподвижников, готовых к роковой борьбе за дорогие идеалы.

Наконец, при торжественном пении хора занавес снова поднялся кверху, и пока тысячи людей в немом благоговении следили за ним глазами, служители при храме зажигали лампы на потолках, стенах и колоннах.

Карнис выпустил руки жены и сына, чтобы отереть слезы, катившиеся по его старческому лицу. Орфей обнял взволнованную мать, а Порфирий, окруженный своими учеными друзьями, сочувственно кивнул головой певцам.

ГЛАВА XIX

Через час после захода солнца на большом дворе Серапеума совершилось жертвоприношение быков. По словам мосхосфрагистов, оно было милостиво принято божеством; исследуя внутренности заколотых животных, жрецы увидели в них благоприятные признаки.

Мясо убитого скота тотчас отправили на кухни, и если запах вкусного жаркого показался таким же заманчивым великому Серапису, как его почитателям, то они, несомненно, могли рассчитывать на счастливый исход борьбы с христианами.

В верхних помещениях храма между осажденными вскоре воцарилось веселое настроение. Олимпий щедро угостил их превосходным вином из погребов святилища, и, кроме того, вполне удавшаяся церемония перед статуей бога и жертвоприношение внизу ободрили защитников Серапеума и отчасти рассеяли их мрачные предчувствия.

За недостатком постелей было решено вовсе не ложиться спать в эту ночь, и так как жизнь большинства язычников сводилась к наслаждению минутой и все новое и необыкновенное представляло для них особую прелесть, то они начали беззаботно пировать и веселиться.

Различные принадлежности храма были обращены в импровизированные сиденья. Где недоставало кубков, там пошли в дело кувшины и жертвенные сосуды, из которых пили по очереди. Некоторые юноши сидели у ног своих возлюбленных, положив голову им на колени, иные красавицы обнимали веселых старцев. Не найдя в храме цветов, молодежь послала в город за гирляндами и венками.

Посланные вернулись обратно с известием, что завтра на ипподроме назначены конские бега.

Эта новость имела для многих важное значение. Зенадод, фабрикант ковровых изделий, получивший на прежних состязаниях приз за свою четверку лошадей и рассчитывавший на новую победу, тотчас удалился вместе с Никархом, сыном богатого александрийского гражданина, чтобы осмотреть своих коней и приготовиться к предстоящим скачкам. Следом за ними ушел красивый наездник Гиппий, который нанимался управлять конями богачей на арене ипподрома. Этот пример подействовал заразительным образом на других. Любители лошадей, друзья участников бегов, торговцы цветами, арендаторы мест для зрителей, одним словом, множество народа, заинтересованного завтрашним праздником, отправились по домам. Каждый из них утешал себя мыслью, что его присутствие в осажденном храме не принесет особой пользы, а временное отсутствие не принесет никакого вреда. Если Серапис благосклонно принял сегодня вечернюю жертву, то он, вероятно, сумеет сам защитить свою святыню до окончания бегов на ипподроме, после чего все отсутствующие снова соберутся вместе, чтобы одержать блистательную победу над христианами или умереть на священных развалинах Серапеума.

Кроме того, многие из приверженцев Олимпия с наступлением ночи стали тревожиться о своих семействах и, утомившись волнениями дня, мечтали отдохнуть на своих спокойных постелях. Таким образом, ряды пирующих значительно поредели, но, несмотря на это, в храме осталось более трех тысяч человек обоего пола.

Они продолжали угощаться вином, которое не успели выпить ушедшие товарищи; потом позвали музыкантов и, под влиянием даров Диониса, плясали до глубокой ночи с венками на развевавшихся кудрях, с накинутыми на плечи душистыми гирляндами цветов.

Их оживленный пир понемногу перешел в шумную оргию. Громкие возгласы «эвоэ!» и необузданный рев снова обеспокоили магиков, погруженных в глубокомысленные вычисления и ученые диспуты.

Между тем мать убитого юноши по-прежнему сидела у подножия статуи богини справедливости, терпеливо перенося жестокую пытку, которую причиняло ей беззаботное веселье захмелевшей молодежи. Каждый взрыв хохота, доносившийся до нее из компании пирующих, каждая шутка, встречаемая знаками одобрения, заставляли невыразимо страдать несчастную, растравляя ее свежую рану.

Проходя величественной поступью по галереям храма в своей роскошной жреческой одежде, во главе других служителей Сераписа, Олимпий заметил убитую горем Веренику. Тронутый ее печалью, философ пригласил почтенную матрону в особое помещение, где у него был приготовлен ужин для близких друзей. Но вдова Асклепидора отказалась от этой чести, предпочитая провести остаток ночи в полном уединении.

Появление верховного жреца повсюду вызывало искренний энтузиазм.

– Радуйтесь! – весело крикнул он пирующим, ободряя их мудрыми словами.

Олимпий рассказал обступившей его молодежи историю фараона Микерина. Этому фараону было предсказано оракулом, что через шесть лет он непременно умрет. Тогда повелитель Египта начал проводить в веселых забавах ночи и, таким образом, из оставшихся шести лет жизни сделал ровно двенадцать.

– Подражайте Микерину, – заключил философ, поднимая кубок, – постарайтесь, чтобы немногие оставшиеся нам часы стоили целого года наслаждений! Но при этом из каждой чаши, которую вы подносите к губам, совершайте возлияние богу, как это делаю я!

Единодушный крик восторга приветствовал веселое воззвание старца. Флейты и кимвалы неожиданно загремели, медные литавры со звоном ударились друг о друга, и не один женский кулачок с воодушевлением стукнул по тамбурину, увешанному мелкими колокольчиками.

Олимпий поблагодарил и, раскланиваясь на все стороны, пошел дальше.

Давно не приходилось ему переживать таких волнующих впечатлений. Может быть, его ожидал близкий конец, но философу хотелось достойным образом расстаться с жизнью.

Он знал, каким способом были направлены солнечные лучи, коснувшиеся губ Сераписа. Этот поразительный фокус и моментальное освещение свода над головою кумира исполнялись жрецами по большим праздникам в течение нескольких столетий. Служители великого бога прибегали к подобным средствам с целью подействовать на толпу, воодушевить ее сверхъестественным проявлением силы царя Вселенной, между тем как люди мудрые познавали величие бессмертного владыки из дивного порядка мировой жизни и законов человеческого бытия. Олимпий со своей стороны был непоколебимо убежден в несомненном могуществе Сераписа и твердо верил, что с его ниспровержением весь окружающий мир непременно обратится в хаос.

Нашей жизни грозит постоянная гибель; мы всегда окружены смертельными опасностями; поэтому не все ли равно умереть завтра или сегодня? Предстоящий конец мира не страшил Олимпия, но мудрый философ невольно поддавался малодушному сожалению при мысли о том, что с уничтожением Вселенной прекратится человеческий род и слава о его подвигах и геройской смерти на развалинах Серапеума не перейдет к отдаленному потомству.

Однако сомневаться в благоприятном исходе борьбы было еще рано. Оптимистическая натура Олимпия подсказывала ему тайную надежду, что вечерняя заря потухающего дня служит предвестницей радостного утра. Если подоспеет ожидаемая помощь, если защитники старых богов восторжествуют над христианами в Александрии и осуществится идея единодушного восстания всего языческого эллинского мира, тогда... О, тогда отец и мать недаром назвали его Олимпием, потому что он не поменяется своим жребием ни с одним из олимпийцев, потому что слава имени верховного жреца Сераписа будет прочнее меди и мрамора; она станет сиять вместе с солнцем до тех пор, пока эллины будут чтить бессмертных и обожать дорогую отчизну!

Сегодняшняя ночь – пожалуй, последняя в его жизни – должна быть торжественным праздником. С этой целью Олимпий пригласил к себе своих друзей и единомышленников, людей, стоявших во главе интеллектуалов Александрии, на симпозиум, по примеру великих мудрецов и любителей утонченных наслаждений в древних Афинах.