Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А этот…Герхард?
– Он благополучно спустился. В настоящее время живёт в Германии.
– Ни фига себе, муж!
– Кгм-кгм, – откашлялась Стелла. – …Я не собираюсь кого-либо винить: у каждого свой выбор. Но часто думаю о том, что Ханнелора, быть может, до сих пор находится в состоянии анабиоза. Значит, её возможно спасти. И где-то в самой глубине её мозга бьётся ма-а-аленькая, крохотная клеточка, которая посылает импульсы: «Герхард…Герхард, где же ты?»
– Если бы в горах были мы, – ни секунды не раздумывал Юрий, – а у тебя вдруг иссякли силы, то я бы прижал тебя, и мы вместе уснули вечным сном…
Глава четвёртая
1
Февральским воскресным утром Юрий и Стелла вышли на зимнюю рыбалку. Виктор и Марина отказались от давно задуманной затеи по более чем уважительным обстоятельствам. Во-первых, в этот день семейство Кропотовых ехало свататься к семейству Шутовых. Во-вторых, студенток вызывали в университет по поводу дипломных работ. Потому вечерним автобусом они уезжали из Ильска в Среднегорск, а Марине надо было ещё успеть устранить недоработки в проекте.
Около десяти часов Юрий и Стелла выбрались за околицу села. Девушка изредка позёвывала и зябко передёргивала плечами.
– Н-да, ты не в восторге от…мероприятия, – посмеиваясь, оценил её состояние юноша.
– Вот любому отказала бы, – призналась Кораблёва, – а тебе не могу.
В обычный февральский день уже рассвело бы. Однако сегодня природа вытворяла чёрт-те что: снег валил с небес густыми хлопьями и завис плотной непроглядной стеной, которая неуловимо колыхалась в атмосфере и не отпускала сумерки. При полном безветрии и температуре, близкой к нулевой, осадки были подобны тяжёлому бархатному занавесу, который путникам приходилось раздвигать плечом. Воистину, получалось по рефрену популярной песни: такого снегопада давно не знали здешние места.
Юрий и Стелла брели по нетронутому массиву, распахивая его лыжами. Дороги не было перед ними, её не оставалось за ними, и оттого создавалось впечатление, что всё, и даже время, подчинились незыблемости и неизменности пространства.
Сначала путники шли вровень. Но спустя километр паренёк вышел вперёд, а студентка пристроилась за ним. Лыжники держали курс на Каму более часа, но великая уральская река упрямо пряталась от них в замысловатых складках уральского пейзажа. Постепенно Кондрашову стало ясно, что он сбился с пути. Уставшая Стелла не вела уже с ним разговоров, и юноша улавливал за спиной только её сбитое дыхание. Периодически практикантка спрашивала:
– Юра, мы заплутали?
– Нет-нет, что ты, – поспешно успокаивал её зачинщик неудачной акции. – Потерпи немножко, пожалуйста. Скоро придём…Кстати, знаешь какими были последние слова Ивана Сусанина? – осведомился он, надеясь развеселить напарницу.
– Нет. Какими же?
– Где же эта проклятая дорога?!
– Спасибо, ободрил…, – укорила его Кораблёва, которой было не до юмора. – Ты тоже, между прочим, учти, что в четвёртом или пятом колене нашего рода по линии мамы были поляки.
Впрочем, самому Кондрашову также было не до смеха. И он внутренне проклинал свою задумку. Однообразные окрестности и нечистая сила ещё с полчаса водили заблудшие души по кругу, прежде чем вывели их на старую линию электропередач. По ней замараевец сориентировался на местности, и они уже без проблем выбрались к Тёплому ключу.
Далее их связка, элементарно следуя вдоль ручья, вышла к Каме и ветхой рыбацкой избушке из давнего-давнего прошлого. На берегу, как спрогнозировал бы более или менее проницательный синоптик, было пустынно: ловить рыбку, пользуясь жаргоном рыбаков, «не климатило». Мало того, не наблюдалось и собак, которых плохой хозяин выгнал из дома.
Сбросив лыжи и войдя в лачужку, Стелла без сил плюхнулась на деревянный топчан и пожаловалась замараевскому аборигену: «Милый Ванечка Сусанин, я голодна-а-я-а, как волк! Да ещё насквозь промокла». В ответ туземец, сбросив с плеч рюкзак с рыболовным снаряжением и снедью, засуетился проворнее Фигаро. Вскоре железная печка-буржуйка потрескивала дровами, заготовленными впрок безымянными рыбаками, жадно поглощая хворост в своём чреве.
Пока юноша ходил в близлежащий лесок за сушняком, восполняя позаимствованные запасы топлива, Стелла навела порядок внутри облюбованного бунгало, а также на печи разогрела пирожки и шанежки, накануне выпеченные Лидией Николаевной. Кроме того в рюкзаке она обнаружила яблоки, конфеты и бутылку «Советского шампанского». Это уже была «домашняя заготовка» Кондрашова.
К возвращению дровосека на топчане была накрыта самодельная скатерть-самобранка, а печка отдавала сухим калёным зноем. В избушке стало тепло. Отсыревшая верхняя одежда обильно парила, и любители приключений развесили её на гвоздиках, в большом количестве вбитых в бревенчатые стены, пристроив туда же и лыжные ботинки.
Юрий откупорил бутылку с игристым вином, наполнил им складные охотничьи стаканчики, и провозгласил шутливый тост:
– За наше счастливое спасение и избавление от напасти!
– Так, мы, правда, заблудились?! – округлила глаза Стелла.
– Угу, – смущённо признался паренёк. – Но теперь всё позади.
– Идёт. За наше счастливое спасение! – упирая на слово «наше», приняла здравицу вторая сторона.
Они выпили. Вино, вероятно, крепко ударило девушке в голову, потому что, как заметил сотрапезник, глаза её по-особенному заблестели, а банальные остроты Кондрашова она сопровождала громким смехом. Наверное, сказалась и усталость трудного перехода. Впрочем, наблюдателю о состоянии Стеллы не стоило и догадки строить, так как она сама приложила тыльную сторону ладони ко лбу и констатировала, полуприкрыв глаза: «Ой, Юрочка, я, кажется, опьянела».
Закусив яблоком, студентка предложила второй тост, пристально взглянув на юношу:
– За нас и за тех, кого мы помним и кто всегда в нашем сердце!
Инициатива была безоговорочно и с пониманием поддержана.
В рыбацкой хижине, между тем, воцарилась африканское пекло: печка исправно поднимала температуру воздуха, да и шампанское изнутри подогревало. Лицо Стеллы порозовело, на лбу проступили мелкие бисеринки пота.
– Господин Сковородин! – озорно произнесла она, обмахиваясь ладошками, точно веером. – У меня брюки и свитер насквозь промокли. Не осудите ли вы меня за то, если я их сниму и на гвоздиках развешу?
– …П-пожалуйста! – едва не поперхнувшись конфетой, ответил Кондрашов, и в горле у него мгновенно пересохло.
– Тогда отвернись на секундочку, – скомандовала девушка.
Юрий послушно выполнил распоряжение.
– Всё, можно, – разрешила Стелла, выполнив задуманное.
Юноша принял прежнее положение и исподлобья провёл «рекогносцировку»: на Кораблёвой осталась безрукавная бежевая кофточка, из-под нижнего края которой, где-то там, в запретной зоне (на чём он не рисковал сосредотачиваться, улавливая нюансы периферийным зрением) чуть-чуть выставлялись белоснежные трусики. Кондрашов импульсивно отвернулся, словно током ударенный, и принялся кочегарить в печи.
– Вы, сударь, тоже промокли. Великодушно позволяю вам раздеться, – шаловливо, но без тени какой-либо двусмысленности, как умела только она, распорядилась практикантка. – Объявляется конкурс «Мини-бикини – 98».
«Сударь» беспрекословно и послушно, подобно детсадовской «малявке», вздрагивающими руками снял тренировочный костюм. Отныне
