Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А чего так дорого?
– Издалека привезли, не растет он здесь.
– Все равно дорого, – сказала Лолли.
– Давай мне еще баклажан в придачу и тогда забирай золотой! – предложила я. Баклажан мне очень понравился.
– Добро, – согласилась гажиха.
Отдала я Мушин золотой, взяла ананас, баклажан взяла. Красивый! Хорошую покупку совершила. Цыганку не обманешь! Цыганка попросит щепотку соли – ей и сало дадут. Во как!
Хоть Лолли и ныла над ухом: «Давай попробуем!», не согласилась я, завернула ананас в тряпку, и пошли мы обратно.
Я, конечно, сразу к себе. В шатре никого, только Муша Буртю учит закидывать аркан. Метят-то на ведро, а получается через раз. Такой устроили кильдым! В другой раз я, может, и поругалась бы на Буртю, но только не в такой радостный день.
– Танцуй, – говорю, – Муша.
– Принесла, туда-сюда?!
– Во, – я развернула тряпку и показала Муше диковинку. – Танцуй!
– А станцую! – вдруг взвился он, как конь молодой. – Хоть и помру потом, а станцую! Давай, пой мне «Янко»!
Я завела «Янко»:
– Ой, ту Янко, пате санах дило?
– Чи сымах дило, нума сымас мато,
Чи сым дило, нума сымас мато.
Ой, чорро Янко пелас ле вэдренца,
Ле рром пенах, Девла, бокаленца,
Чорро Янко пелах ле вэдренца[74].
Буртя схватил бубен и стал на нем выстукивать, а Муша в пляс пошел. Манерка у Муши оказалась особенная, с выдумкой, я таких не видела. Будто и не плясал, а так просто, стоя на месте, он пошевеливал плечами, изредка пригикивал и притопывал сапогом. А выходило знатно – ловко, живо и величаво.
Допела я «Янко», Буртя вскочил, закружился по шатру и кричит:
– Дед, ты здоррров!
Муша прижал ананас к груди и засмеялся счастливо. Я тоже была счастлива. И Буртя тоже смеялся. То-то я устроила праздник сердец близким людям!
Граф в шатер вошел, удивился:
– Что у вас за именины?
– Дед поправился! – поделился Буртя.
– Смотри, Граф, – гордо сказал Муша. – Заморское чудо, туда-сюда! Ананас!
– Какой же это ананас, – улыбнулся Граф. – Это капуста.
– Не хочу обижать тебя, Евграф, но капуста мне знакома…
– Это такая капуста – цветная.
– Какая же цветная, если бледная она!
– Называется так. Цветная.
Муша вертел в руках ананас-капусту, и лицо его менялось каждую секунду. Сначала он побледнел, усы обвисли, потом стал весь красный, потом позеленел и затрясся. Я испугалась – не дай Бог, опять ног лишится. Но ничего, выстоял Муша.
А я-то села. Вот где стояла, там и села. Обманули меня. Подлые гаже! Провели!
– Обманули тебя, девочка, – сказал мне Муша ласково, и я поняла: не сердится он на меня.
– Прости, Муша. Приходи вечером на чаек, – сказал Граф и вышел.
– Ничего. Приду.
Глава двадцатая
Чужо ярми гудлэдыр[75].
История с капустой мигом разлетелась в таборе. Чужой рот не бутылка, пробкой не заткнешь. Над Мушей смеялись, а надо мной того пуще. Что Гулумба-то на меня зубы скалит, я уже привыкла, но вот Рябчик удивил – обозвал при всей кумпании «Воржа-капустница»! Юбок, говорит, на тебе, как на капусте, а толку нет – в голове пусто, капусту от ананаса не отличишь!
Можно подумать, что Рябчика гаже никогда не обманывали. Я-то помню, какого знатного коня ему втюхали! Зубы старому одру выправили, гриву покрасили и сбыли Рябчику эту клячу. Божились, что конь распрекрасный, а что худой, так это для выносливости, мол, порода эта из Арабии. И Рябчик купил! Привел покупку свою в табор, а Янош, отец его, руками за голову схватился. «Бессчастным» Рябчика обозвал, а это у нас самое страшное ругательство. В кого ты, говорит, такой бессчастный? Отец твой молодец хоть куда, дед твой был разбойник, а ты откуда взялся?
Страшно, если прилепится такая дурацкая кличка, не отмоешься потом. Сколько их от одного случая достается – и Козявка, и Дубина, и Юбочник, и Брехушка, и Пузырь. Бывают и завидные прозвища – Краля, Соловей, Королева или, там, Кукла – вот так бы меня назвали! А то Воржа-капустница!
Припомнила я Рябчику ту историю давнюю и пригрозила, что если не перестанет дразнить меня, я и остальным напомню про «бессчастного». А с бессчастным никто не захочет водиться, он сам счастья не знает и от других удачу отводит.
Но смех смехом, а в таборе решено было гажам отплатить. Следующим воскресеньем пошли мы с отцом на ярмарку. Пошли с нами Антрацит, Рябчик да Муравьед. Кии взяли, а нож и кнут порядочный цыган всегда при себе носит.
И надо же! Кого мы встречаем в рядах? Идет нам навстречу тот красивый цыган! На меня не посмотрел, обидно до слез. Сразу к отцу обратился:
– Добрый день тебе!
– Здорово, цыган!
– Откуда будешь?
– Ишван Вербицкий из Кирилешти.
– А я Ристо Заньковский из Риченгиро.
– Чей ты сын?
– Отец мой Парно, знаешь ли?
– Парно Заньковский? То-то ты мне знакомым показался! Ты улыбаешься, как твой отец.
Вот его имя на меня и свалилось. Ристо! Удалое имя. А как же его еще могли звать? Не Гришкой же.
И пошел он с нами, Ристо. На меня, правда, не глядит, все с отцом разговаривает.
Нашла я тот ряд, где меня обдурили. Подходим, а торговка увидела нас и перетрусила. Не знает она, что настоящий цыган женщину при людях никогда не ударит. Стоит, товары перебирает, а сама трясется. Мы подходим так, не торопясь, нарочно пугаем. Муравьед шагает, кией поигрывает, а отец достал кнут да как жжихнет им о землю:
– Глупая баба! Вздумала цыган обманывать? Так дела не делаются!
Гажиха упала, за прилавок спряталась и кричит оттуда:
– Не бей меня! Каюсь, съела кусочек ананаса твоего! Не понравилось мне.
– Ай, не ври, таких кнутов надаю, что с Богом встретишься!
– Клянусь, только крошечку и отломила, попробовать. Не думала, что заметят. Прости меня!
Тут все мы переглянулись – поняли, что мстить некому. Не подсовывала нам гажиха капусту, сама обманулась и того не знает. Но отец лицо держит, говорит ей важно:
– Так и быть, прощаю. Но за поступок твой возьму с тебя золотой обратно и арбуз в придачу, чтобы наперед неповадно было цыган дурить.
– Бери, любезный. Бери, какой улыбается тебе.
Муравьед нагнулся к ней за прилавок и спрашивает:
– А скажи, кто тебе этот ананас привез? Хочу десять возов купить, шибко понравился он мне.
Гажиха поняла, что расправа миновала, вылезла из-под товара своего, оправилась:
– Из Кучериц прислали. Растет он там.
Выбрал отец арбуз познатнее, отошли мы в сторонку. Отец
