Контрольные отпечатки - Михаил Айзенберг

Когда мы впервые опубликовали не фрагментарно и без купюр большой улитинский текст,[10] Саша поздравил меня коротко и деловито, но в открытке к Ларисе, вдове Павла Павловича, выразился более развернуто:

Публикация очень «репрезентативная», дает о прозе Павла лучшее понятие чем та, которая была в Моск. Наблюдателе, но ultimate goal, я думаю, все-таки – добиться факсимильного издания машинописных листков в их формате, со всеми приписками от руки, приклеенными газетными вырезками, надписями поверх этих вырезок и т. д. Как раз для Поплавка это не так важно, поскольку он и в оригинале имел вид «цельной» рукописи (машинописи), но для вхождения в тон и ритм этой прозы читатель должен видеть всю мозаику и слышать не только мелодию но и – прежде всего – оркестровку. Я понимаю, что надежд на такое издание совсем нет, но надо его ХОТЕТЬ. Иногда сбываются и безнадежные желания.

Потом он и мне писал что-то подобное:

Поскольку (как мне отсюда кажется) в Москве теперь есть все заграничные прибамбасы (если я правильно употребил это слово), у вас там должны быть А) цветные ксероксы и В) ксероксы, печатающие на обеих сторонах листа. Если это так – с текстом Ул. можно начинать экспериментировать уже сейчас – до того как найдутся средства для настоящего факсимильного издания. Оно в любом случае невозможно без серии Проб и Ошибок.

Пока не будет факсимильного издания листочков, клочочков и машинописи – никакие предисловия и мемуары не помогут.

Но на обороте той же открытки кое-какой комментарий все же представил:

Обыск 1962 делался не потому, что кого-то заинтересовали улитинские рукописи, а потому, что в Минске арестовали Кима Хадеева, у него нашли (или он распространял среди своего окружения) «книгу» (переплетенную подборку) Улитина под названием Анти-Асаркан и попросили Москву собрать бумаги этих двух гавриков. (У меня обыск должен был быть в тот же день, но я был в Ленинграде; в Москве на вокзале меня встретил Яник, сказал что приходили к У. и лучше бы мне сейчас домой не ехать. Я сказал что наоборот – надо ехать и почиститься прежде чем они придут. Но они пришли через несколько минут после того как я вошел в квартиру. А брали во время обыска ВСЕ ЧТО НАПИСАНО ОТ РУКИ ИЛИ НА МАШИНКЕ.)

Если будут отклики нынешних модников – не поленитесь сообщить. «В эстетике постмодернизма» писал еще декабрист Батеньков в Петропавловской крепости.

Отклик был, кажется, один: статья Аллы Латыниной в «Литературной газете», довольно неприятная – какая-то снисходительная. Но Асаркан отнесся снисходительно и к самому отзыву:

Латынина ни в чем не виновата. Это нормальная реакция постороннего (нормального постороннего) на непонятный текст, который кажется зашифрованным, а от читателя (думает этот читатель) требуется его расшифровать. Одну цитату опознал, другую нет. Приложил посильные усилия, – а чего, собственно, ради?.. Улитина надо вводить не в «литературу», а в «искусство», т. е. ИЗДАТЬ ФАКСИМИЛЬНОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ. Оно-то и станет ЛИТЕРАТУРНЫМ (арте)ФАКТОМ.

На мой взгляд, эта рекомендация абсолютно верна. Но с некоторой оговоркой. На Улитина медленно, но верно работает время: оно смещает одну из литературных границ именно в ту сторону, где располагается искусство. И когда речь идет о литературе, уже не надо брать в скобки первую часть слова «артефакт».

Первая крупная публикация Улитина вызвала одну кислую рецензию. Первая изданная книга Улитина[11] была за полгода практически раскуплена (герметическая проза!), и на нее отозвались, кажется, все издания, как-то приглядывающие за литературой. Я отследил двадцать четыре рецензии, сколько их было всего, не знаю.

«Чрезмерный тон ранних рецензий может подтолкнуть рецензентов второго эшелона написать все наоборот, чего бы не хотелось», – написал мне Саша. Но здесь он – впервые на моей памяти – не угадал.

На просьбы о фактах и комментариях Саша обычно отзывался неохотно и как-то ворчливо. С выходом книги Улитина ситуация временно изменилась, и я получил несколько очень ценных текстов.

Началось с Марк Твена, любителя всяких усовершенствований, он первый стал подавать свои рукописи на машинке. Лев Толстой держал еврея-ремингтониста Беленького. Спонтанная проза ПУ не зафиксирована на пиш. машинке, а порождена ею, и без машинки* ничего бы (такого) не было. Второй важнейший фактор, недооцененный вами – кафе, долгое сидение и обрастание людьми. Это и есть моя роль: не „близкий друг“, а Тот кто привел его в кафе.

* без двух: машинка с лат. шрифтом открыла новый путь (2002).

Лучшим временем Соостера в кафе было когда кофе давали потурецки (в джезвах-турочках), а к нему – хворост, печенье похожее на абстрактную структуру. Юло этот хворост рисовал, когда не рисовал рыб (01. 05. 02).

Или вот например Валя Никулин. Когда я говорю, что вы слабо прочертили линию кафе – это значит что вы плохо представляете себе как и с кем происходило сидение, общение и записывание. Кроме Моралевича и Ицкова (о чем я писал Лене) при имени Соостера надо было сказать – которого ПУ знал по кафе. Юло сидел и рисовал на салфетках. А Никулина вы вообще проигнорировали. А между тем это был один из первых (в кафе) поклонников ПУ, ценитель его повадки и читатель его прозы. Он очень старался понравиться Улитину, и ЛШ расскажет вам (если вы спросите) как она с Валей приезжала на Озерную и как плохо ПУ принял Валю, но Валя этим плохим приемом как бы даже любовался. Вы должны были спросить себя: почему оба упоминания В. Н. соседствуют с коньяком (22. 03. 02).

В ответном письме я вкрадчиво сообщил Саше, что мне вовсе не нужно спрашивать Лену Шумилову о том давнем посещении Улитина, я и сам все помню, даже в деталях. И мне не показалось, что В. Н. чем-то «любовался».

Оценивая реакцию Асаркана на эти публикации, нужно учитывать еще одно обстоятельство. Каждый автор – о чем бы он ни писал – хотя бы краем сознания пишет о себе. Литература Улитина в описаниях Асаркана напоминает что-то другое, но очень близкое, знакомое. Эти вот «клочочки», газетные вырезки, вклейки, приписки от руки, «мозаика» – что это?

Это открытки Асаркана.

Улитин уже в пятидесятых годах стал делать многослойные книги-объекты, меняющие привычное представление о самом процессе чтения. Их следовало одновременно читать как книгу и рассматривать как графику. Асаркан примерно в то же время занялся изготовлением открыток-объектов (потом это назовут мейл-артом). Имеет ли значение то обстоятельство, что оба много лет просидели рядом в «переплетной» ЛТПБ?