Борис Рыжий. Дивий Камень - Илья Фаликов

О. Е. Рыжий посвятил позже эту вещь:

В Свердловске живущий,но русскоязычный поэт,четвёртый день пьющий,сидит и глядит на рассвет.

Промышленной зоныкрасивый и первый певецсидит на газоне,традиции новой отец.

Он курит неспешно,он не говорит ничего(прижались к коленям егопечально и нежно

козлёнок с барашком),и слёз его очи полны.Венок из ромашек,спортивные, в общем, штаны,

кроссовки и майка —короче, одет без затей,чтоб было не жалкоотдать эти вещи в музей.

Следит за погрузкойпеска на раздолбанный ЗИЛ —приёмный, но любящий сынпоэзии русской.

Еще позже — ее посвящение ему:

Б. Р.Барин, под самым солнцем, под облаком журавлив чудовищном токе воздуха: как нить, как рваная сеть…Рифейский гений с зашитым ртом в приисковой прибрёл пыли,манкируя бездной пространства — где Сетунь, а где Исеть?

Учебный они нарезают, прощальный за кругом круг:о, как далеко под крылами я в дымке земной плыву.Я так же, как Вы, любила в инее виадук,горящую на огородах картофельную ботву,лиственные порталы, рушащиеся вдруг,в башне водонапорной робкий счастливый свет.Я так же, как Вы, испытываю оторопь и испуг,не понимая, сколько мне детских конкретно лет.

Вашей то грубой, то нежной музыкой чищу слухи от чифиря постмодерна отдраиваю бокал:это не рюмка; у бабок моих, у забайкальских старух,так звался сосуд при ручке — немерено чаю вмещал…

Пленительные мерзавцы отдали б за глаз-ватерпасвсех баб, и все причиндалы, всё это х… — моё;не знают, как, милый барин, тоскует по Вам/по Васцелующая деревья, Вам преданная ОЕ.

…Упавший со звёзд ребёнок всегда тянет руки в ночь;а шрам на щеке — не с разборки, — от саночек в детстве след.

Составила Вашу книгу: ошеломительны мощь,стремительность восхожденья, исторгнутый горем свет.

Загадочное «барин» истолковать несложно: имеется в виду врожденный аристократизм адресата. Ольга Ермолаева составила книгу Бориса Рыжего «Типа песня» (М.: Эксмо, 2006). Стены ее кабинета в «Знамени» — сплошная фотогалерея нашего героя, на внешней стороне двери — его лицо с афиши вечера в Центральном доме работников искусств.

Дмитрий Сухарев в уже цитированном предисловии к книге Рыжего «В кварталах дальних и печальных…» пишет: «Поэт Илья Фаликов описывает свой случай так: едва прочитал — и тут же выдвинул Рыжего на премию, и ее ему тут же дали, несмотря на обилие номинантов».

И это не совсем так. «Тут же» не было. Лонг-лист формировался медленно, не говоря о шорт-листе. В моем дневнике зафиксирован невидимый миру сюжет, не лишенный драматизма. Речь об «Антибукере-99».

Предварительный набросок (мой) шорт-листа по номинации «Незнакомка» (поэзия):

Михаил Айзенберг. Переговорный строй. «Знамя», № 2

Иван Волков. Ранняя лирика. М., 1999 (издательство не указано); Хлорофилл. «Знамя», № 8

Ирина Ермакова. Весь этот джаз. «Арион», № 2

Бахыт Кенжеев. Это он, не я. «Арион», № 1; Господний оклик. «Знамя», № 5

Виктор Коллегорский. Вон корабль в волнах, смотри. «Новый мир», № 8

Семен Липкин. Второй Новоприходский. «Новый мир», № 8

Игорь Меламед. И коридор больничный длиннее жизни… «Литературная газета», № 46 (5766)

Денис Новиков. Самопал. «Знамя», № 2; Предлог. «Новый мир», № 5; Ток-шоу. «Литературная газета», № 40 (5760); Самопал. СПб.: Пушкинский фонд, MCMXCIX.

Борис Рыжий. From Sverdlovsk with love. «Знамя», № 4

Владимир Салимон. Бегущие от грозы. М.: Золотой век, 1999

Ольга Сульчинская. Свиток. «Новый мир», № 6

Алексей Тиматков. Соляной столб. Рукопись.

ШОРТ после общего отбора: Воденников, Волков, Кенжеев, Кублановский, Меламед, Новиков, Рыжий, Соснора, Сульчинская, Тиматков.

Состав жюри того года: Максим Амелин, Павел Белицкий, Евгений Рейн, Виктория Шохина, Илья Фаликов. Предварительный набросок был оговорен по телефону, потом мы собрались и решили то, что решили. Дебаты кончились дебютом. Мы сидели в узком пенале редакционной комнаты, густо дымя (мы с Рейном). Амелин и Белицкий продвигали Ольгу Сульчинскую, их поддержала Шохина (по телефону), но в один счастливый момент Паша Белицкий, поэт и сотрудник «Независимой газеты», перешел на нашу с Рейном сторону. Это совпало с появлением в нашем дыму Виталия Третьякова — он пришел на шум голосов. Шеф сказал: ну, раз так, то дадим поощрительную — и назвал цену. Я подсказал: за дебют. Рейн небрежно-скромно под конец признался:

— У Рыжего есть стихи обо мне.

Без ложной скромности признаться должен и я: кандидатуру Амелина годом раньше, в 1998-м, тоже выдвинул я, и в жюри опять-таки был спор, но Амелин выиграл.

Максим Амелин:

Ты в землю врастаешь, — я мимо иду,веселую песенку на ходу        себе под нос напеваяпро то, как — теряя златые листы —мне кажешься неотразимою ты,        ни мертвая, ни живая.

Ты помощи просишь, страдания дочь, —мне нечем тебе, бедняжка, помочь:        твои предсмертные мукиискусству возвышенному сродни,хоть невпечатлимы ни в красках они,        ни в камне, ни в слове, ни в звуке.

Сойдешь на нет, истаешь вот-вот, —благой не приносящие плод        пускай не расклеятся почки,поскольку ты — смоковница та,которую проклял еще до Христа        Овидий в раздвоенной строчке.

Изощренная ритмика Амелина звучит особо, но все равно не выводит его из клуба общих с Рыжим интересов, именно тогда распространенных в пространстве нового русского стихотворства. Борис написал в мае 1996-го «К Овидию»:

Овидий, я как ты, но чуточку сложней        судьба моя. Твоя и горше и страшней.Волнения твои мне с детских лет знакомы.        Мой горловой Урал едва ль похож на Томы,но местность такова, что чувства таковы:        я в Риме не бывал и город свой, увы,не видел. Только смерть покажет мне дорогу.        Я мальчиком больным шептал на ухо богу:«Не знаю где, и как, и кем покинут я,        кто плачет обо мне, волнуясь и скорбя…»А нынче что скажу? И звери привыкают.        Жаль только, ласточки до нас не долетают.

Латинского звона здесь нет, а вот гармонически-итальянистым Константином Батюшковым, с поздним призвуком Георгия Иванова, — веет. Это надо отметить — общий у Рыжего с Амелиным интерес ко второму ряду русской классики. На Дениса Давыдова или Николая Огарева Рыжего у Амелина найдутся свои любимцы: