Тропа барса - Петр Катериничев

— Да они все делали по-дурному, нам что, сетовать на это? Считай, повезло: с полупрофессионалом расправиться куда легче, чем с чистым любителем — того не просчитать, а этот работает такими же стереотипами, что и мы, только куда медленнее: школа не та!

Маэстро свернул с шоссе, заехал в небольшую рощицу, стоящую посреди нового микрорайона.

— Приехали, — ткнул он в бок раненого. Тот открыл глаза, ослепление прошло.

— Кто вы?

— Ну ты спросил! — искренне расхохотался Маэстро. — Тебе что, полную биографию рассказать или обойдешься «объективкой»?

— Вы ответите…

— Заткнись! Ты или дурак, или еще не вполне отошел от шока! Я хотел бы надеяться, что второе, но мотивированно предполагаю, что первое!

Крас умело обыскал раненого, передал Маэстро запечатанную в пластик книжечку и извлеченный из наплечной кобуры пистолет.

Маэстро раскрыл удостоверение, резюмировал:

— Точно. Дурак. И пробы негде ставить. Закурил, внимательно осмотрел документ, убедился в подлинности, весело подмигнул Красу:

— Знаешь, кто этот пенек? Енерал, мля! Местной службы безопасности! — Повернул лицо к раненому:

— Шикуешь, дядько? С такой роскошной ксивой можно только за водкой, ну уж никак не на задание! Или задание это ты себе сам установил?

Молчишь? Ну помолчи пока…

Лицо Маэстро вдруг погрустнело, он стал похож на Пьеро, от которого ушла Мальвина.

— Наплодили кадров… Дожили… Тут кусок хлеба зарабатываешь нелегким мусульманским трудом и что видишь? Молодежь уже в генералах! Не правильно мы живем, Красавчик, совсем не правильно… При Союзе этот бы еще в капитанах похаживал, а? Поди, в свое время гэбэшным опером трудился, на территории, а?

Твое благородие, это ж другая профессия! А смертушка любителей ох как любит, берет живенько, на раз!

Он передохнул, спросил спокойно:

— Исповедоваться сам будешь или препарат вводить? Только не спрашивай, убью ли я тебя: это совсем уже непрофессионально и сильно меня раздражает. Назвался грузом — а дальше свои правила. Итак, играем? Я задаю вопросы, ты отвечаешь, ага?

Раненый разлепил губы:

— Вас найдут…

— Слушай, генерал, не будь козлом до такой степени! Если мы играем, то уж точно знаем, в какую игру! Усек? Вопрос первый: кто нас нашел? Отвечать!

— Степаныч, — обреченно выдохнул пленный.

— Кто такой Степаныч?

— Подполковник.

— Вашей службы?

— Да.

— Отдел?.. Пленный молчал.

— Отдел! Быстро!

— Он — «глубокая внедренка».

— Куда?

— Криминальные круги.

— Имена, фамилии, клички…

— Я не знаю.

— Крас, препарат, живо!

Крас ловко проткнул «стручком» брючину, ввел наркотик. Маэстро молча курил, ожидая, пока секундная стрелка пробежит круг.

— Видишь, как тебе хорошо сразу стало, генерал?

— Ребята, — счастливо улыбнулся пленный, — мы же все свои!

— Во-о-от! Славно, что ты это понял. Итак, от кого получен приказ нас брать?

— У меня такое положение, что я сам отдаю приказы! Любые приказы! Но вы, я вижу, свои… Все надоело! Поехали к девкам! У меня такие девки есть…

— Это ты потом расскажешь. Степанычу зачем это надо?

— О, Степаныч — голова…

— Мы знаем, он «внедрилка». Куда?

— А черт его разберет! Это еще тот волк! Да и когда у нас кто чем делился, кроме денег?

— Деньги?

— Ребята, без обид, я же не знал, что вы свои в доску! Мне за вас заплатили…

Сто тысяч баксов… Хорошенькая сумма… А вы, вы… — пленный давился смехом, — за-мо-чи-ли… всех! Это класс! Поехали к девкам! У меня уже стоит, я точно говорю! Кайф!

— Кто тебе заплатил?

— Бабки? Степаныч принес. Он всегда приносит, но не столько.

— Полные данные на Степаныча! Живо! — прикрикнул Маэстро. Глаза раненого «поплыли», чего доброго, кувыркнется в летаргию, вытаскивать его оттуда — морока…

— Алексей Степанович Кудрин. Подполковник службы безопасности. — Пленный улыбнулся счастливо. — Редчайшая сволочь.

— Он был с вами?

— Не-е-е… Степаныч на такие штуки не ходок. Он мозговитый… Мозговитый…

Ядовитый… Глаза раненого слипались.

— Ты ввел ему всю дозу? — спросил Маэстро.

— Половину.

— Давай бодри! Он еще нужен!

Крас опорожнил очередной шприц-стручок.

Раненый открыл глаза:

— Ка-а-айф…

— Вы взяли наркотики?

— Наркотики… кайф…

— Белый порошок. Героин. В рюкзачке.

— Ничего не знаю… И знать не хочу… Да и…

— Он действительно ничего не знает. Этого придурка даже не посвящали ни во что, — резюмировал Крас.

— Грамотно, — скривил губы Маэстро.

— Подыхает, — равнодушно сообщил Крас.

— Жаль…

— В смысле?

— Что это не Кудрин. Ладушки, зацепка есть. Вываливай этот кусок дерьма из салона — и двигаемся.

Тело выпало в раскрытую дверцу. Маэстро ловко блеснул ножом-бабочкой, плавно полоснул лезвием по горлу, почти отделив голову от туловища…

— Зачем? — искренне удивился Крас. — И так подох бы…

— Для верности.

— Что теперь?

— Ищем. Кто ищет, тот всегда найдет.

— Кого?

— Гончара. Поедем-ка, в райотдел, со служивыми потолкуем. Участкового выдернем: толковый участковый о своем клиенте знает даже больше, чем он сам… Где-то этот барсик залег с девчонкой, чую…

— А Степаныч?

— Вот Степаныча-то искать как раз и не надо. Он сам нас найдет. Его ждет сюрприз. Неприятный.

— Сюрприз?

— А как же! Узнать, что ты не охотник, а дичь — как думаешь, это его огорчит?

То-то.

Маэстро тронул машину, съехал с пригорка… Неожиданно откинулся на спинку сиденья и захохотал:

— Нет, ты понял, Крас, ты понял?.. — Маэстро смотрел на клинок ножа, любуясь переливом стали.

— Что — понял?

В глубине глаз Маэстро словно плескалась мутная, стылая вода…

— Ты… Ты найдешь свою девчонку. А я — своего Моцарта. Потому что сегодня смертью в этом городе распоряжаюсь я. Я!

Часть третья

«ТРУДНОЕ ДЕТСТВО»

Глава 26

Моцарт на старенькой скрипке играет,Моцарт играет, а скрипка поет,Моцарт отечества не выбирает,Просто играет всю жизнь напролет.Ах, ничего, что всегда, как известно,Наша судьба то гульба, то пальба…Не обращайте вниманья, маэстро,Не убирайте ладони со лба…

Музыка звучала тихо, и двое лежали в полудреме, тела их сплелись… Аля повернулась на бок, свернулась клубочком и заговорила тихо и очень серьезно, глядя на Олега:

— Ты знаешь, эта твоя комната напоминает полустанок… Где ты просто пережидаешь время… Но разве время можно переждать? Ты сошел с одного поезда, ждешь другого, а его все нет… Или движение прекратилось на этой ветке вообще, а ты стоишь один на перроне, огни маленькой станции притушены, дверь заперта, а вдоль платформы лишь ветер и дождь, промозглый, нудный, и бесприютная собака дворняжка, которой ты рад уже потому, что вдруг не один… И кажется тебе, что стоишь ты на этом перроне уже целую вечность… И вдруг появляется скорый поезд, ты напрягаешься, поднимаешь дорожную сумку, в которой все твое имущество, и ждешь… А состав мчит мимо; желто, сыто светятся окна спальных вагонов, в них отдыхают респектабельные, уверенные в себе люди… А ты… Ты ждешь.

Из детдома в Конищеве мы с девчонками бегали на такой полустанок; здесь останавливались только пригородные электрички, да и то не все… И так хотелось унестись в этом теплом сверкающем поезде в тот, другой мир… Вместо этого приходилось возвращаться в старый барский дом, где помещался наш дом, детский…

Но в этом детском, как раньше, наверное, такие же девчонки и мальчишки в барском, мы были крепостными и где на все — барская воля… А уж какой барин попадется — это наудачу: злой, пьющий или добрячок… Или барыня…

— Как ты вообще-то туда попала?

— Из дома ребенка. В Покровске.

— И ты там с раннего детства была?

— В том-то и дело, что нет. Мне было десять, когда меня нашли.

— Нашли?!

— Ну да. Я — найденыш. Или звереныш. Это мне так баба Маня рассказывала. Нашли меня в сентябре, в Спас-Загорском районе. В поле. Знаешь, я была как Маугли: царапалась, кусалась! Из одежды — только какая-то тряпка, половичок… И температура у меня была, жар. Я довольно долго в бреду металась, потом в себя пришла…

— И давно это было?

— Ага. В девяносто первом.

— Подожди… В девяносто первом тебе было…

— Десять лет. Или девять. Или одиннадцать. Я же не дерево, по годовым кольцам не определишь… Записали так, навскидку… Помню, люди за мною ухаживали, и в доме ребенка мне хорошо было, там баба Маня была добрая… Вот только я не говорила ничего, совсем. Почти год. Постепенно научилась. Но… О детстве своем так ничего и не вспомнила… Баба Маня была хорошая, водила каких-то докторов… Те задавали мне кучу идиотских вопросов типа: "Под лежачий камень вода не течет.

Почему?" — писали что-то в бумажки, а дело не двигалось.

Вообще-то в доме ребенка жили одни малыши, это кого родители бросили или погибли. Мне там не положено было находиться, меня оформляли в детский дом, но баба Маня все путала нарочно какие-то бумаги, и я оставалась… И еще… Если честно, то имя — мое, я на него отзывалась, а вот ни фамилии, ни отчества я не помнила. Это мне в детдоме дали: Глебова — потому что в поле, в хлебах нашли, но «Хлебова» — это какая-то совсем странная фамилия бы получилась. А Игоревна — потому что шофера колхозного, что на меня на машине в поле чуть не наехал и потом в тот дом малыша привез, Игорем и звали. Такая вот родословная…