Золотое яблоко - Роберт Уилсон

Он понимал, что и сам прекрасно иллюстрирует этот Принцип Смоляной Куклы: нападая на Государство, он все сильнее прилипает к нему. Но он придерживался злобного и коварного убеждения, что еще сильнее Государство прилипает к нему; что само его существование как анархиста как контрабандиста как человека вне закона вызывает у государственных чиновников более сильное энергетическое возбуждение, чем их существование – у него. В общем, он считал самого себя той смоляной куклой из негритянской сказки, на которую все они обязательно станут набрасываться в ярости и в страхе. И к которой неизбежно прилипнут.

Более того (где Хагбард, там всегда есть «более того»), при чтении вейсгауптовского труда «Uber Strip Schnipp-Schnapp, Weltspielen and Fiinfwissenschaft»[44]на него произвел огромное впечатление отрывок об ордене ассасинов:

Окруженный мусульманскими маньяками с одной стороны и христианскими маньяками с другой, мудрейший Владыка Хасан сумел сохранить своих людей и свой культ, доведя искусство политического убийства до эстетического совершенства. С помощью нескольких кинжалов, которые стратегически втыкались в нужные горла, он находил мудрую альтернативу войне и сохранял людские массы, убивая их лидеров. Его жизнь служит примером материнской заботы и поистине достойна подражания.

– Материнская забота[45], – пробормотал Хагбард. – Где я слышал это раньше?

Через секунду он вспомнил: в священной книге дзэнской школы риндзай «Мумонкан», или «Безвратные Врата», есть рассказ о монахе, который постоянно спрашивал учителя: «Что есть Будда?» Всякий раз учитель бил его палкой по голове. Окончательно обескураженный, монах в поисках просветления отправился к другому учителю, который спросил его, почему он покинул прежнего. Когда незадачливый монах объяснил причину, второй учитель дал ему онтологическую встряску: «Немедленно возвращайся к прежнему учителю, – крикнул он, – и проси у него прощения за то, что не сумел достаточно оценить его материнскую заботу!»

Хагбарда не удивило, что Вейсгаупт, написавший «Uber Strip Sch-nipp-Schnapp, Weltspielen and Fiinfwissenschaft» в 1776 году, явно знал о книге, которая еще не была переведена ни на один европейский язык; его поразило то, что даже злой ингольштадтский Zauberer[46]понимал основы Принципа Смоляной Куклы. «Никогда не стоит недооценивать иллюминатов», – впервые подумал он тогда. В последующие два с половиной десятилетия эта мысль еще неоднократно приходила ему в голову.

24 апреля, когда он попросил Стеллу отнести в каюту Джорджа немного «золотого Каллисти», Хагбард уже спросил БАРДАК о том, какова вероятность прибытия иллюминатских кораблей в Пеос одновременно с «Лейфом Эриксоном». Ответ был: сто против одного. Хагбард поразмышлял о том, что бы это могло значить, а затем вызвал Гарри Койна.

Гарри плюхнулся в кресло, пытаясь выглядеть нагло.

– Так значит, ты вождь дискордианцев, да? – спросил он.

– Да, – спокойно ответил Хагбард, – и на этой лодке мое слово – закон. Сотри с лица эту идиотскую улыбку и сядь прямо. – Он заметил, как Гарри непроизвольно напрягся, но тут же спохватился и снова расслабился. Довольно типичный случай: Койн умел сопротивляться ключевым фразам, запускающим условные рефлексы, но для этого ему требовалось большое усилие воли. – Послушай, – тихо сказал он, – я повторяю в последний раз, – очередное баварское пожарное учение. – Это мой корабль. Ты будешь обращаться ко мне «капитан Челине». Ты будешь внимательно слушать, когда я с тобой разговариваю. Иначе… – он умолк, и фраза повисла в воздухе.

Гарри неторопливо принял чуть более почтительную позу, но тут же сопроводил ее еще более наглой усмешкой. Что ж, это хорошо: у него глубокая склонность к неповиновению. Для профессионального преступника у него неплохое дыхание: судя по всему, небольшая напряженность возникает только в конце выдоха. Понятное дело, что усмешка– это защитный механизм против слез, как и у большинства хронически улыбающихся американцев. Хагбард предположил, что отец Гарри был из тех папаш, которые, прежде чем выпороть, делают вид, что размышляют над проступком и готовы даже простить.

– Так хорошо? – спросил Гарри, подчеркивая смиренность своей позы и усмехаясь еще саркастичнее.

– Уже лучше, – ответил Хагбард помягче. – Но я не знаю, что мне с тобой делать, Гарри. Ты связался с плохой компанией, очень антиамериканской.

Он умолк, наблюдая за реакцией Гарри на это слово; она последовала незамедлительно.

– Их деньги ничем не хуже других, – ответил Гарри с вызовом.

При этих словах он слегка подобрал ноги и чуть втянул шею. Хагбард называл это рефлексом черепахи; тело подало несомненный знак подавленного ощущения вины, хотя интонации голоса это отрицали.

– Ты родился в бедной семье, верно? – спросил Хагбард нейтральным тоном.

– В бедной? Да мы были просто белыми ниггерами!

– Что ж, это тебя отчасти оправдывает… – Хагбард наблюдал: усмешка стала шире, тело чуточку откинулось назад. – Но пойти против своей родной страны, Гарри… Это ужасно. Это самая большая низость, до которой может опуститься человек. Это все равно что пойти против своей родной матери. – Носки ботинок неуверенно дернулись. Что говорил отец Гарри перед тем, как взять ремень? Хагбард догадывался в общих чертах: «Гарри, – строго говорил он, – настоящие белые люди так себя не ведут. Так ведут себя только те, в ком течет кровь ниггеров».

Усмешка растянула уголки губ до предела, превратившись уже в гримасу, тело застыло в максимально почтительной позе.

– Эй, послушайте, сэр, – начал Гарри, – вы не имеете никакого права разговаривать со мной в таком тоне…

– И тебе даже не стыдно, – давил на него Хагбард. – Тебя не мучают угрызения совести. – Он покачал головой с глубоким неодобрением. – Я не могу позволить тебе гулять на свободе, чтобы ты совершал все новые преступления и предательства. Я намерен скормить тебя акулам.

– Послушайте, капитан Челине, сэр, у меня под этой рубашкой пояс с деньгами, сплошь купюры по сто долларов…

– Ты пытаешься меня подкупить? – строго спросил Хагбард; оставшаяся часть представления пройдет как по маслу, подумал он. Другая часть его разума занялась иллюминатскими кораблями, с которыми предстояла встреча в Пеосе. Использовать Систему Челине без общения бесполезно, и Хагбард знал, что иллюминаты будут надежно «защищены» от него (он вспомнил, как Одиссей залил уши своих людей воском, когда корабль проплывал мимо Сирен). Деньги отправятся в гигантскую пепельницу из раковины моллюска, и такого человека, как Койн, это сразит наповал, но вот что делать с иллюминатскими кораблями?

Когда пришло время достать револьвер, он раздраженно снял его с предохранителя. «Если я собираюсь вступить в древнее братство убийц, – мрачно думал он, – возможно, мне следует набраться мужества и начать с видимой мишени».

– И три дня, и три минуты – слишком долго, – небрежно сказал он. – Если ты собираешься догадаться, то догадайся сейчас.

«До прибытия в Пеос осталось меньше часа», – думал он, когда Койн невольно вскрикнул: «Мама».

«Как Голландец Шульц», – мелькнуло в голове у Хагбарда; как многие другие – сколько же их было? Интересно было бы опросить врачей и медицинских сестер, чтобы узнать, сколько людей уходило в мир иной с этим словом на устах… Но Гарри в конце концов сдался, отпустил робота, позволил роботу действовать независимо в соответствии с биограммой. Он уже не сидел, нахально развалившись, или с подчеркнуто-почтительным вниманием, или в тисках вины… Он просто сидел. Он был готов к смерти.

– Довольно неплохо, – сказал Хагбард. – Ты оказался гораздо способнее, чем мы оба думали.

Теперь этот человек перенесет рефлексы послушания на Хагбарда; и следующая стадия будет продолжительнее и труднее, пока он не усвоит, что надо совсем перестать играть роли и проявлять себя так, как он только что себя проявил перед лицом смерти.

Револьверный гамбит был вариантом №2 третьей базовой тактики в Системе Челине; у него было пять стандартных развязок. Хагбард выбрал самую опасную – он всегда ее выбирал, поскольку вообще не очень любил револьверный гамбит и шел на него только в том случае, если мог дать субъекту шанс выступить и в активной роли. Однако на этот раз он понимал, что руководствуется другим мотивом: трус, сидевший где-то в глубине его души, надеялся, что Гарри Койн окажется более безумным, чем ему кажется, и действительно выстрелит; и тогда Хагбарду удастся увильнуть от решения, которое ему предстоит принять в Пеосе.

– Ты выиграл, сволочь, -послышался голос Койна.

Хагбард очнулся и быстро разыграл небольшую вербальную партию, оперируя образами Ада, выловленными из детства Гарри. Когда Койна под небольшой охраной отвели обратно в каюту, Хагбард откинулся в кресле и устало потер глаза. Он переключился на Дорна, но выяснил, что на этом канале уже вещает Дили-Лама.