Ковчег спасения. Пропасть Искупления - Аластер Рейнольдс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ничего не знаю ни о каких машинах.
«А воспоминания – разве тебе не кажется, что они не твои? Мы слышали, как ты говорила об амарантийцах, о том, что помнишь Ресургем».
– Я просто оговорилась, – ответила она. – Ничего такого не имела в виду…
«Нет, ты сказала именно то, что хотела сказать, просто сама этого не поняла. Рашмика, ты нечто гораздо большее, чем самой себе кажешься. Сколько лет из жизни на Хеле тебе удается вспомнить? Девять? Вряд ли больше. А что было до того?»
– Я не хочу ничего слышать! – воскликнула она.
Источник голоса не отреагировал на ее крик.
«Ты не та, кем кажешься. Память о детстве на Хеле трансплантирована тебе. Под ней скрыто нечто совершенно иное. Девять лет эта ложная память помогала тебе жить в глуши, как будто ты родилась там. Иллюзия была превосходной, без единого изъяна, – ты даже ничего не подозревала. Но рано или поздно должно было открыться твое истинное предназначение. Ты чего-то ждала: некоего стечения обстоятельств. Обстоятельства привели тебя из Вигрида сюда, на Вечный Путь. И вот теперь, на финальном этапе миссии, ты пробуждаешься от сна. Вспоминаешь, кто ты на самом деле, и это приводит тебя в восторг и ужас».
– О какой миссии вы говорите? – спросила Рашмика, стараясь не расхохотаться от нелепости услышанного.
«Найти нас и вступить в контакт, – ответил голос. – Мы тени. Тебя прислали, чтобы начать переговоры с нами.
– Кто вы? – тихо переспросила она. – Пожалуйста, объясните.
«Девочка, ложись-ка спать. Мы тебе приснимся, и ты все поймешь».
Рашмика уснула и увидела не только теней. Подобные сны бывали и раньше, и она их связывала с перевозбуждением или лихорадочным состоянием: изобилующие геометрическими и абстрактными фигурами, с часто повторяющимися фрагментами, пугающие или вызывающие экстаз. Сны человека, которого одолевают призраки.
Они были далеко, так далеко, что от привычной Вселенной – как в пространстве, так и во времени – их отделяло огромное расстояние, не укладывающееся ни в одну известную систему измерений. Но они были людьми, по крайней мере подобны людям. Они жили и мыслили. Их история тоже напоминала сон: необычайно долгий, невообразимо сложный, не поддающийся изложению эпос. Но Рашмике достаточно было знать (вернее, большего она сейчас не смогла бы постичь), что они достигли той черты, когда их воспоминания о начале межзвездной колонизации по человеческим меркам были столь далекими, потускневшими, затертыми временем, что почти сливались с их ранней историей, когда пращуры добывали огонь и приносили с охоты дичь.
Они колонизировали десяток звездных систем, потом свою галактику, а потом и другие гигантские пространства, бросками перемещаясь от одного форпоста к другому, танцуя от одной иерархической структуры к другой. Галактики, потом системы галактик, потом гигантские скопления из десятков тысяч систем. И наконец они стали взывать друг к другу через области абсолютной пустоты между суперскоплениями галактик – величайшими космическими образованиями, – словно обезьяны, перекликающиеся с верхушек деревьев.
Они творили добро и зло. Они менялись сами и меняли форму своих вселенных. Они строили планы на вечность вперед.
Но в итоге потерпели неудачу. Во все периоды этой головокружительной истории, при каждом скачке с одной ступени развития на другую не было такого мгновения, когда бы они не спасались бегством. Их преследовали не ингибиторы, но нечто родственное им. Это тоже были машины, но они больше походили на болезнь растений, на прожорливую, легко меняющуюся заразу. Картины сна в этом месте были расплывчаты, но Рашмика все же поняла, что эти механизмы создавались даже не как оружие, а как предметы сугубо утилитарного предназначения, мирные инструменты; но творцы не сумели удержать их под контролем.
Эта зараза не нападала на людей и даже как будто не замечала их. Но она с бездумной целеустремленностью лесного пожара разрушала материю, превращая миры в плывущие по космосу облака праха, окружая звезды оболочками из щебня и льда. Входящие в конструкцию механизмов зеркала собирали звездный свет, фокусировали жизнетворную энергию на частицах щебня; прозрачные мембраны улавливали ее и удерживали вокруг частицы; эти пузыри становились миниатюрными экологическими нишами. Когда внутри такой зеленой сферы оказывались люди, они выживали – если только не предпочитали самоубийство. Еще можно было спасаться бегством впереди неудержимой волны трансформирующих материю машин, беспомощно наблюдая, как «зеленый пожар» по космическим меркам стремительно пожирает бескрайнюю цивилизацию, как неисчислимые рои живых механизмов превращают звезды в изумрудные лампы.
И люди бежали, бежали, бежали… Они надеялись укрыться на дальних безвестных планетах, верили, что там, в безопасности, можно прожить несколько миллионов лет. Но машины постепенно добирались и до этих островков, и на них начинался все тот же медленный и неуклонный процесс звездной порчи. Люди устремлялись дальше, но бежать быстро они не умели. Против заразы не срабатывало ни одно оружие, оно причиняло еще больше вреда, чем болезнь, а то и ускоряло ее распространение. Машины развивались, действовали все активнее и разумнее. Не менялось только одно: их главная задача. А именно дробление планет, превращение их в мириады зеленых светящихся шариков.
